Филип Шафф - История христианской Церкви Том II Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. Χ.)
592
Catacombs, Pref., p. xi. Автор статьи «Катакомбы» в «Encycl. Brit.» v. 214 (9th ed.) придерживается того же мнения: «Вполне можно быть уверенным, что сохранившиеся фрески представляют собой реставрации VIII века или даже более поздние, по которым можно составить лишь очень несовершенное представление о характере более древних произведений». Далее он ссылается на бесценные фотографии Паркера, сделанные в катакомбах с магнезиевой вспышкой, и осуждает, присоединяясь к Милмену, рисунки в дорогом труде Перрета как бесполезные для историка, ценящего истину и точность.
593
Marc–Aurèle, р. 543.
594
«Contemp. Rev.», May 1871, p. 170.
595
Stanley, l.c, p. 283: «Какой была популярная религия первых христиан? Это была, если быть краткими, вера в Доброго Пастыря. Доброта, смелость, благодать, любовь, красота Доброго Пастыря была для них, если можно так выразиться, молитвенником и догмой, символом веры и каноном одновременно. Они смотрели на эту фигуру, и она сообщала им все, что им было нужно. По мере того как шли века, образ Доброго Пастыря угасал в сознании христианского мира и другие символы христианской веры заняли его место. Вместо полного благодати и кроткого Пастыря появился Всемогущий Судья, или Распятый Страдалец, или Младенец на руках Матери, или Учитель на Прощальной Вечере, или фигуры бесчисленных святых и ангелов, или изощренные изложения разнообразных богословских противоречий».
596
См. заключительную главу в труде Roller, II. 347 sqq. Рауль–Рошетт характеризует искусство катакомб как «un système d'illusions consolantes» {«систему утешающих иллюзий»}. Шультце видит в этих погребальных символах прежде всего Auferstehungsgedanken и Auferstehungshoffnungen. Хейнричи не соглашается с ним, распространяя эту символику на текущую жизнь как жизнь надежды во Христе. «Nicht der Gedanke an die Auferstehung des Fleisches für sich, sondern die christliche Hoffnung überhaupt, wie sie aus der sicheren Lebensgemeinschaft mit Christus erblüht und Leben wie Sterben des Gläubigen beherrscht, bedingt die Wahl der religiös bedeutsamen Bilder. Sie sind nicht Symbole der einstigen Auferstehung, sondern des unverlierbaren Heilsbesitzes in Christus». («Studien und Krit.» 1842, p. 729).
597
Теодор Моммсен («The Contemp. Rev.», May 1871, p. 167) пишет: «Громадное пространство, занятое христианскими захоронениями в Риме, превосходит по охвату даже канализационную систему республиканского Рима; без сомнения, это дело рук той общины, к которой святой Павел адресовал свое Послание к римлянам, живое свидетельство ее быстрого развития, соответствующего значению столицы».
598
Friedlander, III. 369 sqq. (5th ed.), приводит много интересной информации о книготорговле в Риме, которая была гораздо более развита, чем обычно считается, и облегчалась за счет использования рабского труда. Книги были дешевы. Первая книга Марциала (более 700 стихов в 118 поэмах) в самом лучшем издании стоила всего 5 динариев (80 центов). Юлий Цезарь собирался основать публичные библиотеки, но ему не удалось осуществить этот замысел. В IV веке в Риме было не менее двадцати восьми публичных библиотек. Но легкость чтения и наслаждение от процесса уменьшались из–за многочисленных ошибок, отсутствия пунктуации и деления текста на части. Асиний Поллион ввел обычай публичного чтения новых трудов вслух перед приглашенными.
599
Gibbon, Decline and Fall, ch. III. Ренан высказывает такое же мнение.
600
Либо от отвращения к жизни, либо потому, что считал невозможным существовать на оставшиеся десять миллионов сестерциев, после того как он растратил шестьдесят или сто миллионов. Seneca, Ad Helv. χ. 9. Элагабал избрал Апиция примером для подражания. Однако такие случаи были исключением и вошли в поговорку. В целом о римской роскоши см. в третьем томе Фридландера, Sittengeschichte, pp. 1–152. Он подходит к теме достаточно нетрадиционно и полагает, что у Апиция было больше подражателей среди французских эпикурейцев в правление Людовиков XIV, XV и XVI, чем среди римской знати, и что некоторые немецкие правители XVIII века, такие как король Август Саксонский (потративший восемьдесят тысяч талеров на одну оперу) и герцог Карл Вюртембергский, почти сравнялись с римскими императорами в экстравагантности и разгуле за счет своих несчастных подданных. Древние римляне были гораздо менее богаты, чем некоторые современные представители русской и английской знати, французские банкиры и американские торговые магнаты, но приобретательная способность у них была гораздо больше. Богатейшими римлянами были К. Лентул и Нарцисс (вольноотпущенник Нерона), их состояние составляло четыреста миллионов сестерциев (от шестидесяти пяти до семидесяти миллионов марок); в то время как Мазарини оставил после себя двести миллионов франков, барон Джеймс Ротшильд (умер в 1868 г.) — два миллиарда франков U.c., р. 13 sqq.). Все современные дворцы уступают архитектурным постройкам империи в экстравагантности и великолепии, хотя парки и скверы современной Англии намного превосходят древнеримские (р. 78 sqq.).
