Кристиан Зальцманн - Книжка для раков. Книжка для муравьев (сборник)
Кому дураки в радость, тому надо воспитывать своих детей именно так, эффект от этого окажется замечательным. Probatum est.
Предавайся пьянству!Тогда сумеешь зачать глупых детейДети мастера Иобсена были отнюдь не умнее. Только в восемь лет они научились говорить, в двенадцать – читать, но размышлять так и не научились.
Мать однажды пожаловалась на это врачу, и тот сказал ей в ответ: «А как могло быть иначе? Ведь ваш муж никогда не ложится спать трезвым[20].
Воспитание ребенка начинается с воспитателя – задолго до рождения!
Сделай своих детей не ко времени умными, и вскоре они поглупеютГосподин профессор Оросий нашел себе жену и зачал с нею милую девочку. Уже в первые недели своей жизни Минхен проявила все признаки живого ума и смышлености, чему оба родителя были несказанно рады. Их сердце так было привязано к славному ребенку, что бо́льшую часть дня они занимались им и во время забав и игр обучали его разным понятиям. Если затем двухлетней Минхен приходила в голову мысль, которая казалась для ее лет слишком ранней, то это веселило родителей вплоть до восторга.
Чтобы еще больше и чаще испытывать эту радость, они придумывали всевозможные способы побуждать Минхен к учебе. Всякий раз, когда она что-нибудь постигала, они находили повод еще раз продемонстрировать это в компании. И тогда никто не уставал нахваливать и восхищаться прелестным ребенком, все гладили и целовали его, давали ему конфеты, а иногда и стаканчик вина. Когда затем компания расходилась, мама давала ей напоследок материнское наставление и говорила: «Видишь, Минхен, как мило, когда что-нибудь учишь? Тогда тебя все люди хвалят, и тут и там перепадает стаканчик вина или конфетка».
Это заставляло Минхен чрезмерно напрягать свои силы. Если другие дети балагурили и играли, то она сидела и так много училась, что этому изумлялись все люди.
Еще до того как ей исполнилось четыре года, она умела бегло читать. Затем ей стали давать уроки французского и географии, а с шести лет она стала заниматься историей и читать поэтов.
Эта отцовская и материнская преданность была зримо вознаграждена: Минхен в двенадцать лет была такой умной, что даже иностранцы посещали дом господина Оросия, чтобы взглянуть на вундеркинда. Она говорила о Древнем Риме и Греции, как если бы сама там была, рассуждала о стихах и спектаклях как художественный критик, а когда началась Семилетняя война, совершенно уверенно предсказала, какой будет исход.
Какой бы она стала женой, если бы смышленость продолжала так развиваться и дальше! Но, к сожалению, в тринадцать лет все пошло вспять. Минхен жаловалась, что ничего из прочитанного не может удержать в памяти, постепенно ее суждения стали заурядными, и в конце концов у нее проявились все признаки ограниченности.
Однажды у них в гостях была ее двоюродная сестричка Фикхен, которая до шести лет не училась читать и которую стали побуждать к учебе лишь в десять, и господин профессор, к своему великому огорчению, отметил, что Фикхен – бойкая, забавная, смышленая девочка, а его Минхен была ей полной противоположностью.
Он печально уселся на канапе, обхватил голову руками и тяжело вздохнул. В этом состоянии его и застал брат, арендатор Герман Оросий. «Ну, – спросил он, – чего же тебе не хватает? Мне кажется, у тебя хандра?»
«Ах, – ответил профессор, – у меня очень большая беда. Моя дочь! Моя дочь!»
Арендатор. И что ж с твоей дочерью? Она больна?
Профессор. Я и сам не знаю, называть ли это болезнью. С каждым днем она становится все глупее. Она теперь настолько слаба рассудком, что не может понять самых простых вещей.
Арендатор. Минхен?
Профессор. Минхен. Ведь тебе самому известно, как я заботился о девочке и что она знала все еще год назад!
Арендатор. Не обижайся на меня, брат! Но, по-моему, с детьми дело обстоит почти так же, как с лошадьми. Если их запрягать слишком рано, то они как были, так и останутся недоростками. А если слишком рано побуждать к учебе детей, то и из них тоже ничего не получится. Я давно уже об этом думал, но ничего не хотел говорить, ты ведь профессор, а я простой арендатор.
Как сделать детей неумехами
Господин Иероним и его любимая супруга так нежно были настроены к своим детям, что почти ничего не делали, а только обслуживали их и обеспечивали прислугой.
