Пьер Паскаль - Протопоп Аввакум и начало Раскола
V
Сопротивление боголюбцев сломлено: Аоггин, Неронов, Аввакум арестованы
Боголюбцы все находились как раз в Москве. Там был Аввакум и Даниил из Костромы; Ермил из Ярославля; Лазарь из Романова на Волге, из Ростовской епархии, то был священник уже в летах, ибо был рукоположен при Филарете[788], но начитанный, полный рвения, интересующийся диалектикой; Михаил, священник Страстного монастыря; Павел епископ Коломенский, и, без сомнения, были еще другие, имена которых до нас не дошли, не говоря уже о мирянах. Все они собрались, чтобы обсудить положение[789].
Какое было принято решение, мы этого не знаем. Нужно ли почтить кружок боголюбцев за редкую стойкость, которую вскоре выкажет большинство его членов? Без сомнения, Стефан и Неронов подготовили других членов, преподав им строгое христианство и полную преданность своему служению. Но Стефан, кротость которого стремилась все примирить и который, будучи не в силах бороться, вскоре отправится в монастырскую келью, где и скончается, а равно и Неронов, сначала высланный, а затем подчинившийся, были неспособны увлечь своих собратьев на путь непримиримости. Это выпало на долю Аввакума. До этого времени Аввакум был только учеником Неронова; теперь, наряду с ним, он сделался главой течения.
Неронов, по своему обычаю, поручил свой приход другу и в первую неделю Великого поста удалился в Чудов монастырь, чтобы испросить совета у Бога. В конце своих девятидневных молитв он услыхал голос, исходящий от образа Спасителя: «Иоанне, дерзай и не убойся до смерти: подобает ти укрепити царя о имени моем, да не постраждет днесь Русия, якоже и юниты». Это указание Неба было, естественно, сообщено боголюбцам, оно показывало им одновременно и одобрение свыше, и образ действия, который надлежало принять[790]. Казалось, царь был первым прибежищем. Он один мог воспрепятствовать властному патриарху. Аввакум не терял времени; вместе с Даниилом он отыскал в заслуживающих доверие книгах тексты в пользу двуперстия и коленопреклонения. Они извлекли из этих книг объемистые выдержки, которые и вручили царю. Это была первая из бесчисленных челобитных, с помощью которых приверженцы старой веры с твердой надеждой приостановить новшества старались вли ять на монарха. Обличающий его документ Алексей, говорит Аввакум, без всяких околичностей передал Никону[791].
Можно ли, тем не менее, считать, что этот поступок был бесполезным? Предписание, конечно, осталось в силе. Но для того, чтобы привести всю Русь к тому, чтобы она держалась троеперстия вместо двуперстия, надо было прибегнуть к мерам принуждения, что и было сделано позднее. Однако в этот момент не было видно, чтобы было сделано хоть что-нибудь для осуществления на практике данного новшества. Даже в 1654 году, когда был созван очередной собор, об этом не было речи. Коленопреклонения остаются в силе, ибо в 1655 году еще Павел Алеппский отметил, что «во время Великого поста русские не делают поясных поклонов, но совершают падение ниц»[792]. По-видимому, Никон отказался от этих двух нововведений, и, может быть, это было достигнуто благодаря настоянию царя. Он слукавил. В мае месяце он приказал внести в экземпляры Кормчей, бывшие еще на складе, несколько дополнений: в начале Кормчей вставлялась грамота об установлении Московского патриаршества и далее грамота о возведении на патриарший престол Филарета патриархом Феофаном[793]. Наконец, были добавлены «О Константиновом даре»[794] и сочинение об отпадении латинян. Предисловие было заменено другим, притом очень пространным[795]. Эти изменения были внесены преднамеренно: они были предназначены к тому, чтобы усилить власть патриарха. Чтобы повысить пышность совершаемой им литургии, Никон поручил бывшему Константинопольскому патриарху Афанасию Пателару, прибывшему в Москву 16 апреля, составить патриарший Служебник-чиновник[796]. Предшественники патриарха Никона обходились без него, но он, как и новая Кормчая не содержал в себе ничего, что могло бы возбудить протесты.
