Том Холланд - В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю
Так получилось, что подобная стратегия всегда была характерна для военных действий римской армии. Говорят, что вскоре после того, как новость о семи спящих достигла Константинополя, сам император отправился к ним в пещеру, где получил благословение. Феодосий II, счастливый получатель благословений спящих, сначала казался маловероятным наследником великих традиций римской военной силы. Его дед и иже с ними был воином старой школы, а юный Феодосий редко покидал свою блестящую столицу. Его самый значимый вклад в военную политику империи был чисто оборонительным: он окружил сухопутный фланг Константинополя массивной линией фортификационных сооружений, расположенных в миле от стены Константина. Но это вовсе не означает, что Феодосий не думал о ведении военных действий против врагов римского народа. Наоборот, он думал об этом ежечасно. По его глубокому убеждению, сражения выигрываются не в поле, а в церквях и часовнях. В одном из декретов он написал, что государство больше поддерживается поклонением Богу, чем чиновничьими обязанностями, физическим трудом и потом100. Буквальная правда этого заявления была наглядно продемонстрирована во время правления его отца, когда на город опустилось дьявольское облако, явно небесного происхождения. Только молитвами императора удалось его рассеять, тем самым защитив столицу от гнева Бога. Понятно, что, став свидетелем таких чудес, Феодосий вырос исключительно набожным человеком. Он постился, пел псалмы и отворачивался от любых соблазнов. В результате его молитвы приобрели большую силу. В течение четырех десятилетий его правления, когда западную половину империи сотрясали набеги варваров, провинции, которые управлялись из Константинополя, стояли твердо. Это было доказательство (при необходимости) того, чего может достичь император, если ему удается привлечь на свою сторону небеса.
Сколько ни меняй… Константин произвел революцию в делах империи, однако, пока древние боги рушились со своих тронов, инстинкты имперской элиты почти не изменились. Слава, вечная слава осталась, как и прежде, тем, что по праву причитается римскому народу. Можно разбить идолов и утопить в грязи храмы, но невозможно изменить основной руководящий инстинкт. Что в конечном счете обещал Христос Константину, заговорив с ним, если не победу, простую и ясную? Впоследствии сам Константин вспоминал свое обращение, как момент трансцендентного, разрывающего душу восторга. Но все же его духовное путешествие оказалось более продолжительным. Задолго до того, как к нему явился Христос, даже раньше, чем Константин стал императором, он подсознательно искал божество, достаточно могущественное, чтобы помочь ему в осуществлении грандиозных планов. Константину не была свойственна ни скромность, ни сдержанность, и ему требовался бог, обладающий силой, великолепием – короче говоря, всем набором качеств, которые позволили бы ему управлять империей в одиночестве. На разных этапах своей карьеры Константин представлял себе, что этим высшим богом может стать Аполлон, близнец Артемиды, или, может быть, Солнце. В конце концов «отбор» прошел Христос. Константин обратился к Христу с искренней молитвой и мольбой открыть ему, кто он101. И в небе в должное время появился крест. С этого момента император не начал ни одного сражения, предварительно не удалившись в свой шатер для молитвы. И всегда через некоторое время он удостаивался демонстрации божественного присутствия102. Никто, учитывая потрясающий масштаб достижений Константина, не мог усомниться в этом. И уже тем более об этом не могли забыть его наследники. Править в великом городе, основанном Константином, значит понимать, чем обязан римский народ милости Христа. Наследники Константина точно знали, что их защищает самый могущественный из покровителей. Они испытывали уверенность, что империя, даже среди потрясений века, стоит на нерушимом фундаменте, которым является истинное знание Бога.
Но здесь возникал прямой вопрос: что такое истинное знание Бога? И ответ на него был вовсе не так очевиден, как хотелось бы христианам. Еще в первом веке существования христианской церкви Игнатий, великий епископ Антиохийский, ввел слово, заставляющее думать, выражающее отчаянное стремление Игнатия найти связную и общепринятую систему христианских взглядов: Christianismos103. Но прошло два века, и хотя в мире, безусловно, существовала огромная армия христиан, у них не было единого мнения о том, что такое христианство. Концепция оказалась химерой. Когда Константин, только что пообщавшийся с Всевышним, обратился за помощью в якобы Католическую (всеобщую) церковь, то, к немалому удивлению, обнаружил, что имеет дело не с единой монолитной организацией, а с громоздкой коалицией часто смертельно враждовавших между собой групп. Конечно, немалая доля напряжения между различными церквями империи Константина возникала со стремлением епископов упрочить свое земное положение, но, разумеется, не все. Великий калейдоскоп христианской веры, образованный, как всегда, приводящей в замешательство массой верований и практик, находился в привычном для себя состоянии постоянного движения. И даже чудесное обращение императора не отвлекло христианских интеллектуалов от любимого занятия – размышлений о природе Бога.
