Пьер Паскаль - Протопоп Аввакум и начало Раскола
В конечном счете, Христос есть единственный источник вероучения, а не вы, сегодняшние греки, вы, которые душите и топите своих священнослужителей и отправляетесь в Рим, чтобы там учиться, вы даже не греки прежних времен: первые Евангелия были написаны не для греков, греки получили Евангелие только после евреев и римлян; во вселенских соборах они были не единственными, но находились рядом с римлянами и другими народами. Тот факт, что вы сожгли книги, правленые в Москве со всей осторожностью, проверенные царем, патриархом и образованнейшими архимандритами и протоиереями, только доказывает наглость, за которую вы ответите, когда приедете за пожертвованиями в Москву; было бы лучше для вас, если бы вы сожгли книги, напичканные ересью, которые вам присылают из Венеции и Англии! Что у вас было хорошего? Всехристианский император, святость, от которой у вас теперь осталась только тень, благолепие, которого вы ныне лишены – нет больше крестных ходов, нет даже крестов над церквами! Все это перенесено в Москву. Теперь московский патриарх носит белый клобук, дарованный Константином папе Сильвестру. Русские имеют право отвергнуть константинопольского патриарха и других, если они отходят от православия, совершенно так же, как вы отвергли папу.
Арсений Суханов, по приезде в Москву, прибавил к отчету о своей миссии подробный протокол своих прений о вере. Эта рукопись произвела сенсацию: он снова поднимал вопрос о том, что «Книга о вере» утверждала о православии греков[756]. Эта рукопись была переписана и распространена. В особенности обрадовала она сторонников status quo.
Но с Арсением прибыло другое духовное лицо, митрополит из Назарета Гавриил. У него было преимущество над Паисием, он знал церковнославянский язык. Он перевел историю падения Византии, составил путеводитель по Святой Земле и другие труды. Царь и его духовник были от него в восторге. Было сделано все, чтобы он остался, но он уехал 20 июля 1651 года, осыпанный подарками, с просьбой молиться за москвичей[757]. В Москве он был энергичным проводником греческого влияния.
Собранные сведения оказались недостаточными: 24 февраля 1651 года Арсения снова послали на Восток. Он должен был навести справки у патриархов Константинопольского, Александрийского и Иерусалимского относительно всякого рода вопросов, важных и незначительных. Может ли епископ совершать богослужение один, без священника и без дьякона? Имеет ли духовное лицо, будучи холостым, право быть рукоположенным в священники? Имеет ли вдовый священник право выполнять церковную службу? Разрешается ли в продолжение одной и той же обедни рукополагать несколько священников и дьяконов? Архиерей, который сложил с себя сан, не совершив никакого проступка, имеет ли право продолжать совершать богослужение в монастыре, куда он удалился? Освящение воды в день Богоявления, должно ли оно происходить дважды, накануне в церкви и утром на иордани? Дозволено ли хоронить в воскресенье? Надо ли петь «Аллилуия, аллилуия, слава Тебе, Боже», или же «Аллилуия, аллилуия, аллилуия, слава Тебе, Боже»? Московское правительство придавало большое значение мнению восточных патриархов, и в особенности патриарха Константинопольского, относительно этих разных точек зрения.
Увы! Едва Арсений и Гавриил уехали, как из Царьграда дошли новости, которые способны были повергнуть доверчивые души москвичей в сомнение и смущение. Конечно, знали, что патриархи в Византии сменялись подобно марионеткам в руках визирей и министров, вытесняя друг друга, занимались симонией, чтобы купить кафедру Златоуста, отлучали друг друга, убивали один другого, отравляли друг друга без стыда и совести[758]. В 1636 году было сразу три патриарха; в 1650 году их было четыре. Парфений II появился в 1644 году, был низложен, в 1646 году выслан и отстранен Иоанникием II и снова восстановлен в 1647 году. Приезжавшие за пожертвованиями бесчисленные посланцы с Балкан не считали для себя грехом порассказать об этих лицах, не говоря уже о специальных посланцах Посольского приказа, которые охотно делали то же. Суханов мог в декабре 1650 года рассказать немало ужасов. Но это была малость в сравнении с тем, что узнали теперь: Парфений был задушен и брошен в море, а виновником был не кто иной, как тот же Паисий, внушительный вид которого так импонировал и который так презирал русские обряды. Это не кто иной, как он, совместно с господарями молдавским и валашским, подкупил турецких убийц! После чего следовали и иные назидательные сообщения: между христианами в Константинополе царит разделение; кандидаты на патриарший престол ведут ожесточенную борьбу между собой; один из них, Мелетий Родосский, с обиды принял магометанскую веру; сейчас на кафедре патриарх Иоанникий; Иоанникий был низложен и заменен Кириллом III, Кирилл III уступил место Афанасию Пателару; Афанасий убежал из Лариссы от Паисия… И это все в течение нескольких месяцев, между 15 мая 1651 года и 30 июня 1652 года[759].