Вся первая половина дня уходила на то, что они одевали, причесывали своих детей, заплетали им косы и наливали кофе. За столом добрые люди не могли спокойно съесть ни кусочка еды, ибо то один ребенок выкрикивал: «Хочу хлеба», то другой: «У меня нет ножа!», то третий: «Хочу пить!» И как только они что-то выкрикивали, либо господин Иероним, либо его жена вскакивали с места, чтобы удовлетворить их требование.
Если они гуляли, то обязательно следили за тем, чтобы дети не прыгали через ров или широкий желоб, или не взбирались на гору, или не скатывались кубарем. При таких происшествиях они испуганно спешили на помощь, кричали детям, чтобы они не шевелились, переносили через ров, вели их наверх и спускали с горы.
Но в конце концов эта услужливость все-таки начала тяготить добрых людей. Дети стали такими нерасторопными, что не были в состоянии самостоятельно одеваться, штопать свою одежду или исполнять самые простые обязанности. Чуть ли не для каждого ребенка госпожа Иероним должна была держать служанку, из-за чего ее расходы каждый год заметно увеличивались. И тем не менее многочисленные служанки прислуживали недостаточно хорошо. Госпоже Иероним приходилось целый день стирать, штопать и стряпать для своих четырех дочерей и двоих сыновей, и она всегда звала на помощь господина Иеронима. За столом дети сидели, а родители стояли за стульями и прислуживали. Они не могли ни на секунду отвлечься. Если они находились в обществе своих детей, совершали прогулку, то их командование не оставляло им времени на передышку. Тут раздавался приказ: «Мать, завяжи мне фартук!» Там: «Отец, у меня пряжка расстегнулась! Помоги мне перейти через канавку! Веди меня, веди меня, чтобы я не упал! Эй! Эй! Я упал, помоги мне подняться».
Однажды в гости к госпоже Иероним пришла сестра. Когда сестра спросила ее, как она себя чувствует, та зарыдала и сказала: «Ах, дорогая сестра! Моя жизнь меня не радует! Работе конца и края не видно, я не могу выкроить себе ни дня отдыха. Целыми днями ношусь вверх-вниз по лестнице. Когда вечером ложусь спать, у меня словно руки-ноги отваливаются. Ты даже не представляешь, как мне плохо».
– Я также совершенно не понимаю, – отвечала сестра, – чего тебе надо. Ведь у тебя вдоволь прислуги.
– Да, у меня три служанки, это так, но представь себе: шестеро детей, которые хотят, чтобы за ними прислуживали.
– За твоими детьми прислуживали? Ведь они уже ходят. Я думала, каждый из них мог бы заменить служанку или слугу.
– Ты говоришь, как ребенок. Подумай только, сколько нужно работы, чтобы приготовить еду для полного дома людей! Сколько одежды рвут шестеро детей!
– Ну! Разве у тебя нет трех больших девочек? Я думаю, что если им что-то надо, то они могли бы и сами трудиться, а тебе не пришлось бы выбиваться из сил.
– Они? Хотела бы я посмотреть, как бы они себя повели, если бы им надо было зашить дырку или сварить суп, и т. д.
Как приучить детей к беспорядку
В первые годы своей жизни Филлипинка была образцом порядка. Ей хотелось, чтобы ее белье и одежда всегда были опрятными, что вполне было возможно, пока у ее родителей служила старая Катарина, которая постоянно поддерживала чистоту и порядок. Филлипинка следила за тем, чтобы каждая ее вещь имела свое определенное место, куда она, после того как ею попользовалась, могла положить и поставить. Дырку в чулке или в другом предмете одежды она не могла терпеть вовсе.
Но этим любимая мама была отнюдь не довольна. Если бы так все продолжалось и дальше, то ей приходилось бы быть постоянно при деле, давать Филлипинке добрый совет и охранять наведенный ею порядок. Но тогда, если бы она стала заботиться обо всех этих мелочах, ей пришлось бы, как она имела обыкновение говорить, быть очень занятой.
Хульдрих, брат Филлипинки, был очень озорным мальчиком. В отсутствие своей сестры он перерывал ее книги и разбрасывал игрушки. Когда Филлипинка возвращалась и видела беспорядок, она со слезами на глазах подбегала к матери, показывала ей шкаф и просила сделать так, чтобы этого безобразия больше не было.
Но мать в большинстве случаев давала ей совершенно бесстрастный ответ: «Глупая девочка, разве можно устраивать скандал по таким пустякам? Поставь вещи снова туда, где они стояли, и все будет хорошо!»
Если у Филлипинки появлялась дырка в чулке или в другом предмете одежды, то она робко подбегала к матери и говорила: «Смотри, мама, дырка! Дай мне иголку! Я хочу заштопать ее».