В начале 320-х гг., когда Константин был занят сокрушением последних остатков сопротивления своему правлению и строил планы строительства новой столицы, церковь всеми силами старалась постичь тайну из тайн: личность Христа. В 318 г. суровый и безукоризненно образованный священник, александрийский пресвитер Арий, разбередил старую рану, заявив – вроде бы вполне логично, – что Бог должен был предшествовать Сыну. Тертуллиан, конечно, утверждал то же самое; однако десятилетия гонений изменили самым решающим образом условия спора. Оппоненты Ария с тревогой понимали: любой намек на то, что Сын может быть второстепенным богом, занимающим более низкое положение, чем Отец, может иметь воистину чудовищные последствия – затуманивание границы, отделявшей христиан от язычников. Если Бог действительно может быть не единственным, почему бы тогда не довести дело до конца и не вернуться к поклонению Афине или Артемиде? Поэтому учения Ария вызвали бурю возмущения, что, в свою очередь, мотивировало александрийского пресвитера и его сторонников держаться до конца. Образовался тупик: создавалось впечатление, что христиане в принципе неспособны прийти к общему мнению даже по самым фундаментальным вопросам своей веры. Получалось, что существовало не одно, а множество христианств.
Но это было без учета нового мощного фактора. Для Константина споры между главами церкви являлись попросту неприемлемыми. Не приходилось сомневаться, что Бог явился ему и даровал победу, поскольку такова была его воля – чтобы Римская империя находилась на новом, более прочном фундаменте. Тогда кто такие Арий и его сторонники, желал знать Константин, которые стремятся подорвать его миссию мелочными спорами по несущественным поводам104. После неудачной первой попытки восстановить гармонию, столкнув оппонентов лбами, Константин стал действовать с обычной решительностью. В 325 г. он совершил поступок, доселе невиданный – созвал епископов со всей империи и из Ираншехра на Вселенский церковный собор. Местом для его проведения был выбран город Никея, расположенный к югу от Константинополя, – по причине приятного климата. Здесь, появившись в блеске золота и пурпура, словно небесный посланник105, император не оставил у епископов сомнения в своем желании иметь согласованное и легко понятное определение христианства. Епископы, подавленные величием императора, предпочли не спорить. Последователи Ария, коих было на соборе явное меньшинство, обнаружили, что с их протестами никто не намерен считаться. Было решено, что Сын и Отец – суть одно, более того, Христос – это Бог и человек в равных долях: «один Бог Иисус Христос». И наконец, в дополнение ко всему этому, епископы добавили упоминание о Святом Духе. Отныне и впредь все споры должны были прекратиться: Бог – это Святая Троица.
Этим решением епископы объявили еретиками не только Ария и его сторонников, но и множество других христианских сект и фракций. Как древний Византий исчез под величественными дворцами и улицами Константинополя, так и почтенные верования оказались в одночасье преданными забвению. Присутствие на соборе епископов всего христианского мира – не говоря уже о Константине – придало дискуссии беспрецедентный вес. После Никеи церковь впервые стала обладательницей вероучения, которое действительно можно было назвать «католическим». Мечта Игнатия о том, что возможна такая вещь, как христианство, неожиданно стала реальностью.
Правда, демонстрация единства оказалась недолгой. Уже через несколько месяцев после того, как епископы разъехались по домам, началось плавное движение назад. В то время как Арий, если верить радостным докладам его противников, кончил плохо, было много других людей, не пожелавших сделать из этого должных выводов. Зерна еретических учений разлетелись вширь и вдаль, даже за границы империи, где готы, также принявшие христианство, верили Арию и не были согласны с догматами, сформулированными в Никее.
