В. Козлов - Колумбы российских древностей
В 1820 г. Румянцев просил новгородского губернатора Д. С. Жеребцова организовать обследование берегов Тесовского озера, где, по сведениям Канкрина, находили множество «крестов каменных, даже сотнями древнего изображения…». Созданная по распоряжению губернатора комиссия не обнаружила древних крестов с надписями. Зато она обследовала и описала местные достопримечательности. В пещере в Старой Руссе был обнаружен шишак и панцирь, переданные Румянцеву в обмен на земледельческие орудия. В 1821 г. земский исправник Нармоцкий произвел «обыск» древностей у жителей деревни Горки Должинской вотчины, а затем здесь же раскопал подземные ходы, оказавшиеся «жилищами хищных зверей»[107].
В ходе этих и других поисков было собрано несколько десятков описаний, оттисков и прорисей надписей на надгробиях, крестах, камнях, которые имеют исключительное значение и теперь, особенно в тех случаях, когда сами подлинники погибли.
В XVIII — начале XIX в. в научной печати не раз поднимался вопрос о древних торговых путях Востока и Запада. П. И. Рычков и A. Л. Шлецер вслед за Ф. — И. Страленбергом, например, считали невозможным существование древней торговли восточных и западных стран через Россию. Противоположного мнения придерживался немецкий исследователь О. Г. Тихсен, к которому Румянцев обратился по этому поводу в 1815 г. Авторитетное заявление Тихсена воодушевило графа, и он приступил к организации разысканий, которые могли бы подтвердить посредничество народов, населявших в древности Россию, в тогдашней торговле Востока и Запада.
Решить этот вопрос члены кружка пытались с помощью археологических данных. В 1819 г. через Малиновского Румянцев приобрел монету, найденную в Тверской губернии. Френ отнес ее к куфическим. Как могла она оказаться в России? Одну такую находку еще можно было считать случайной, но уже спустя три года в районе Гомеля был вырыт и приобретен Румянцевым целый клад куфических монет из 28 серебряных экземпляров, что уже подтверждало справедливость мнения Тихсена. Вскоре членам кружка становится известно об открытых кладах куфических монет в районе Полоцка и Орши, попавших в нумизматические коллекции местных собирателей. Румянцев предпринимает попытки их разыскания и приобретения.
В 1825 г. Горатынский, Дорошкевич и Сыщанко по его заданию знакомятся с нумизматическими коллекциями в районах Полоцка и Орши (Игнатовича, Румяновского, Обрампольского, Шаумана, Лисовского, Климовича и других). Они приобретают из них для Румянцева, по крайней мере, еще 12 экземпляров куфических монет, а также сотни монет татарских, польских, шведских и греческих. Несколько десятков куфических монет были куплены Румянцевым в других местах, в частности на Макарьевской ярмарке. И хотя большинство таких приобретений куфических монет оказывалось случайным, без фиксации топографии находок, их сбор кружком положил начало положительному решению важного исторического вопроса.
Собирание, описание и частичная систематизация археологического материала не случайно заняли большое место в деятельности членов кружка. Сами по себе отдельные, пусть даже интересные, находки не всегда могли раскрыть свои тайны или помочь объяснить конкретные исторические проблемы. Н. А. Полевой, касаясь однажды Черниговской гривны, заметил, что «недостаток данных может сбивать археологов с прямого пути и заводить их в область догадок, не составляющих уже принадлежностей науки»[108]. Так, уже тогда стало ясно, что от признания сребреника Ярослава как платежного средства, знака отличия или талисмана в Древней Руси зависели и сами выводы о ее политической, экономической и культурной жизни. Но для доказательства его роли как денежного средства потребовалось еще около пятидесяти лет, когда открытие Нежинского клада доказало существование в древности подобных денежных единиц — в нем их оказалось несколько десятков.
К пониманию необходимости целенаправленного систематического собирания вещественных памятников Румянцев и его сотрудники пришли не сразу. Именно поэтому в археологическом собрании кружка оказалась масса случайных вещей. Здесь и «костяная медаль», найденная у гомельского моста, и мансийский идол, кольца, замки и ключи, приобретенные в Перми через Берха, и «древнее вооружение бурятского народа», поступившее из Тобольска от А. М. Тургенева, и золотая медаль боспорского царя Спартока. Несколько десятков крестов и печатей было куплено во время путешествия Румянцева и Калайдовича по Подмосковью в 1822 г. На Макарьевской ярмарке приобретены иконы, от Д. Пошки поступили ритуальные вещи из курганов Самогитии.
