Евгений Шраговиц - Загадки творчества Булата Окуджавы: глазами внимательного читателя
Слово «венок» в «Смерти поэта» появляется дважды. Дважды это же слово употребляется и во фрагменте «Встречи», который мы цитировали, в близком к лермонтовскому контексте.
Нужно сказать также немного о теме дуэли, которая неизбежно должна была возникнуть во «Встрече», и о конкретных обстоятельствах, сопутствовавших гибели Лермонтова. Каждый, кто учился в школе, помнит следующую строку из стихотворения Лермонтова: «В руке не дрогнул пистолет».
Окуджава же писал о дуэли так:
Что – пистолет?.. Страшна рука дрожащая,
тот пистолет растерянно держащая,
особенно тогда она страшна,
когда сто раз пред тем была нежна…
Этими строками можно было бы охарактеризовать последний час Лермонтова. О нем вряд ли уместно сказать, что он умер «с напрасной жаждой мщения», как он сам написал о Пушкине. Лермонтов был убит приятелем еще с юнкерских времен, над которым он постоянно публично насмехался и к тому же не очень этично вел себя по отношению к его сестре, а дуэль фактически спровоцировал. Подробности дуэли с Мартыновым и все обстоятельства, приведшие к ней, до сих пор не ясны и вряд ли когда-нибудь выяснятся. Известно только, что Мартынов отделался самым лёгким возможным по закону наказанием за убийство на дуэли. Может быть, потому, что царь, наследник престола, и многие из его окружения очень не любили Лермонтова. Некоторые современники считали, что конец Лермонтова был предопределен – если бы на той дуэли он выжил, погиб бы на другой. Поэтому Лермонтову, наверное, было бы нетрудно простить Мартынова, и еще не факт, что Мартынов пошел бы на полное примирение с ним. Скорее всего, обо всем этом знал Окуджава, и предположение о прощении в его устах не выглядит поэтому невероятным. Озадачивают другие строки:
И ты не верь, не верь в мое убийство:
Другой поручик был тогда убит.
По нашему предположению, в этом отрывке речь идет о двух сторонах личности Лермонтова: о Лермонтове-поэте и о Лермонтове-человеке, который при жизни вел себя определенным образом. Можно сказать, что на поступки Лермонтова наложило отпечаток его же произведение. По мнению некоторых современников, Лермонтов сознательно или безсознательно старался соответствовать им же созданному образу Печорина – разочарованного циника. Вот что по этому поводу написал знавший Лермонтова И. С. Тургенев: «Не было сомнения, что он, следуя тогдашней моде, напустил на себя известного рода байронический жанр, с примесью других ещё более худших капризов и чудачеств. И дорого же он заплатил за них»[255]. Может быть, говоря: «Другой поручик был тогда убит», Окуджава имеет в виду, что Лермонтов освободился от «печоринской», демонической стороны своей личности, и даже подразумевает гибель Печорина и воскресение Лермонтова как возможный поворот событий за гранью этого мира, хотя в «Герое нашего времени» военный чин Печорина назван только однажды: тогда он был прапорщиком. В чине корнета, что в гвардейской кавалерии являлось эквивалентом чину прапорщика, Лермонтов был в первый раз сослан на Кавказ. Можно предполагать, что возродился в стихотворении Окуджавы Лермонтов-поэт без всякой примеси наносного в его характере – если считать подражание Печорину чем-то не глубинным, нарочитым.
Далее следуют строки:
Но, слава богу, жизнь не оскудела,
мой Демон продолжает тосковать,
и есть еще на свете много дела,
и нам с тобой нельзя не рисковать.
Здесь снова можно вспомнить стихотворение Иванова. Лермонтов Окуджавы говорит о творчестве, и «тоскующий демон» – это, по сути дела, та же «мелодия», которая рвется стать стихотворением. Устами Лермонтова Окуджава причисляет себя к тем, кто помогает «мелодии», вечно ждущей воплощения, принять конкретные формы. Далее Окуджава пишет:
Но, слава богу, снова паутинки,
И бабье лето тянется на юг,
И маленькие грустные грузинки
Полжизни за улыбки отдают…
Тут видна отсылка к новелле «Бэла» из «Героя нашего времени», где героиня заплатила жизнью за любовь. Далее снова говорится о том, что творческое начало «вечно»:
И суждены нам новые порывы,
Они скликают нас наперебой…
А итог стихотворения серьезен и несколько сентиментален:
Мой дорогой, пока с тобой мы живы,
Все будет хорошо у нас с тобой…
В этом отрывке Лермонтов Окуджавы буднично и без высокопарности говорит о долгой жизни, которая выпала ему в памяти людей, и обещает такую же собеседнику. В передаче Окуджавы он действительно предстает совершенно иным, чем был при жизни – он лишен всякого скепсиса, и тон его умиротворен.
Можно также заметить, что заключительные строки представляют собой контаминацию из двух словосочетаний, присутствующих в письме Пушкина к Вяземскому и стоящих в тексте рядом: «В полемике, мы скажем с тобою, и нашего тут капля мёду есть. Радуюсь, что ты принялся за Фонвизина. Что ты ни скажешь о нём или кстати о нём, всё будет хорошо, потому что будет сказано»[256].
