Людмила Зубова - Языки современной поэзии
В этом, как и во многих других случаях, Соснора, в прошлом ученик футуристов, проявляет себя как предсказатель будущего языка.
Примечательно, что В. Новиков, говоря о поэзии Сосноры, метафорически употребляет слово метонимия:
Соснора — поэт, еще не прочитанный культурой. Дело даже не в том, что первое аутентичное по составу и внутренней композиции издание стихов Сосноры появилось только в 2006 году. Дело в абсолютной индивидуализированности языка поэта и соответственно — предельной семантической сложности. «Язык Сосноры» — не филологическая метонимия, а реальность. Здесь нет не-трансформированных слов.
(Новиков, 2007: 50)И прав А. Арьев в том, что язык Сосноры — «это язык становления, намечающейся связи, известной единственно творцу. Изнутри его легче понять, чем снаружи» (Арьев, 2001-б: 16). Однако попытаться понять можно, помня слова Марины Цветаевой: «Устал от моей вещи — значит, хорошо читал и — хорошее читал» (Цветаева, 1994-в: 293).
Виктор Кривулин: свобода в тесноте стихового ряда
теснота она же почва
спертые до немоты
звуки речи многоточья
скобки скважины кресты
В. КривулинВиктор Кривулин[232] уже в ранней молодости отказался от какого-либо сближения с официальной литературой, но поэтическому одиночеству он предпочел активную позицию идеолога и лидера неофициальной культуры, которую он назвал второй литературной действительностью. Борис Иванов называет Кривулина поэтом духовной консолидации независимой культурной среды (Иванов, 2004: 271).
Кривулин был внутренне независим не только от государственной идеологии, но и от установок своей литературной среды. Он раньше и успешнее многих других поэтов андеграунда нашел свое место и в постсоветской действительности, в новой, открытой читателю поэзии. В 90-х годах он стал политическим деятелем в команде Галины Старовойтовой — вопреки давно утвердившейся установке андеграунда на полный отказ от вхождения в какие-либо официальные структуры.
Во многих случаях, рассуждая об истории и культуре. Кривулин объяснял зависимость от слова тех или иных событий, политических удач и неудач. Например, в эссе «Поминки по советскому языку» он написал, что причиной победы большевиков было их самоназвание[233], а провал Временного правительства определялся словом временное, так как оно дискредитировало надежность и легитимность этого правительства. Широкое внедрение аббревиатур в официальный язык было связано, по мнению Кривулина, с тем, что обилие согласных «делало речь агрессивной, скрежещущей, машинообразной», это соответствовало индустриальной утопии общества и задачам власти (Кривулин, 1998-в: 246–252).
Таким образом, и в осмыслении истории Кривулин был поэтом.
Поэтика Виктора Кривулина и традиционна, и нова; в стихах он и лирик, и публицист. Литературный андеграунд противостоял тотально клишированной официальной культуре, которая декларировала следование классическим традициям. Но это противостояние осуществлялось не отрицанием, а неформальным включением истории и культуры в свой личный мир, и в этом мире слово лишалось музейной неподвижности. В такой ситуации сильное напряжение между традиционным и новым получило свое воплощение в метафорическом смыслообразовании:
Способность метафоры по более или менее явному признаку неожиданно сближать два разных явления, создавая новую художественную реальность, может давать ощущение бесконечной поэтической свободы.
(Ермилова, 1977: 177)Метафора Кривулина сближает гораздо больше двух явлений.
Художественный образ в его стихах, часто возникая по фонетической ассоциации, приобретает многомерное содержание. Таково, например, следующее стихотворение:
УРОК СЛОВЕСНОСТИ
на гусениц похожие училки
учили нас не ползать но летать:
у собакевича особенная стать
у чичикова личико личинки —
все это мне до смерти повторять
до вылета из кокона — в какую
непредсказуемую благодать?[234]
В сочетании личико личинки, фонетически производном от фамилии Чичиков и перекликающемся со словами училки учили, имеется и этимологическое сближение слов, и смысловое: с личинкой семантически связано сравнение на гусениц похожие, оба глагола в сочетании не ползать, а летать, отсылающие к «Песне о Соколе» М. Горького, связаны по своему значению и с образом личинки, и с образом гусеницы. На этом примере хорошо видно, как звуковой стимул текстопорождения организует и словообразовательную, и семантическую структуру текста, активизируя множественные внутренние связи между словами.
