В. Козлов - Колумбы российских древностей
Глава 3
«Чтоб внукам оживить деянья и мечты их предков»
В своей знаменитой речи на заседании Общества истории и древностей российских в 1823 г. Строев, говоря об успехах русской исторической науки, отмечал, что члены Румянцевского кружка за время своей деятельности издали «не менее рукописей, сколько их было выдано с 1767 года». В этой безусловно преувеличенной оценке справедливо выделено одно из главных направлений научного творчества кружка — публикация исторических источников. Круг изданий кружка оказался очень разнообразным. Продолжая традиции своих предшественников — ученых XVIII в., — сотрудники Румянцева занимались публикацией актового материала, летописей, законодательных памятников, памятников фольклора, языка, литературы, дипломатических документов, иностранных источников. «И древность юную мы видим пред собою», — так писал поэт П. И. Шаликов, имея в виду эти издания кружка.
Среди таких публикаций по масштабу и научному значению на первом месте стоит серия изданий актового материала, и прежде всего «Собрание государственных грамот и договоров»[118]. Актовые источники стали широко известны исследователям еще в XVIII в., когда сначала Н. И. Новиковым в «Древней российской Вивлиофике», а затем М. М. Щербатовым в «Российской истории» были впервые изданы древнерусские грамоты. С тех пор в исторических исследованиях они заняли место одного из самых важных источников.
В 1811 г. Румянцев, предлагая Бантыш-Каменскому возродить замысел Миллера опубликовать собрание документов о дипломатических сношениях России с иностранными государствами по образцу французской публикации Ж. Дюмона, получил в ответ тщательно разработанный план такого издания. Бантыш-Каменский полагал напечатать договоры России сначала с европейскими, а затем с азиатскими государствами. Он считал также необходимым издать до этого еще и «внутренние акты» — новгородские грамоты, грамоты великих московских и удельных князей, духовные, договорные и т. д. Они хранились в Московском архиве Коллегии иностранных дел, и уже в XVIII в. Бантыш-Каменский подготовил с них тщательные копии для издания, намеченного Миллером. Копии были использованы также Новиковым в «Древней российской Вивлиофике» и Щербатовым.
Эти «внутренние акты», по мысли Бантыш-Каменского, должны были стать лишь введением к изданию собственно дипломатических документов; целесообразность их вторичной публикации после Новикова и Щербатова объяснялась условным пониманием таких актов как документов, характеризующих дипломатические взаимоотношения между древнерусскими княжествами[119]. Этим достигался историзм в подборе документов для издания.
С этим замыслом кружок и приступил к подготовке первой части «Собрания». Но все последующие четыре части (последняя, пятая часть полностью не была подготовлена и вышла в свет только в 1894 г.) оказались продолжением первой, включая в свой состав все те же «внутренние акты» более широких хронологических рамок, и лишь отдельные дипломатические документы. Причина отхода от первоначального плана скрывалась в изменении взгляда членов кружка на роль «Собрания». В 1811 г. в докладе Александру I, отмечая, что в «Собрание» войдут прежде всего дипломатические документы, Румянцев подчеркивал значение этой публикации для «образования будущих дипломатов» и для изучения прошлого России, прежде всего ее «славы». В процессе же подготовки второй и следующих частей «Собрания» еще по плану Бантыш-Каменского в Московском архиве Коллегии иностранных дел и других хранилищах были выявлены новые интересные документы по внутриполитической истории России: грамоты об учреждении в России патриаршего престола, следственное дело об убийстве царевича Дмитрия и т. д.
Перспектива их публикации увлекла сотрудников Румянцева. «Собрание» целиком приобретает научно-историческое назначение. Вот почему уже подготовленные для второй и последующих частей издания 730 документов, представлявших в основном договоры России с европейскими и азиатскими государствами 1431–1724 гг., были отложены и вместо них кружок продолжил публикацию всех тех же «внутренних актов». Из 730 выявленных дипломатических документов в «Собрание» вошло лишь 47[120].