Таким образом, решение вопроса о греках в Москве повисло в воздухе. Противоречие между уважением к Матери Церкви и ее явным падением ставило неразрешимую проблему. Греки, пожелавшие остаться в России, были заключены в монастыри для исправления и назидания в христианской православной вере[760]. Следовательно, они сошли с истинного пути! Священники отказывали грекам в разрешении входить в церковь, называя их «неверными»[761]. Однако то, что было предпринято раньше, именно консультации с восточными патриархами и исправление книг соответственно греческим оригиналам, было принято верующими и ревнителями без возражений. С 1645 до 1652 года нет даже тени разногласия относительно вопросов, касающихся издания книг или отношений с греками.
Конечно, тщательное сличение русских книг с иностранными, а также русских обрядов с иностранными могло интересовать лишь ограниченный круг ученых, интеллигентов, справщиков, царя, Стефана Вонифатьева. Другие, как Неронов, Аввакум, то есть провинциальные протоиереи, стремились только к моральной реформе и совершенно не испытывали никакого желания знать точно, соответствовала ли их вера вере греческой. В общем, они не видели ничего неподходящего в том, что обращались к грекам, чтобы улучшить то одно, то другое. По их мнению, это не противоречило принципу, запрещавшему прибавить или убавить что бы то ни было к самой сущности веры. Это не противоречило и их глубокому убеждению, что теперешние греки потеряли чистоту православия и что эта чистота существует только в Москве.
Но эта терпимость требовала многих условий: необходимо было иметь абсолютное доверие к тем, кто стремился редактировать книги или пересматривать обряды; необходимо было, чтобы не изменяли тексты или обряды, которые по их догматическому смыслу, их символизму или их частому повторению казались существенными. Необходимо было, чтобы не ставили себе за правило постоянно подражать грекам, систематически подчинять русскую набожность, освященную столькими веками и столькими святыми, иностранным обычаям; наконец, необходимо было делать различие между прежними греками и греками теперешними, во всех отношениях соблазненными. То, что какой-нибудь справщик, известный своей набожностью, заимствовал то или другое исправление из рукописи, отражающей древнее православие, было вполне приемлемым, но то, что какой-то авантюрист, прибывший в Москву в обозе какого-нибудь нищего духовного лица, мог бы претендовать на право изменять места в книгах по образцу современных печатных немецких или венецианских произведений, заведомо известных как неправославные или, в лучшем случае, более чем подозрительные, – вот что было причиной решительного протеста.
Этот протест и вылился в определенную форму[762].
IV
Два переворота, совершенные Никоном на Печатном дворе; предписание относительно крестного знамения и поклонов
Мы слишком мало знаем об управлении Никона в Новгороде, чтобы можно было говорить о том, пытался ли он в действительности ввести новый способ благословлять[763], но он принял многоголосное пение, как киевское, так и греческое. Митрополит, сделавшись равным тем чужеземным первосвященникам, у которых он находил когда-то столько пороков, был в меньшей степени поражен их религиозным безразличием, чем превосходством в манере себя держать и показать свое высокое образование[764].
Сделавшись патриархом, он решился более энергично продвинуть Русь по пути к эллинизму. Он уверился в самый день своего посвящения в пассивной покорности царя. Другие же должны были следовать за царем. Если и будут противники – с ними можно сладить, то был бы превосходный случай проявить свою только что полученную власть. Необходимо было с самого начала, поскольку эллинизация должна была опираться на книги, быть уверенным в Печатном дворе.
