Д. Макаров - Дорогами ислама Центральной России
Еще в начале XVI в. Татарский гостиный двор, судя по духовной грамоте великого князя Московского Ивана III (1462–1505) от 1504 г., наряду с Ордынскими подворьями в Москве и Нижнем Новгороде продолжал играть важную роль во взаимоотношениях Руси и постордынских государств (Крымского, Астраханского, Казанского и Касимовского ханств). Однако к середине XVI в. Татарский гостиный двор, как официальное торгово-дипломатическое представительство, очевидно, прекратил свое существование. Этот хронологический рубеж можно предположить, исходя из нескольких фактов: ликвидации в конце XV в. самостоятельности Великого княжества Тверского и в середине XVI в. – ряда поволжских постордынских государств, завоеванных Москвой; и возведением в 1564 г. на территории Татарского гостиного двора церкви Троицы Живоначальной (древнейший из сохранившихся храмов города). Тем не менее «Татарский двор» упоминается еще в Писцовых книгах Игнатова и Нарбекова 1626–1628 гг., а название «Татарская улица» в районе Татарского гостиного двора просуществовало до середины XVII в.
В постордынский период на территории современной Тверской области возникло несколько владений под управлением Чингисидов; среди них – Бежецкий Верх и Городен.
Бежецкий Верх – средневековый город, современный г. Бежецк Тверской области. На рубеже XVI–XVII вв. в регионе проживали служилые Чингисиды со своими дворами; но достоверно не известно, получали ли они доходы с города или же владели только поместьями. Именно в Бежецком Верхе первоначально упоминаются имения казахского царевича Ураз-Мухаммеда б. Ондана, впоследствии касимовского хана; здесь же должны были находиться и татары его двора. Позднее землями в Бежецком Верхе владел сибирский царевич Мухаммед-Кула б. Атаул, племянник хана Кучума. Взятые в 1598 г. в плен родственники сибирского хана Кучума просили отпустить их на жительство в Касимов к Ураз-Мухаммеду б. Ондану или в Бежецкий Верх к Мухаммед-Кулу.
Городен – средневековый город, современное с. Городня Тверской области. Был пожалован царевичу Худайкулу б. Ибрагиму (в крещении Петр Ибрагимович) в 1505 г. после принятия православия и женитьбы на сестре великого князя Василия III (1505–1533) Евдокии Ивановне.
Один из самых известных и вызывающих споры памятников древнерусской литературы «Хожение за три моря» Афанасия Никитина был написан под влиянием мусульманской культуры. С ней автор, возможно, познакомился, еще находясь на своей родине, в Твери.
«Хожение за три моря» – памятник древнерусской литературы XV в., созданный тверским купцом Афанасием Никитиным во время его путешествия в Индию. Он представляет собой комплекс путевых заметок, которые Никитин, несомненно, подвергал редактированию. Неизвестно, для какого читателя предназначалось «Хожение…», но очевидно, что автор писал его не в рамках официального литературного контекста. Всей своей формой и содержанием этот текст, находится в оппозиции принятому канону «хожений», должных повествовать о паломничестве в «святую землю» Палестины или к христианским святыням Константинополя. Примечательно, что для летописца, называющего записки Никитина просто «написанием», этот текст интересен как уникальный «экзотический материал», для самого же автора это «грешное хожение», путешествие с религиозными коннотациями смысла, фактически же – «антихожение», т. к. направлено оно не к христианским святыням, а вглубь мусульманских земель.
«Хожение…» – уникальный памятник. Он представляет собой, по всей видимости, первый случай оформления и функционирования скрытой мусульманской коннотации в тексте, принадлежащем христианской культуре. Однако анализ исламской составляющей «Хожения за три моря» связан с целым комплексом проблем.
Во-первых, в отсутствие первоисточника (тетрадей Никитина и протографа летописи, в которую было внесено «Хожение…») в распоряжении современного исследователя есть 3 основных значительно отличающихся друг от друга редакций-инвариантов: Летописный (Эттеров список Львовской летописи), Троицкий (Ермолинский) и Сухановский изводы. Согласно устоявшейся традиции, исследователи опираются главным образом на Эттеров список и Троицкий извод, который уточняет значение многих фраз и восполняет лакуны первого.