Изменение взглядов членов Румянцевского кружка на цели «Собрания» повлекло за собой и иные принципы его пополнения. Если вначале сюда предполагалось включить исключительно материалы Московского архива Коллегии иностранных дел (на это красноречиво указывало само название издания — «Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел»), то затем в издании все большее место стали занимать документы других русских и иностранных хранилищ. Противоречие же между названием «Собрания» и фактическим его наполнением было устранено остроумным решением Румянцева оставлять в Московском архиве Коллегии иностранных дел копии с публикуемых документов, которые присылались из других архивов.
В ходе подготовки «Собрания» разрабатывались и совершенствовались приемы издания актов. В равной мере свой вклад в это внесли и Бантыш-Каменский, и Калайдович, и Малиновский, и Строев. Как руководитель всего предприятия, Румянцев имел больше прав при решении любого вопроса, связанного с изданием «Собрания». Все документы, выявленные для публикации, предварительно посылались ему, и он мог потребовать исключения любого из них, переделки предисловий к каждой части и т. д. Однако в большинстве случаев такое вмешательство было не только и даже не столько личным мнением самого Румянцева, сколько результатом своеобразного «внутреннего рецензирования» со стороны других членов кружка. Так, например, однажды Румянцев потребовал еще раз проверить точность воспроизведения текстов документов на польском языке, помещаемых во вторую часть «Собрания». Было это не случайно, так как он имел перед собой соответствующие замечания Анастасевича, для опровержения которых Калайдовичу и Китовичу, готовившим материалы к печати, пришлось писать специальное обоснование[121].
В первой части «Собрания» целиком подготовленной Бантыш-Каменским, тексты издавались с сохранением их языковых, орфографических особенностей, славянской буквенной цифири. Раскрывались титла, в строку вносились выносные буквы, явно пропущенные слова восстанавливались в скобках с оговорками в текстуальных примечаниях. После смерти Бантыш-Каменского эти же правила были взяты за основу и при подготовке второй части «Собрания». С более половины предназначенных для нее документов уже изготовили копии, когда в феврале 1816 г. Румянцев потребовал «выдавать следующие части со всею буквальною точностию текстов». Работу пришлось проделывать заново с учетом его пожеланий[122].
Категорическое требование Румянцева не было его личным мнением. Еще за четыре года до этого ему стали известны строгие замечания Калайдовича, изложенные в письме к Бантыш-Каменскому, по поводу первой части «Собрания». Они касались широкого круга исторических и палеографических вопросов. Поэтому Румянцев принял решение издать письмо Калайдовича в виде отдельной брошюры[123]. В нем Калайдович предлагал, чтобы «собрание государственных грамот, которые несравненно важнее летописей по своей достоверности, и потому, что переписчик их не есть уединяющийся переписчик летописей, было издано со всею палеографическою точностью». Таким образом, вторая часть «Собрания» в вопросе воспроизведения текстов грамот и «старинных с них списков» отразила позицию не только Румянцева, но еще и Калайдовича. Исключение здесь было сделано только для древних документов, представленных копиями XVIII в. из так называемых «портфелей Миллера». Они публиковались согласно правописанию начала XIX в.
В процессе подготовки «Собрания» вырабатывались принципы издания исторических источников одного вида и широких хронологических рамок. Естественно поэтому, что члены кружка искали ту хронологическую грань, после которой было возможно без ущерба для науки упрощать передачу текстов документов: раскрывать титла, исправлять ошибки и т. д. В 1819 г. Калайдович, ссылаясь на приобретенный опыт, отказывался от «некоторых положений» своего письма к Бантыш-Каменскому, «особливо в точном соблюдении правописания грамот новейших времен» при их публикации. Новые правила издания более поздних актов, вошедших в третью и последующие части публикации, предложенные Калайдовичем в 1821 г. и принятые Комиссией печатания государственных грамот и договоров, предусматривали иные принципы воспроизведения текстов. Смысл их сводился к максимальному облегчению передачи текстов документов за счет исключения всех сокращений, вышедших из употребления букв, но с сохранением «слов и речений неприкосновенными касательно старинной грамматической их перемены», написаний имен собственных, славянской буквенной цифири.
