Николай Замяткин - Вас невозможно научить иностранному языку.
Студентов было немного – человек шесть. Они расположились вокруг стола, во главе которого восседала наша «мужикен»-борода. Урок шел как обычно – обыкновенно-серый, ничем не замечательный, но и не откровенно провальный урок. На меня никто не обращал ни малейшего внимания. В самом начале профессор буркнул, что я русский, и назвал мое имя – на этом все и закончилось. Минут через десять-пятнадцать мне стало скучновато слушать упражнения и ответы – по кругу – студентов, и я стал приглядываться к используемым материалам. У всех студентов были одинаковые аккуратно скрепленные вместе скоросшивателем компьютерные распечатки. Профессор заметил мой интерес и сказал, что это и есть тот самый учебник, автором которого он является и на который я изъявлял желание посмотреть.
Я попросил у своего соседа несколько листов, он любезно согласился, и я стал их рассматривать. Ничего особенного – обычная смесь скучных переводов, упражнений на деревянном американизированном русском языке – почти что иммигрантском «эрзац-языкене» – и излюбленных американцами вопросов с приведенным внизу набором ответов, из которых надо выбрать один – правильный. Я вздохнул про себя и хотел было вернуть листы их собственнику, но что-то остановило меня. Я пригляделся и увидел, что в одном слове вместо буквы «ч» была напечатана буква «ц» – «Цто купил Степан в супермаркете на Ленин-улице?» Заурядная опечатка. Я опять хотел отдать материалы своему соседу по столу, но тут заметил еще одно «ц» вместо «ч» – в другом слове – «На поцте Степан покупает марки, открытки, канцелярский продукт, нужный в хозяйстве, и потом делает другой шоппинг». Мои брови удивленно полезли вверх. Я стал перелистывать страницы снова. Так оно и есть! Во всех словах, которые должны были бы содержать «ч», совершенно бесцеремонно красовалась «ц»! «Поцти церез два цаса Степан делает отдых за цашецкой вкусного цая, цитает газету «Правда» и смотрит весьма интересный шоу про Царли Цаплина». Я попросил у другого студента-соседа его материалы – точная копия! Нигде и никем не исправленные и не замеченные «ц» вместо «ч»! Я украдкой заглянул в материалы профессора – картина была абсолютно той же самой...
Несколько минут я напряженно размышлял, указать ли на обнаруженное и если да, то в какой форме это сделать. Я находился в весьма затруднительной ситуации. Под вопросом мог оказаться авторитет профессора – в учебном процессе вещь крайне нежелательная. А вдруг это?.. Нет, не может быть – на внезапную спецпроверку, организованную какой-нибудь Всеамериканской Чрезвычайной Грамматической Комиссией с целью тестирования вашего покорного слуги на предмет знания орфографии русского языка, о которой мне было подумалось, это явно было не похоже – слишком топорная работа, хотя кто их, этих американцев, знает? Оставить все как есть мне было почему-то затруднительно – должно быть, мешала моя старомодная щепетильность. Что делать? Как быть? Извечные вопросы...
Ситуация, впрочем, разрешилась сама собой – профессор вдруг встал во весь рост, в очередной раз тряхнул своей «суггестопедической» бородой и, объявив, что его ждут на важном совещании (я заметил, как в дверях мелькнул знакомый оренбургский платок профессорской зазнобы из-за самовара), бодрой трусцой покинул помещение. Все студенты тоже не менее резво встали и немедленно испарились, не выказав ни малейшего желания пообщаться с носителем языка, что я на их месте непременно бы сделал. М-да... Яблочки в этой «цитадели знания» попадали недалеко от яблони. Я остался сидеть совершенно один в пустой аудитории, испытывая, не постыжусь в этом признаться, весьма значительное облегчение. Через несколько минут я встал и прямиком – не обращая более внимания на «суггестопедическую» архитектуру – пошел к уже заждавшемуся меня моему старому верному «Понтиаку»...
Больше я не появлялся в этом университете, и в ответ на удивленные вопросы «матрешечного» Джона, намекающего на то, что через профессора можно было бы попытаться приискать себе теплое местечко в этом университете, уклончиво говорил, что мы с профессором не сошлись во взглядах на суггестопедическую субстантивацию несобственной прямой речи в эллиптических конструкциях со слабо выраженными предикативными отношениями в бифуркационной точке составного предложения. На что Джон чесал свой бритый солдатский затылок – бывший морской пехотинец все-таки – и говорил, что «вашего брата интеллигента, млин, совсем, эта, не поймешь», опрокидывал в рот очередную рюмку холодной как лед... эээ... кака-колы и затягивал свои, типа, любимые армейские песни...
