Пьер Паскаль - Протопоп Аввакум и начало Раскола
Многие не выдержали этих упорных преследований: одним из первых был полковник Лесли, испросивший православного крещения себе, а также своей жене, детям и слугам. За это он был награжден шубой из сукна, затканного парчой, на собольем меху, высокой боярской шапкой, а также большим количеством тканей: бархата, шелка, дамасской ткани[723]. Еще 50 иностранцев последовали его примеру[724]. Боярин Илья Милославский, тесть царя, и Иван де Грон вели среди иностранцев отчаянную пропаганду. Грон ни перед чем не отступал: принимался за слуг, если не мог заполучить их господ, то угрожая, то обещая дома или поместья. Он заказал себе книгу, направленную против религии евангелической, кальвинистской и папистской (католической), доказывающую, что единственно хорошей религией была русская, и в награду получил поместье, отнятое у Лесли до его обращения в православие. К середине ноября Москва была очищена от «некрещеных» иностранцев[725]. Это был тот самый результат, которого желали Стефан и его друзья. Шведский резидент не ошибался, когда писал 30 октября: «Московская реформа преуспевает»[726].
II
Аввакум в Казанском соборе и при дворе
Во всем вышеизложенном нет ничего, что противоречило бы взглядам кружка боголюбцев или отличалось бы от них. Никон его щадил. Он не мог обойтись без совещаний с царем и его духовником. Единственно, кто ощутил довольно быстро происшедшую перемену, были другие, именно простые протопопы. Раньше, когда Никон наезжал в Москву, он всегда навещал Неронова. Он был со всеми приветлив. Теперь же гордый патриарх принимал своих прежних друзей только на официальной аудиен ции; к тому же он заставлял их ждать, как и всех остальных. Сначала это отношение вызывало лишь неприятное чувство. Добрый Стефан со своим обычным тактом и кротостью поддерживал контакт с патриархом.
Неронов и Аввакум были заняты своими приходами. Оба жили дружно. Аввакум жил на участке Казанского собора[727]; вскоре он вызвал из Юрьевца свою семью[728]; может быть, он занял даже на некоторое время дом, расположенный там поблизости, близ Троицы-на-Рву[729]. Он выполнял свои требы в приходе, строй жизни которого был изменен его другом. Этот последний был его духовным отцом и руководителем. Они делили между собой выполнение церковных треб, проповеди и руководство верующими. Разница возраста и согласие, царившее между ними, исключали всякую возможность конфликтов, поэтому необычное присутствие двух протоиереев только усиливало благолепие, духовную высоту и широкую известность церкви, которая была уже одной из самых посещаемых в столице.
Неронов так безгранично доверял своему молодому собрату, что он вскоре предоставил ему полную заботу о своей пастве и получил отпуск, чтобы повидать свои родные места. С ним отправился священник Петр, который был не кто иной, как старший сын праведного Анании; он был незадолго до этого причислен к Казанскому собору[730]. Может быть, туда были причислены еще и другие, что походило до известной степени на создание проповеднического центра внутренней миссии. В Вологде архиепископ Маркел пригласил его к себе и разрешил ему совершать богослужение и проповедовать во всех церквах, которые его оспаривали друг у друга. Он долго пробыл в этом городе, так как ему надо было распространять безупречное отношение к богослужению и проповеди; прихожане очень охотно слушали своего земляка, ставшего знаменитостью в Москве. Затем он отправился на Лом, в скит, где протекали его молодые годы; он совершил службу над мощами блаженного Игнатия и приступил к строи тельству: призвал каменщиков и строителей, начертил планы, передал необходимую сумму денег и уехал обратно лишь после того, как увидел воздвигнутую кирпичную ограду и начатые работы по закладке фундамента каменной церкви, созидаемой в духе того времени. Во всяком случае, Неронов должен был вернуться к концу года[731].