Словесность — главная тема поэзии Виктора Кривулина. Именно словесность дает надежду на выживание в убогом мире, ландшафт которого — пустырь, сорняки, битые стекла, пристанционные базары, погода — оловянная, свинцовая, сумерки целыми днями, мизерный дождик, люди — обворованный ветеран, дедок из поселковых, однорукий тирщик под эмблемой ДОСААФ, чиновник простуженный, запинающиеся пианисты, издерганные скрипачи, звуки — на стыке звука с нёзвуком, скрип, кашель, милицейский свист.
Кривулин не любуется убогим миром, не поэтизирует его, не злорадствует и не жалуется. Он этот мир пытается осмыслить, глядя на него глазами музы истории Клио, но и за Клио наблюдая глазами поэта, как об этом писала Ольга Седакова (Седакова, 2001-а: 691). Ущербность осознавалась Кривулиным как единственно возможная форма честной жизни.
Кривулин описывает андеграунд в системе метафор и символов — как снижающих, так и возвышающих:
КРЫСА
Но то, что совестью зовем, —
не крыса ль с красными глазами?
Не крыса ль с красными глазами,
тайком следящая за нами,
как бы присутствует во всем,
что ночи отдано, что стало
воспоминаньем запоздалым,
раскаяньем, каленым сном?
Вот пожирательница снов
приходит крыса, друг подполья…
Приходит крыса, друг подполья,
к подпольну жителю, что болью
духовной мучиться готов.
И пасть, усеяна зубами,
пред ним как небо со звездáми —
так совесть явится на зов.
Два уголька ручных ожгут,
мучительно впиваясь в кожу.
Мучительно впиваясь в кожу
подпольну жителю, похожу
на крысу. Два — Господен суд —
огня. Два глаза в тьме кромешной.
Что боль укуса плоти грешной
или крысиный скрытый труд,
когда писателя в Руси
судьба — пищать под половицей!
Судьба пищать под половицей,
воспеть народец остролицый,
с багровым отблеском. Спаси
нас, праведник! С багровым ликом,
в подполье сидя безъязыком
как бы совсем на небеси![235]
В этом стихотворении, написанном в 1972 году (в год Крысы по восточному календарю[236]), в тексте объединены и внешнее самоуничижение, и гражданский пафос, и метафизическое переживание.
Т. А. Пахарева пишет, что главным мировоззренческим наследством акмеизма с его погруженностью в историю и культуру оказался этикоцентризм — ответственное отношение к высказыванию, совесть. В этой книге немало говорится о Кривулине (Пахарева, 2004: 35–39).
Совесть уподоблялась в поэзии всяким неприятным существам довольно часто: когтистому зверю, гаду, змею, змее, скорпиону, червю, коршуну, палачу, ведьме, а также у Пушкина гостю незваному и собеседнику докучному (Словарь, 2004: 527).
Уподобление совести крысе объединяет два основных фразеологических контекста для слов, существенных для образной системы стихотворения: угрызения совести (а крысы — это грызуны) и прячутся как крысы. Имплицитное высказывание Кривулина: ‘поэт андеграунда — это совесть нашего времени’, вероятно, противостоит знаменитому советскому лозунгу Партия — это ум, честь и совесть нашей эпохи. Возникает и такой смысл: ‘совесть вынуждена прятаться, как крыса’.
Возвышение низкого осуществляется не только довольно архаическим тропом — аллегорией, не только тональностью и лексикой стихотворения, но и грамматикой высокого слога, в частности краткими прилагательными (подпольну жителю, похожу / на крысу), и синтаксической инверсией (воспоминаньем запоздалым; два уголька ручных), и фонетикой (звездáми).
В строке Воспеть народец остролицый можно видеть отзвук рассказа Кафки «Певица Жозефина, или Мышиный народ». Там крыса Жозефина — бесполезная певица, без которой народ, однако, обходиться не может. Возможна и антитеза народец — народ как реакция на требование советской пропаганды воспевать народ.