В 1988 году Окуджава написал несколько стихотворений, где формулировал для себя моральный кодекс, которого должен придерживаться порядочный человек. Интерес к этическим категориям возник как реакция на явления в обществе, сопровождавшие распад Советского Союза. Одним из таких стихотворений была «Песенка» («Совесть, Благородство и Достоинство…»)[257]. В следующей главе нашей книги, названной «Перекличка трех поэтов (Окуджава, Г. Иванов, Тютчев)», мы противопоставили «Песенку» стихотворению Г. Иванова «Игра ума, игра добра и зла…» с точки зрения системы ценностей, показав, что Окуджава намеренно строил свой текст как антитезу ивановскому. Поведенческому, гражданскому кодексу было посвящено несколько стихотворений Окуджавы. Кроме «Песенки», у него есть, например, стихотворение «Приносит письма письмоносец…», написанное в том же, что и «Песенка», 1988 году. В этом тексте Окуджава рассуждает о дуэли Пушкина с точки зрения понятий о «чувстве чести, чему с пеленок пофартило им учиться», и утверждает, что, чтобы понять происшедшее, мы должны «углубиться в дух поэта» и «поразмышлять о достоинстве и чести». Таким образом, Совесть, Благородство, Достоинство – и Честь, выделенная Окуджавой в отдельную этическую категорию – компоненты гражданского кодекса поведения порядочного человека. Другой ряд моральных ценностей связан у Окуджавы с индивидуальной духовной жизнью личности. К этому ряду принадлежат евангельские категории Вера, Надежда, Любовь, о которых Окуджава писал в таких своих ранних стихах, как «Опустите, пожалуйста, синие шторы», и которые называл ещё ранний Пушкин («Любви, надежды, тихой славы…») и другие. Вдобавок к ним, Окуджава выделяет для себя доминанты, которые, по его мнению, руководили Лермонтовым и Пушкиным в их творчестве.
В стихотворении «Ах, если б знать заранее, заранее, заранее…»[258], которое мы сейчас и рассмотрим, – а это последнее из стихотворений Окуджавы на пушкинско-лермонтовскую тему – Окуджава называет эти доминанты: «терпение и вера, любовь и волшебство». Надо сказать, что Окуджава сформулировал их не сразу. Стихотворение «В больничное гляну окно…», написанное в 1989 году, он заканчивает строками: «…и в сердце моё постучатся/ надежда, любовь, и терпенье, и слава, и дым, и судьба». Исключив слишком личное из этого набора, Окуджава оставил в нём то, что он считал общим для себя и Пушкина: «терпение и веру, любовь и волшебство». Конечно же, прежний ряд – Вера, Надежда, Любовь, восходящий к Евангелию, – был для него по-прежнему актуален. Речь идёт только о том, что Окуджава представляет читателю свой кодекс как совокупность правил, к которым надо прибегать в процессе творчества – поэтому доминанты несколько другие. И Окуджава вводит в ряд этих доминант Терпение и Волшебство, а Надежду исключает. Терпение как этический принцип восходит ещё к греческим и римским стоикам. Когда Окуджава говорит о терпении, он, вероятно, вспоминает не только о Марке Аврелии, но и о своём пребывании в больнице, и о легендарном мужестве смертельно раненного Пушкина, отказывавшегося стонать и поразившего личного врача Николая Первого, доктора Арендта – а тот повидал 30 сражений. А «волшебство» – это тот самый творческий импульс, появление которого не во власти поэта.
Стихотворение «Ах, если б знать заранее…» было написано в 1990 году. Для Окуджавы 90-е годы, время крушения устоявшегося уклада, были и временем краха его собственных надежд, когда он увидел, что пришло этому укладу на смену. Это стихотворение можно рассматривать как призыв воскресить вневременные гражданские и духовные ценности. При этом их хранителями становятся в тексте Пушкин и Лермонтов.
Ах, если б знать заранее, заранее, заранее,
что будет не напрасным горение, сгорание
терпения и веры, любви и волшебства,
трагическое после, счастливое сперва.
Никто на едкий вызов ответа не получит,
напрасны наши споры. Вот Лермонтов-поручик.
Он некрасив, нескладен, и все вокруг серо,
но как же он прекрасен, когда в руке перо!
Вот Александр Сергеич, он в поиске и в муке,
да козыри лукавы и не даются в руки,
их силуэты брезжут на дне души его…
Терпение и вера, любовь и волшебство!
Всё гаснет понемногу: надежды и смятенье.
К иным, к иным высотам возносятся их тени.
А жизнь неутомимо вращает колесо,
но искры остаются, и это хорошо.
И вот я замечаю, хоть я не мистик вроде,
какие-то намеки в октябрьской природе:
не просто пробужденье мелодий и кистей,
а даже возрожденье умолкнувших страстей.
Все в мире созревает в борениях и встрясках.
Не спорьте понапрасну о линиях и красках.
Пусть каждый, изнывая, достигнет своего…
Терпение и вера, любовь и волшебство!
(1990)