Этот период времени был для Аввакума оазисом мира и счастья среди пустыни горя. В своем приходе у него было свободное время раскрыть свой дар слова и руководства душами, реализовать дорогие ему идеи. Он распорядился выполнять церковную службу единогласием и не торопясь. Он сам пел песнопения так, как они были написаны, без фиоритур, без искусственно вводимых звуков. Перед глазами у него была подлинная книга хорового пения, переписанная в бытность митрополита Макария, и многие приходили к нему, чтобы списывать ее; часто также «с помощью Божьей» он пел по памяти[732]. Он читал народу творения отцов церкви, комментируя их, как он знал[733], без риторики, на хорошем русском языке, полном деревенских образов и вольных выражений, вполне понятных всем, с резкой откровенностью, не щадившей ни сильных мира сего, ни слабых. Он говорил с искренностью, не исключавшей подлинного чувства действительности, с изумительным умением сочетая догматы, обряд и этику, с умением извлекать из священных текстов те выводы, которые ему были нужны. Он говорил перед своей паствой в Лопатищах с той же свободой, что и со своими знатными московскими прихожанами[734]. Иногда протопоп Даниил приходил служить в собор, чтобы своим присутствием придать более пышности церковной службе[735]. Толпа все продолжала притекать в Казанский собор. Аввакум страстно любил свой приход, как только может любить его хороший священник. Он любил его так сильно, что, будучи однажды в состоянии получить место в Спасской церкви во дворце, в центре всевозможных почестей, он не выказал ни малейшего желания перейти туда[736].
Не заискивая у знати милостей, Аввакум, тем не менее, испытывал некоторое очарование, когда посещал знатных людей. Как мог он устоять против некоторого рода удовлетворения, когда царь принимал его, попенка, запросто, слушал его, интересовался его семьей, приходил к нему в его приход. В это время между царем и протопопом зародилась истинная дружба, однако она в дальнейшем не помешает ни тому, ни другому по виноваться тому, что каждый из них будет считать своим долгом; вместе с тем эта дружба будет давать отпор жестокостям политики. Царь Алексей по наговору Никона вышлет, отправит в изгнание, будет мучить Аввакума, но он пошлет к отлученному своих самых близких доверенных лиц, чтобы вымолить у него благословение. Аввакум, претерпев от царя адские муки, простит его с нежностью, исключит его вопреки всякой логике из своих анафем и сохранит к нему самую трогательную привязанность. Как это характерно для душ обоих!
Царевна Ирина, старшая сестра царя, и царица Мария, обе очень сочувствующие кружку боголюбцев, выказывали не меньше внимания знаменитому протоиерею[737]. Через них, так же как и через царского духовника Стефана, он устроил всех своих братьев: Козма и другой, имени которого мы не знаем, были причислены в качестве священников к домашней церкви царицы; Евфимий, младший, туда же в качестве канонарха; Герасим был священником в Благовещенском соборе[738]. Впоследствии, в дни его несчастий, эти обе женщины его не покинут.
Аввакум постоянно находится в Москве, где он-таки чувствует себя несколько затерянным в огромных дворцовых залах[739]. Там он встретил Василия Шереметева, боярина, которого он оскорбил своей прямолинейностью в Лопатищах и который в отместку хотел приказать бросить его в воду. Они примирились. Могущественный сановник и оба его сына милостивы к прежнему священнику. Евдокия, жена Василия, будет исповедываться у его брата[740].
И тогда-то Аввакум не преминул посетить Федора Ртищева в его доме у Боровицких ворот[741]; прием, оказанный ему в 1664 году, предполагает уже старые отношения; Аввакум был настолько связан дружбой с Нероновым и другими членами кружка, что желал познакомиться с их другом. Раз познакомившись, они не могли не стать неразлучными.
Среди высоких московских особ были оба брата Морозовы, Борис и Глеб. Первый с 1649 г. был владельцем Мурашкина и Лыскова[742], второй породнился с момента своей второй женитьбы в 1649 г. со Ртищевыми. Федосья Морозова, урожденная Соковнина, была двоюродной сестрой Федора, которую он очень любил, так же как и его отец, Михаил. Ей тогда было около двадцати лет и она была выдана замуж из соображений, в которых любовь не играла никакой роли, за боярина, которому было уже за пятьдесят, поблекшего и в достаточной степени потрепанного жизнью[743]. Наверное, Аввакум был представлен Борису, по-прежнему жизнедеятельному и любознательному, может быть, и Глебу, но совершенно определенно не Федосье. Женщина долга, занятая своим домом и своим маленьким Ваней, которому был один или полтора года, она, как хорошая московская жена, совершенно не покидала своих горниц[744].