Казалось, что в данный момент спокойствие восстановлено. Как раз в Пасхальную неделю 1653 года произошла очаровательная сцена, которую расскажет позднее, из своей поземной темницы, пустозерский узник. Царь, обходя церкви, чтобы раздать пасхальные яйца, пришел в Казанский собор. Он получает должные почести от клира, Аввакума и его семьи, но кого-то, кого он хорошо знает, тут не хватает – маленького Вани. Он посылает за ним. Терпеливо ждет, пока его не отыскали на улице, где он играет. Ребенок отказывается поцеловать руку, которую ему протягивают для поцелуя: ведь он не священник, зачем же целовать? Царь сам подносит свою руку к устам ребенка, дарит ему два яйца и гладит его по головке[797]. 8 июля, в праздник Казанской иконы Божией Матери, Неронов и его причт получают после благодарственного молебна, на котором, конечно, присутствовал и царь со своей семьей, обычное подаяние: 16 алтын и 4 деньги[798]. Несколько позднее кружок боголюбцев чуть было не одержал большого успеха, низложив соловецкого архимандрита Илию, человека не энергичного и без влияния, обличенного Герасимом Фирсовым; на его место назначили Никанора, одного из боголюбцев, человека с весьма твердым характером. Прежний доверенный Соловков в Вологде был уже в Москве, и все было уже наготове, когда Никон вступился за Илию. Никанор, во всяком случае, был назначен архимандритом монастыря св. Саввы Сторожевского в Звенигороде, любимого царского монастыря, на расстоянии одного дня пути от столицы[799]. Это была важная победа, но она была и последней.
Царь и его духовник желали спокойствия. Но Никон, помимо неприязни, которую он мог питать к тем, кто нанес ему поражение, вообще торопился отделаться от кружка протопопов и попов, которые всегда стояли поперек его дороги. Случай скоро представился.
Протопоп Логгин в Муроме своими строгостями навлек на себя много ненависти. Однажды, присутствуя на обеде у воеводы этого города, когда хозяйка приблизились к нему, чтобы испросить у него благословения, он обратился к ней с резким вопросом: «Ты не набелилась?»[800] Один из приглашенных сейчас же подхватил: «А, так ты недолюбливаешь белила? Однако белила идут на то, чтобы рисовать Спасителя и Пресвятую Богородицу и всех святых. Так ты не почитаешь святые образа?» Воевода и многие другие тоже подхватили это: то был удачный предлог, чтобы обрушиться на протопопа, стеснявшего их своей строгостью. Напрасно он пытается защищаться от такого смехотворного обвинения: «Всему свое место. Рады бы вы были, если бы вам в глотку залили краски, которыми пишут иконы? Ведь иконы только изображения: Спаситель и все святые несравненно выше». Своими словами он только отягчает свое положение. В Москву без промедления отправляется донос: протопоп Логгин порочит-де образа Спасителя, Его Пречистой Матери и всех святых.
Никон отлично знал цену подобным обвинениям и вообще быстро расправился бы с ложным доносом. Он предпочел созвать в Москве в своей домовой церкви заседание Собора, на которое он вызвал Логгина. Невзирая на его защитительную речь, он приказал сейчас же его арестовать[801]. На одного члена кружка стало меньше.
На этом Соборе присутствовал Мисаил, епископ, в подчинении которого находился Логгин[802]; он слишком зависел от Никона, чтобы сказать что-нибудь. Один Неронов протестовал против совершенной несправедливости. Он подчеркнул тогда же характерную черту Никона – его неумолимую строгость и произвол, черты, которые, по его мнению, много будут способствовать тому, чтобы восстановить против него духовенство: «В этом ли заключается твоя благосклонность к духовенству?»[803] Никон, будучи новгородским митрополитом, сломал свой посох, избивая монахов, выпущенных из Соловков[804]; затем по дороге в Антониев Сийский монастырь он низложил, неизвестно почему, архимандрита Феодосия, выполнявшего свои обязанности в течение 8 лет, известного своей святой жизнью, своей неутомимой деятельностью, своей любовью к книгам и иконам[805]. Отныне же он намеревается приняться за кружок боголюбцев!
Итак, около 10–15 июля между Никоном и Нероновым началась война. На заседании Собора, выступая против Логгина и отвечая Неро нову, который упрекал его за то, что он действует, не посоветовавшись с царем, Никон в минуту гнева сказал: «Очень мне нужны его советы, плевать мне на них!» Все собравшиеся услыхали его дерзкие слова. Неронов констатировал их. Он стал публично порицать Никона. Затем, заручившись свидетельствами Ионы, митрополита Ростовского, Ермила, протопопа ярославского, и монаха Акакия, не менее возмущенных, чем он, он написал царю донесение по всем правилам: доносить об оскорблении величества было почти обязанностью. Положение, в котором очутился Никон из-за своей вспыльчивости и вследствие уверенности в бесконечном превосходстве своего святейшего сана, было очень трудное, но и Никон не дремал.