За мою бытность преподавателя русского и начального французского языков у американских «зеленых беретов» со мной произошло достаточно большое количество интересных, в какой-то мере поучительных и просто забавных случаев, имеющих к изучению языков как самое прямое, так и в лучшем случае косвенное отношение. Я стараюсь без нужды не перегружать вас, мой любезный собеседник, примерами эпизодов второго рода (один раз мой ученик из военной разведки едва не надел на меня прямо в классе наручники и не отвез в местный особый отдел за весьма – как мне казалось – невинную шутку), но иногда соблазн это сделать настолько велик, что я просто ничего не могу с собой поделать. Как в этом случае, например.
Раннее лето. Теплый ветерок качает ветки старого дуба, обрамленные свежей молодой листвой, и треплет занавеску, задувая в окно класса, где происходят наши занятия. «Зеленые береты» корпят над переводом текста, который я им задал. Я же занят тем, что веду наблюдение в окно за жизнью типичной американской военной базы. Наш класс находится на втором этаже бывшей казармы довоенных времен, и мое окно является превосходной точкой для такого рода наблюдений. Разве что наша казарма расположена в тихом лесистом месте у небольшого заросшего осокой озерка, где обыкновенно развертывается не так много интересных событий какого-либо рода. Однако я терпелив, и у меня есть время – весь день, а также неисчерпаемый запас текстов для моих учеников.
Достаточно скоро – через какой-то час-другой – мое терпение вознаграждено, и внизу разворачивается целое представление. К нашему зданию подъезжают два армейских джипа и один грузовичок. Из них выходят пять-шесть солдат в камуфляже и начинают о чем-то совещаться. Минут через десять они достигают решения сесть и перекурить «энто дело». Минут через пятнадцать подъезжает еще один джип, из которого выходит сержант с планшеткой. Солдаты гасят свои сигареты и поднимаются. Сержант подходит к ним и дает какие-то указания. Солдаты идут к грузовичку и выгружают из него газонокосилку. Происходит еще одно совещание, после которого в газонокосилку заливается бензин. После получасовых манипуляций разного рода, попыток косилку завести, многочисленных совещаний и дружеских переругиваний нецензурного характера газонокосилка таки оживает и приходит в движение. Я недовольно морщусь – воющий звук газонокосилок, этого бича Америки, настиг меня и здесь – в этой тихой военной обители, где я нашел свое временное пристанище. «Зеленые береты» с сочувствием поглядывают на меня. Я вздыхаю и отхожу от окна вглубь классной комнаты.
Завывания, скрежет и треск вокруг нашего здания продолжаются час, а затем и другой. Я расхаживаю по классу и периодически выглядываю в окно с тайной надеждой, что, «проглотив» очередной булыжник, ненавистная косилка захлебнется. Но самым огорчительным для меня образом диспозиция от часа к часу совершенно не меняется: один солдат ходит за оказавшейся необычайно выносливой армейской газонокосилкой, двое охраняют канистру с горючим, сержант со своим помощником стоят в тени деревьев, время от времени сверяя ход работ с вложенной в планшетку картой и утвержденным сверху генеральным планом «операции». Остальные «воители» тоже сидят в тени под деревом неподалеку, безучастно наблюдая за происходящим.
Я смотрю в окно и не могу не качать головой – мой комментарий к армейским порядкам в «этой стране» и приглашение моих «зеленых беретов» к продолжению нашего с ними давнишнего разговора. Они, конечно, давно ждали этого и виновато начинают оправдываться, что это, дескать, армия со своими штучками, и они, «зеленые береты», не имеют к этому ни малейшего отношения (американские «зеленые береты» традиционно презирают собственно армию и не считают себя ее частью, хотя и являются формально этой частью). «Не имеют отношения к чему?» – можете, можете поинтересоваться вы, мой любезный собеседник, ведь кошение травы – пусть и под окнами школы, где идут занятия, не является таким уж неслыханным делом, а тем более делом, за которое надо оправдываться. Совершенно с вами согласен. Кошение травы – это есть весьма обычное и даже похвальное для Америки и американской армии дело. Но я забыл вам сказать, что вокруг нашей бывшей казармы уже много лет практически нет никакой травы, за исключением редких сухих былинок, и все покрыто камнями, галькой, еловыми шишками и песком, по которым и таскает весь день свою газонокосилку солдат под бдительным оком начальства.
