Людмила Зубова - Языки современной поэзии
Иногда Лосев пародирует ученые сочинения стихами. Основываясь на этимологическом сближении слов ткать и текст (ср. слово текстиль), Лосев развивает традиционную метафору текста как плетения судьбы мифологическими парками[13]. При этом автор обсуждает различные подходы к анализу текста метод академического структурализма, метод интертекстуального анализа с его сосредоточенностью на поиске литературных источников, вульгарно-социологическое литературоведение, советскую идеологическую критику:
ТКАНЬ
(докторская диссертация)
1. Текст значит ткань1. Расплести по нитке
тряпицу текста.
Разложить по цветам, улавливая оттенки.
Затем объяснить, какой окрашена краской
каждая нитка. Затем — обсуждение ткачества ткани,
устройство веретена, ловкость старухиных
пальцев. 5
Затем — дойти до овец. До погоды в день стрижки.
(Sic) Имя жены пастуха. (NB) Цвет ее глаз.
2. Но не берись расплетать, если сам ты ткач неискусный,
если ты скверный портной. Пестрядь
перепутанных ниток,
корпия библиотек, ветошка университетов2 — 10
кому, Любомудр, это нужно? Прежнюю пряжу
сотки.
Прежний плащ возврати той, что продрогла в углу.
2.1. Есть коллеги, что в наших (см. выше) делах
неискусны.
Все, что умеют, — кричать: «Ах, вот нарядное
платье!
Английское сукнецо! Модный русский покрой!»3 15
2.2. Есть и другие. Они на платье даже не взглянут.
Все, что умеют, — считать миллиметры, чертить
пунктиры.
Выкроек вороха для них дороже, чем ткань4.
2.3. Есть и другие. Они на государственной службе4.
Все, что умеют, — сличать данный наряд с
униформой. 20
Лишний фестончик найдут или карман потайной,
тут уж портняжка держись — выговор, карцер, расстрел.
3. Текст — это жизнь. И ткачи его ткут. Но
вбегает кондратий5 —
и недоткал. Или ткань подверглась
воздействию солнца,
снега, ветра, дождя, радиации, злобы, химчистки, 25
времени, т. е. «дни расплетают тряпочку по-
даренную Тобою»6, и остается дыра.
3.1. Как, Любомудр, прохудилась пелена
тонкотканой культуры.
Лезет из каждой дыры паховитый хаос и срам7.
4. Ткань — это текст, это жизнь. Если ты доктор —
дотки. 30
Т. А. Пахарева обращает внимание на то, что в этом стихотворении Лосев «использует <…> возможности двойного словарного толкования слова „ткань“ — ткань как текстильный продукт и ткань — основной элемент живого организма. Соответственно, „доктор“ в его стихотворении — это и „Любомудр“, способный починить „пелену тонкотканой культуры“, и целитель живой ткани» (Пахарева, 2004: 211).
Стихи Лосева — это и лингвистическая школа.
Следующий пример показывает образное описание артикуляции глухого билабиального смычного (образуемого тесным смыканием губ) звука [п’] в слове Петербург:
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Родной мой город безымян,
всегда висит над ним туман
в цвет молока снятого.
Назвать стесняются уста
трижды предавшего Христа
и все-таки святого.
Как называется страна?
Дались вам эти имена!
Я из страны, товарищ,
где нет дорог, ведущих в Рим,
где в небе дым нерастворим
и где снежок нетающ[15].
По существу, такая артикуляция [п’] — это жест молчания: при произнесении этого звука рот закрыт. Слово стесняются — ‘не решаются произнести’ приобретает и буквальный этимологический смысл ‘смыкаются’, а название стихотворения из писательского клише превращается в прямое обозначение обсуждаемой темы. Смысл этого образа уходит корнями в философию исихазма с его постулатом о непроизносимости святого имени и еще дальше в мифологическое табуирование слова.
В следующем тексте Лосев анализирует процесс порождения речи, отмечает преимущественную значимость согласных для восприятия смысла, говорит об утрате гласных в потоке речи:
ЗВУКОПОДРАЖАНИЕ
Я говорю: ах, минута! —
т. е. говорю: М, Н, Т —
скомканно, скрученно, гнуто
там, в тесноте, в темноте,
в мокрых, натруженных, красных
мышцах (поди перечисль!)
бульканьем, скрипом согласных
обозначается мысль.
Был бы я маг-семиотик,
я отрешился б от них.
Я бы себе самолетик
сделал из гласных одних:
А — как рогулька штурвала,
И — исхитрился, взлетел,
У — унесло, оторвало
от притяжения тел.
Бездны не чаю, но чую:
О — озаряет чело.
Гибелью обозначаю
всё или ничего[16].
Стихотворение содержит рассуждение о том, что именно гласные создают мелодический рисунок. Образы этого текста отчетливо связаны с теорией фонетического значения, согласно которой звукам речи соответствуют определенные психологические представления и эмоции (см.: Журавлев, 1974).
Вероятно, претекстом этого стихотворения являются знаменитые строки Николая Гумилева: На Венере, ах, на Венере / Нету слов обидных или властных, / Говорят ангелы на Венере / Языком из одних только гласных. // Если скажут «еа» и «аи» — / Это радостное обещанье, / «Уо», «ао» — о древнем рае / Золотое воспоминанье («На далекой звезде Венере…»[17]). Дмитрий Дрозд, приводя эти строки Гумилева, обращает внимание на то, что Гумилев говорит не о предметах, а об обещании и воспоминании, т. е. о мысли или идее (Дрозд, 2005).
Очень вероятно, что в стихотворении Лосева русская письменность соотнесена с письменностью семитских языков, в которой не обозначаются гласные. К такому пониманию побуждает и сходство слов семиотик — семит.
Знаменитый сонет А. Рембо «Гласные» о восприятии звуков как красок заставляет вспомнить и слово семафор, с этимологическим смыслом ‘несущий значение’. Обратим внимание на то, что речь идет и о звучании гласных, и о начертании соответствующих букв.
Множественная мотивация образа буквы хорошо видна и в стихотворении «М»:
М-М-М-М-М-М — кирпичный скалозуб
над деснами под цвет мясного фарша
<…>
М-М-М-М-М-М — кремлевская стена,
морока и московское мычанье[18].
«М» — это не только зубчатые очертания кремлевской стены, но и первая буква в слове Москва. Стихотворение впервые опубликовано в сборнике (Лосев, 1985); тогда криминальной финансовой пирамиды «МММ», теперь забытой, но широко рекламированной в конце 80-х годов, еще не было, и можно только удивиться пророчеству автора стихов, который увидел в повторе буквы «м» мороку — соблазн и обман. Под стихотворением помещена перевернутая буква «М»[19].
Слово скалозуб, повторяя имя персонажа из «Горя от ума» Грибоедова, обнаруживает свой этимологический образ, противореча при этом артикуляции звука [м]: тесное смыкание губ при произнесении звука [м] в этом тексте воспринимается и как жест молчания, как метафора несвободы высказывания (скалить зубы, произнося [м], не получится).
Возможно, здесь есть и подтекст из манифеста футуристов: «Стоять на глыбе слова „мы“ среди моря свиста и негодования»[20]. Ср. строки из такого четверостишия Лосева:
А в будущее слов полезешь за добычей,
лишь приоткроешь дверь, как из грядущей тьмы
кромешный рвется рев — густой, коровий, бычий
из вымени, мудей, из глыбы слова «мы».
Образное представление языковых фактов и отношений имеет, как пишут в рецензиях на диссертации, несомненную теоретическую и практическую значимость.