И лишь в последние годы жизни Румянцев стал ориентировать своих сотрудников на разыскания определенных комплексов древностей, прежде всего связанных с русской историей. Наиболее характерный пример — нумизматическое собрание кружка. В 1825 г. Румянцев писал Горатынскому: «Я никогда никаких заграничных монет не ищу и не собираю, а очень стараюсь приобрести одни русские старинные монеты и арабские, кои почасту находят зарытыми в двух белорусских губерниях»[109].
Уже в 1814 г. Румянцев через Лангеля попытался приобрести богатейшее нумизматическое собрание асессора Коллегии древностей в Стокгольме Н. Кедера, где, по слухам, находились русские монеты, несколько позже с помощью харьковского губернатора В. М. Муранова — нумизматическую коллекцию профессора Харьковского университета Г. П. Успенского. Из открытых в начале XIX в. кладов серебряных слитков, поставивших проблему определения их в системе денежного обращения Древней Руси, в коллекцию графа поступает несколько экземпляров: пять через Малиновского, очевидно, из Серпуховского клада 1819 г., и четыре — из Новгородского 1821 г. У профессора М. А. Кроткого (Рязань) через Калайдовича были приобретены найденные под Касимовом татарские монеты. Сотни татарских и русских монет были куплены комиссионерами графа в Москве и на Макарьевской ярмарке, в Троках, Микулине городище и т. д.
В ходе таких разысканий и приобретений члены кружка не однажды получали возможность знакомиться с известными в то время нумизматическими собраниями, позже оказавшимися распыленными. Большая часть таких коллекций, очевидно, была создана на базе крупных монетных и других кладов. Так, по сведениям, собранным для Румянцева архимандритом Тимофеем, мешок монет, проданный на рынке наследниками исправника Ольшанского, представлял собой остатки части попавшего к нему клада татарских монет, обнаруженного в Харькове. Часть нумизматического собрания В. Щита также составили монеты, найденные в Дризинском повете (район Орши) при рытье колодца. Остатками такого клада могли быть и 1228 монет, привезенные купцом Надуевым с Макарьевской ярмарки. Из них Румянцев купил «небольшое число серебряных копеечек»[110].
Научно-историческая ценность вещественных памятников у сотрудников Румянцева не вызывала сомнений. Постепенно они начали выходить за рамки традиционного собирания, ставя перед собой задачу источниковедческой интерпретации обнаруженных находок. Одним из наиболее ярких примеров такого подхода к вещественным памятникам была попытка изучить Черниговскую гривну.
Золотая круглая медаль, представляющая собой амулет — «змеевик» с русской колончатой именной надписью и круговой греческой по сторонам изображения архангела Михаила на одной стороне и с изображением медузы и русской и греческой надписями — на другой, привлекла внимание современников сразу же после ее открытия в 1821 г. Назначение, изображения и надписи этого памятника получили противоречивые объяснения. В ней видели монету или украшение русского происхождения, амулет, византийский талисман, древний знак отличия и т. д.
От Калайдовича сотрудники Румянцева узнали о находке Черниговской гривны, с ним Румянцев связывал и объяснение этого памятника. Как и многие его современники, Калайдович колебался в определении назначения змеевика, считая его то гривной, русского или византийского происхождения, то наградным знаком, полученным от византийского императора Владимиром Мономахом, то, наконец, иконой, предназначенной для ношения на груди. В частных коллекциях ученый обнаружил еще несколько «змеевиков», разновременных по происхождению и отличавшихся деталями изображений и надписей. Верно определив имевшиеся на них изображения архангела Михаила и великомученика Никиты, Калайдович понял, что именно с ними и следует связывать назначение Черниговской гривны и подобных ей памятников. Позднейшие исследования показали, что в апокрифических сочинениях архангелу Михаилу и великомученику Никите приписывается особая роль победителей многоименного беса, а сами змеевики с их изображениями выступают как амулеты, целители от болезней.
Более определенно Калайдович высказался о времени создания памятника. Аналогию изображения архангела Михаила он находит на шишаке великого князя Федора Ярославича, на печатях новгородских и тверских грамот конца XIII — начала XIV в. Другую особенность исследователь увидел в «призывании на помощь имени божия или его угодников», также встречавшееся в древнейших памятниках. Наконец, в качестве важного датирующего признака Калайдович указывал на эпиграфические особенности славянских надписей змеевика: «Славянские буквы, изображенные на золотой гривне, по древнейшему своему начертанию и сравнению с другими могут принадлежать к XI или XII веку». Он отдал явное предпочтение палеографическому анализу памятника перед историческим, хотя тогда уже получило распространение мнение, что присутствие на гривне имени Василия могло быть связано с христианским именем Владимира Мономаха. Теперь считается доказанным, что амулеты типа черниговского относятся к XI–XII вв., а находка Черниговской гривны в местах, где охотился Владимир Мономах, дает основания связывать ее с именем этого князя[111].
