Валерий Чудинов - Письменная культура Руси
Наш комментарий. Современное чтение этой же надписи оказывается другим, поскольку теперь известны обычные, стандартные сюжеты. Надпись читается так: МОЙ ВЬСЕЛЫЙ, рис. 16-6, и ПЪРАСЬЛЕНЪ, рис. 16-5. На пряслице есть несколько случайных сколов, поэтому третий знак вместо ВО читается ВИ (хотя по нормам современной орфографии должен был бы находиться знак ВЕ), у знака ЛЕ есть случайная черточка внизу, знак РА написан очень небрежно, а от предпоследнего знака со значением ЛЕ остались только маленькие черточки внизу, тогда как на его месте оказался обширный скол, который мы прежде по ошибке читали как МО. На самом деле мы видим вполне понятную надпись: МОЙ ВЬСЕЛЫЙ ПРАСЬЛЕНЪ, то есть МОЙ ВЕСЕЛЫЙ ПРЯСЛЕНЬ. В данном начертании слова ПРЯСЛЕНЬ отражены не только личные орфографические представления пряхи, но и особенности произношения этого слова в данной местности. Конечно, были чтения и других пряслиц (по крайней мере, 10) с 1–2 словами, но они уже менее интересны и менее поучительны. Кроме средневековых надписей было крайне любопытно прочитать надписи более ранних культур. Прежде всего, это были трипольские надписи, поскольку незадолго до наших исследований нам попал в руки сборник статей главным образом по исследованию трипольской культуры, где внимание привлекла статья [47], из которой и были заимствованы изображения для чтения.
Чтение надписи на сосуде Хвойки. В этом сборнике находилась надпись на сосуде, описанном двумя археологами [47, с. 3–4], которую мы прочитали так, рис. 17-1: МОЗЯ НЕСЕ МИ ВЪ РАЗУ, БО ЯЗЯ ЩАДЯ РАМО, что означает МОЖНО НЕСТИ МЕНЯ В (КРАЙНЕМ) СЛУЧАЕ, ИБО Я ЩАЖУ ПЛЕЧО. Иными словами, сосудик как бы говорил от своего имени о том, что его можно нести. — Хотя фраза получилась и осмысленная, к чтению можно предъявить ряд серьезных претензий. С современной точки зрения мало понятны выражения типа МОЗЯ, НЕСЕ, ЯЗЯ; а с позиций накопленного опыта было весьма странно первый знак принимать за МО, второй — за ЗЯ и т. д.
Короче говоря, несмотря на то, что чтение идет не на буквенной, а на слоговой основе, результат получился не лучше, чем у Суслопарова. Опять перед нами неумелая попытка чтения добротного текста.
Чтение надписи на трипольском сосуде. На том же рисунке из [47, с. 139, рис. 18] можно видеть сосуд из Александровки, рис. 17-2; приводим на нем наше раннее, рис. 17-2, ПАРОВЕ, и современное чтение ПАРЪ, рис. 17-3.
Старое чтение дает слово ПАРОВЕ, что означает ПАРОВОЙ; новое чтение (где вместо знака ПО, предложенного Гриневичем и отсутствовавшего в иных текстах, мы узнали другое его начертание, правильное) весьма близко к старому, ПАРЪ. На этом примере видно, что краткие лигатуры могут быть разложены весьма правдоподобно, и давать неплохое чтение.
Чтение надписи на подсвечнике из Новгорода. Если самые первые надписи нами заимствовались из таких работ, где археологи прямо писали о наличии изображений, хотя бы и нечитаемых, то позже такие изображения мы стали выявлять самостоятельно, даже если у археологов о них вообще не было никакой речи. Особенно странным казалось выявление надписей с фотографий, где они сфотографированы так, что их сложно было заметить. Мы понимали, что часто такого рода фотографии делались сознательно, поскольку указание археолога на наличие надписи требовало ее прочтения, или хотя бы какого-то комментирования, а это при весьма слабом уровне знаний докирилловской славянской письменности вряд ли было возможно.
Поэтому нас обрадовало выявление первой такого рода надписи на подсвечнике ХIV века из раскопа на улице Кирова в Новгороде [48, с. 215, рис. 28-2], рис. 17-4. В данном случае, наше раннее и современное чтение полностью совпадают: на подсвечнике написано СЬВЕТИЛО, рис. 17-5. Так, видимо, в средние века назывался любой СВЕТИЛЬНИК.
