Евгений Федосов - Полвека в авиации: записки академика
Но вернемся к Владимиру Николаевичу Челомею, который был очень интересным человеком. Работая в авиационной промышленности, многие из нас смотрели на него, как на личность, я бы сказал, авантюрного склада. Он брался за сложнейшие крупные программы, проекты глобального масштаба, не имея хорошего научно-технического задела. Формируя свои космические программы, создавая знаменитую «сотку» — межконтинентальную баллистическую ракету легкого класса УР-100, которая и стала в свое время одной из составляющих ракетно-ядерного щита СССР, он шел к намеченным целям путями, которыми до него никто не ходил. Он довольно успешно стал работать над УР-500 — «пятисоткой», и одновременно над космическими системами. Но элемент авантюризма, применения «рискованных» технологий были присущи Челомею. Он брался совершенно безбоязненно за эти крупнейшие проекты, руководствуясь одним правилом:
— Главное — раскрутить маховик, а когда сделаешь это, то он уже сам будет крутить тебя.
Поэтому он «раскручивал маховик», подключая к реализации своих планов как можно больше организаций, НИИ, ученых, инженеров — и что же? Как правило, техническая система действительно «поддавалась» ему. В авиационной промышленности он был известен как лидер, предлагающий экстравагантные, сногсшибательные проекты, которые по тем временам казались совершенно фантастическими.
Но как профессор МВТУ- это был классический профессор: очень требовательный, строгий, не допускающий никаких вольностей. Бедные его аспиранты стонали, потому что диссертации он заставлял переделывать по нескольку раз. Он лично читал каждую главу научной работы. Аспирантов он отбирал сам, это были люди, которых он понимал, благоволил к ним и опекал. В нем странным образом уживались, казалось бы, совершенно исключающие друг друга качества: с одной стороны — авантюризм в технике, с другой — абсолютная честность и строгость в подходах ко всему, что касалось науки. Он был прекрасным механиком-аналитиком, одним из ведущих специалистов в области теории колебаний, причем занимался нелинейными колебаниями, параметрическими резонансами. По этой теме — теория параметрических резонансов — В. Н. Челомей защитил докторскую диссертацию. Оппонентом у него выступал академик Николай Николаевич Боголюбов, который в то время тоже был одним из ведущих специалистов в области теории колебаний. У него много классических работ по системам с переменными параметрами и т. д. Он очень высоко оценил труд В. Н. Челомея, всегда поддерживал его, даже когда Владимир Николаевич стал уже академиком. Я думаю, что Н. Н. Боголюбов видел в нем прежде всего блестящего ученого, механика-аналитика, который тонко понимал механику процессов колебаний, и в то же время мало знал В. Н. Челомея как оригинального организатора и конструктора, бравшегося за очень сложные проекты.
Классическая схема воплощения в жизнь сложной системы выглядит просто. Надо вначале создать научно-технический задел, некую базу, чтобы быть уверенным, что задача решается, а уж после этого идти на многомиллиардные затраты. Челомей же шел на них с ходу… Возможно, это было исторически оправдано тем, что так он действовал в начальном периоде становления космонавтики, ракетной техники, в условиях жесткого соревнования с США, в разгар «холодной войны». Да к тому же он должен был вписаться в компанию таких маститых уже ракетчиков, как С. П. Королев и М. К. Янгель, которые очень успешно создавали межконтинентальные баллистические ракеты, конкурируя между собой, но совсем не желали видеть в своей компании еще кого бы то ни было. Челомей ведь был «чужаком» — из авиационной промышленности, да и время прорыва выбрал не лучшее — начало 1961 года, когда уже во всю сияла звезда Королева.
Но, конечно, он пользовался тем, что опирался на Н. С. Хрущева, который ему очень симпатизировал. Дело в том, что в КБ Челомея заместителем начальника отдела оборудования Валерия Ефимовича Самойлова работал сын Хрущева — Сергей Никитович. Это, кстати, очень скромная должность, на уровне среднего звена, но он был неплохой специалист. Мне приходилось с ним встречаться, работать по системам управления. Он также читал лекции на кафедре В. Н. Челомея, где наши пути пересекались, и всегда производил на меня хорошее впечатление, как скромный, вдумчивый, прагматично мыслящий человек, не бросающий слов на ветер… То есть сын был полной противоположностью отцу, которого с экранов телевизоров мы воспринимали, как очень экспансивного руководителя, способного на авантюрные проекты — чего стоили хотя бы попытки по всей стране выращивать кукурузу, ломка системы управления народным хозяйством (создание совнархозов), агрессивное поведение в ООН и т. д., что в конце концов и привело его к отставке со всех руководящих постов. В воспоминаниях С. Н. Хрущева об отце он пишет, что тот часто обсуждал с ним судьбоносные вопросы жизни страны, и ему приходилось выступать в роли некоего советника Н. С. Хрущева. Я думаю, он писал правду. Сейчас он в США, получил американское гражданство, но это, мне кажется, вызвано тем, что после снятия отца со всех постов с сыном поступили очень жестко. Челомей тут же поставил вопрос, чтобы его убрали из КБ, и его убрали, сняв допуск к секретным работам. Он был переведен в Институт управляющих машин (НИИ УМ), где сразу занял должность замдиректора по науке. И вел вопросы программного обеспечения.