Характер разночтений свидетельствует о том, что отклонения от протографа возникли не только по причине пропусков и ошибок при переписывании, но и в результате сознательной редакции. По мнению И. И. Срезневского, редакция может носить авторский характер и наличие инвариантов говорит о том, что Никитин сам «переписывал и исправлял» свои путевые записки. Однако вне зависимости от того, привносились ли в текст «Хожения…» элементы ислама синхронно с созданием текста или позже, они, разбросанные по тексту и порой вступающие с ним в противоречия, несомненно, связаны друг с другом, имеют смысловой центр, а потому требуют своего рассмотрения как самостоятельный код, согласованный с идейным содержанием всего произведения.
Не исключая авторскую редакцию, следует серьезно отнестись к версии редактирования текста летописцами. Например, в Сухановском изводе тщательно удалено практически все, что так или иначе связано с мусульманской семиотической системой: сведено к минимуму включение арабских, тюркских и персидских выражений, а заключительная часть, написанная по-арабски в кириллической графике, полностью снята.
В Эттеровом списке отчетливо видна рука летописца, произвольно заменившего слово «богу» на слово «Христу»: «Да молился есми богу вседержителю, кто сътворилъ небо и землю, а иного есми не призывал никоторово имени, богъ олло, богъ керимъ, богъ рагымъ, богъ худо, богъ акъберъ, бог царь славы, олло варенно, олло рагымелло, сеньсень олло ты!» (Троицк., л. 380 об.) и «Да молился есми Христу вседрьжителю, кто сотворил небо и землю, а иного есми не призывал никоторого именемъ, богъ олло, богъ керим, богъ рагимъ, богъ хосдо, богъ акьбер, богъ царь славы, олло варенно, олло рагимельно сеньсень олло ты» (Этт. сп., л. 449 об.). С точки зрения христианина-летописца значение фразы не изменилось, поскольку в христианской модели мира Христос есть Бог. Однако в структуре текста «Хожения…» и в смысловом контексте предложения эта замена не просто неравнозначна – она создает серьезный конфликт с идейным содержанием. Центр тяжести фразы приходится на мусульманское наименование Бога, а фразой «иного есми не призывал никоторого именемъ», скорее, подчеркивается ключевое кораническое утверждение Христа как пророка, равного Моисею, но не сына и тем более не Бога.
Идея «имен Бога» является наиболее значимой частью мусульманского кода «Хожения…», поэтому необходимо обратить на нее внимание более подробно, т. к. именно она формирует основу скрытой структуры произведения. «Ал-исм ал-а'зам» – это один из самых мощных кодов всей мусульманской культуры, ведущей свое начало от коранического текста и хадисов: вся мусульманская теология строится на понятии таухида (Единобожия) и подчеркивает это кораническим наименованием Бога – Аллах.
Во-вторых, особенность «Хожения…» заключается в том, что текст является уникальной для того времени попыткой преодоления культурной замкнутости Руси в сторону ислама. Это составило основу научного спора о религиозной принадлежности самого Никитина.
В-третьих, проблема осмысления скрытой структуры памятника как постороннего включения заключается в принципах рассмотрения ее культурной почвы. В той терминологии и категориях, которыми в науке принято анализировать и интерпретировать христианскую культуру и сознание, оказывается совершенно невозможным понимать авторов и произведения мусульманской культуры, поскольку они основываются на иных принципах логического и художественного мышления. Для исследователя, работающего над темой «ислам и русская литература», здесь спрятана методологическая ловушка: по своим внешним признакам мусульманская традиция напоминает западноевропейскую, но общие для обеих концептуальные понятия (Бог, Священное Писание, молитва, судьба и др.) при более глубоком их рассмотрении вызывают ощущение «фундаментальной непонятости» этой семиотической системы.
Подобный недочет можно обнаружить и в переводе «Хожения…» на русский язык Л. С. Семенова и А. Д. Желтякова. Например, фраза «шихбъ Алудин пиръ ятыр» (Этт. сп., л. 446 об.) переводится ими как «шейх Ала-ад-дин [святой лежит]». Слово «пир» переведено словом «святой» некорректно, поскольку не имеет словесного эквивалента в русском языке. Было бы правильнее оставить этот термин без перевода, снабдив комментарием. Замена «пира» «святым» удаляет из текста элементы суфизма, что не дает возможности установить факт знакомства Никитина с этой мусульманской субкультурой. Другой пример некорректного перевода относится к фразе «Олло, худо, богъ, данъиры» (Этт. сп., л. 454). Желтяков и Семенов перевели это: «Боже, боже, боже, боже!» Очевидно, у Никитина это самостоятельное высказывание, утверждающее глубокую философскую идею идентичности наименований Бога на языках противопоставленных друг другу религиозных систем.