Мы привели ряд наших наиболее интересных чтений (всего их было более 20), чтобы показать, что в начале нашего пути мы мало отличались от рассмотренных эпиграфистов, как по количеству, так и, что важнее, по качеству чтений. Во всех приведенных примерах присутствует какой-то смысл, однако, при внимательном всматривании в полученные результаты весьма заметно, что они крайне сомнительны. Случаи, подобные последнему чтению, встречались весьма редко как несомненные удачи. Из этого видно, что наши успехи не перекрывали достижений того же М.Л. Серякова, ибо он шел самостоятельно, а мы основывались на результатах, уже добытых Г.С. Гриневичем. И, разумеется, в первый год наших исследований (1993), по количеству прочитанных надписей мы сильно уступали этому последнему эпиграфисту. Тем самым мы не стремились показать, что наш подход был изначально самым совершенным и принципиально отличным от наших предшественников. Очевидно, этап
начального применения слогового подхода к чтению славянских надписей вряд ли может принести больший урожай. Для получения более точных, полных, стабильных и, главное, надежных результатов, было необходимо оторваться от наследия Г.С. Гриневича и развивать самостоятельное направление исследования.
Таким образом, резюмируя, можно сказать, что к середине 90-х гг. ХХ века славянское слоговое письмо было не только понято, но и до некоторой степени дешифровано. Прочитаны были десятки надписей, относящиеся как к протославянским культурам, например, Черняховской или Трипольской, так и к средним векам, хотя, в отличие от предположений Г.С. Гриневича, эта письменность просуществовала вплоть до ХХ века. Правда, область ее распространения с каждым векам сужалась, и уже к XVIII веку она практически исчезла из культуры России, сохраняясь лишь в очень ограниченных числе мест. За полтора века ее исследования стало понятно, что этот тип письма существовал в России с незапамятных времен, и если и был когда-то заимствован, то этот начальный эпизод пришелся на далекое доисторическое прошлое. Стало ясным и то, что практически весь период средневековья слоговое письмо сосуществовало с кириллицей, но постепенно вытеснялось на географическую и социальную обочину. Однако детали его бытования, его стили и разновидности, области его наиболее длительного существования, его связи с другими видами письма оставались за пределами рассмотрения. Для того, чтобы как следует изучить эти подробности, требовалось провести совершенно другой тип изучения: надо было прочитать сотни надписей и понять их место в культуре Руси.
Именно эти задачи и решаются во второй части настоящего исследования.
Часть II. КАКИЕ ТЕКСТЫ ПИСАЛИ СЛОГОВЫМ ПИСЬМОМ?
Посмотрим теперь, что можно прочитать на документах, оставленных нам нашими предками. При этом пока мы не будем рассматривать проблемы, связанные с выяснением состава силлабария, полагая, что нам он известен. Береста является наиболее специализированным писчим материалом, поэтому с нее и целесообразно начать рассмотрение.
Глава 4. Берестяные грамоты
На первый взгляд, среди более чем тысячи берестяных грамот нет ни одной со слоговыми знаками. Ведь если бы таковые были, их бы давно заметили эпиграфисты, имевшие с ними дело, а подобных замечаний до сих пор не было. Во всяком случае, так я рассуждал, когда просматривал том за томом сборники «Новгородские грамоты на бересте», а затем и более поздние журнальные статьи, сообщавшие примерно о тысяче находок. И к своему удивлению, нашел сначала несколько текстов, содержащих преимущественно слоговые знаки; затем, когда мой глаз привык выделять слоговые начертания, я нашел несколько смешанных начертаний, и в конце концов я уже видел отдельные слоговые знаки, вкрапленные в большие массивы кирилловских букв. Однако для первого знакомства со слоговой письменностью отдельные знаки в массиве привычных букв не выглядят достаточно впечатляюще.
Новгородская грамота № 74. На этой грамоте XII в. после букв А ВБГДЕЖSЗ находятся «какие-то росчерки, вообще не похожие на буквы» [1, с. 75], буква Б находится на третьем месте после В и обведена прямыми линиями, рис. 18-1. На мой взгляд, бессмысленных росчерков на грамотах нет, просто в наше время пока мы не все можем прочитать. Сначала я заподозрил в них довольно изощренный слоговой текст, состоящий из множества лигатур, «Б» ЛЬЖЕ ПОСЪТАВЪЛЕНЪ, рис. 18-2 [3, с.55]. Однако теперь мне кажется завышенным мое требование к автору надписи, который, видимо, кратко комментировал свою или чужую азбуку, и я предположил более скромную приписку, «Б» ЗАДВИНУЛ, рис. 18-3, где только знак Ж в смысле ЗА оказывается слоговым, а остальные знаки — наложенные друг на друга буквы кириллицы. Иными словами, комментарий вызван неверным положением в азбуке буквы Б, которая попала на третье место, что отмечено двумя способами — выделением линиями самой буквы и сопровождающим текстом. Вероятно, ошибка произошла из-за того, что буква В имела цифровое значение ДВА, что и заставило автора надписи поставить В на второе место.