Директором там в то время был Борис Николаевич Наумов, преемник Брука. Этот коллектив, так же как и «лидерный» — лебедевский, занимался вычислительной техникой. В СССР в то время она развивалась по двум линиям: одна программа (ЕС ЭВМ) копировала систему машин США IBM-360, а вторая (СМ ЭВМ), копировавшая машины PDP-11, была по своему классу линией средних машин, которые в основном использовались как управляющие в экономических системах и на промышленных объектах. Сергей Никитович занимался именно ими. К нему в этом институте очень хорошо относились, и, по отзывам Б. Н. Наумова, С. Н. Хрущев неплохо вписался в новый коллектив. В челомеевской команде он тоже пользовался уважением и авторитетом. Но, конечно, отношение к нему со стороны власть предержащих было весьма холодным и жестким, о чем говорит хотя бы такой эпизод.
…После смерти Н. С. Хрущева ему никак не могли поставить памятник. Сам он завещал, чтобы памятник делал Эрнст Неизвестный, который здорово пострадал от него же — при знаменитом разгроме Н. С. Хрущевым выставки авангардистов в Манеже. Он тогда обозвал этих художников весьма нелестными словами, досталось и Неизвестному. Как рассказывал мне потом Сергей, когда Хрущев уже был на пенсии и жил на даче, Эрнст приехал к нему. Они очень подружились, и отец завещал, чтобы именно Неизвестный изготовил надгробье. Он сделал макет памятника, где в виде какой-то философской загадки переплелись черные камни с белыми, выражая суть самой личности Хрущева, жизнь которого изобиловала и светлыми и темными пятнами. А в нише находилась скульптурная голова Никиты Сергеевича, которую Неизвестный сделал без шеи, хитро и зловеще улыбающейся (кстати, сегодня ее там нет — украли, и стоит дубликат, но он не передает того выражения лица, которое было у оригинала).
Макет памятника должен был утверждаться архитектурным советом Москвы, возглавляемым в то время Посохиным. Естественно, поставить такой памятник, вызывавший весьма противоречивые чувства и мысли, разрешить не могли, даже если на то была воля усопшего. Вопрос о нем завис, а могила за это время провалилась, выглядела заброшенной, и какой-то журналист с Запада ее сфотографировал. Фото появилось в тамошней печати: вот, мол, как в Советском Союзе расправляются с политическими противниками. Эта заметка попала, видно, к М. С. Суслову, потому что, как рассказывал мне Сергей, на полях ее красным карандашом было написано: «А что, у родственников средств нету? Они рассчитывают на помощь государства?» И подпись, наверное, Суслова, поскольку он курировал идеологию. Сергея вызвали в ЦК КПСС, показали эту резолюцию. Он сказал:
— Так я давно хочу поставить памятник, но мне не разрешает архитектурный совет…
Быстро туда прошел телефонный звонок и памятник утвердили. По команде «сверху»… Памятник вызвал потом много пересудов по Москве и стал своего рода сенсацией. Сергей тем самым еще раз доказал, что он — достойный сын своего отца. Я бывал у него дома — везде висели фотографии Н. С. Хрущева, которого он высоко чтит и по сей день и от которого никогда не отрекался, в отличие от очень многих людей, при жизни «лизавших ему пятки», а потом бросавших грязь в поверженного правителя.
Видно, столь неблагоприятная обстановка, сложившаяся вокруг семьи Н. С. Хрущева, и заставила сына уехать в США, где он читал лекции об истории ракетной техники в СССР, которую хорошо знал, а потом и остался там жить.
…Но вернемся к В. Н. Челомею. По рассказам людей, которым я доверяю, Владимир Николаевич, видно, все же спекулировал тем, что у него работал сын самого Хрущева, и потому мог позволить себе и жесткое поведение по отношению к конкурентам, и риск сложнейших проектов, не имеющих надежного научно-технического обоснования. Бесспорно, Челомей противостоял и Королеву, и Янгелю, поскольку он «влез» в область развития космических систем, где они были уже признанными корифеями, но боролся с ними на этом фронте достойно. Достаточно назвать «пятисотку» — УР-500 — теперешний «Протон», который на своих «плечах» вывез на орбиту всю нашу космонавтику.