601
Decline and Fall, ch. III.
602
Seekers after God, p. 37.
603
Хлеба и зрелищ. — Прим. изд.
604
Zeller, l.с, p. 37: «Почти все самые выдающиеся стоики дохристианской эпохи родились в Малой Азии, Сирии и на островах Восточного архипелага. Их преемниками были римские стоики, среди которых фригиец Эпиктет занимает заметное место; но собственно Греция представлена лицами, которые отличались в лучшем случае третьеразрядными способностями».
605
Нибур говорит о Сенеке: «Он действовал на основании принципа, что ему позволено пренебрегать законами морали, установленными им для других». Маколей: «Делом философа было восхвалять бедность, зарабатывая два миллиона ростовщичеством, сочинять эпиграммы о вреде роскоши в садах, которым завидовали монархи, проповедовать свободу, подлизываясь к высокомерному и изнеженному вольноотпущенному тирана, прославлять божественную красоту добродетели тем же пером, которое перед этим писало в защиту убийства матери сыном». Фаррар (l.с, р. 161): «В жизни Сенеки, как и в жизни многих людей, называющих себя христианами, мы видим, что невозможно быть и мирским, и праведным одновременно. Он потерпел неудачу, так как тщетно пытался сочетать в себе два противоположных характера: стоика и придворного… В нем мы наблюдаем самое великолепное благородство бедности в сочетании с самой сомнительной алчностью в погоне за богатством». По поводу сходства учений Сенеки с Писанием см. Farrar, ch. XV, 174–185. Самые поразительные отрывки таковы: «В нас пребывает священный дух, наблюдающий за всем, что в нас есть злого и доброго… нет доброго человека без Бога». Ер. ad Lucil. 41. См. также 1 Кор. 3:16. «Нет среди нас никого непогрешимого… ни один человек не может оправдать себя». De Ira I. 14; II. 27. См. 1 Ин. 1:8. «Богатства… величайший источник проблем человечества». De Tranqu. An. 8. См. 1 Тим. 6:10. «Ты должен жить для другого, если хочешь жить для себя». Ер. 48. См. Рим. 12:10. «Пусть тот, кто сделал доброе дело, придержит свой язык». De Benef. II. 11. См. Мф. 6:3.
606
Кол. 1:7; 4:12,13.
607
Disc. III. 22. См. также 1 Кор. 7:35; но и Еф. 5:28–33. Фаррар (l.с, р. 213) высказывает мнение, что философ и апостол оба рекомендуют безбрачие как «путь к совершенству». Но это католическое, а не библейское отношение.
608
Discourses, III. 10. Здесь Эпиктет говорит о том, как мы должны сносить болезни.
609
Единственный вопрос, по поводу которого стоики сомневались, был таким: до того времени будут сохранять свою индивидуальность все души или же, как утверждал Хрисипп, только души мудрецов.
610
Disc. IV. 7: «По причине безумия (ύπό μανίας) человек может быть предрасположен к подобному, а также по привычке (ύπό εθους), как галилеяне». Под галилеянами он, без сомнения, подразумевает христиан, и тон упоминания — весьма презрительный, как и тон упоминания Марка Аврелия о мучениках, с той разницей, что император объясняет упрямством то, что Эпиктет определяет как «привычку». Швейгхаузер (II. 913 sq.) высказывает предположение, что прочтение ύπό έθους неверно и что Арриан написал ύπό άπονοίας, ώς οί Γαλ., то есть Эпиктет приписывал христианам ярость и отчаяние, или dementia {безумие}. Грекам Евангелие казалось безумием, 1 Кор. 1:22.
611
По менее правдоподобным версиям, он покончил с собой или был отравлен по приказу его сына Коммода. См. Renan, р. 485.
612
«Quid те fletis, et non magis de pestilentia et communi morte cogitatis?» Capitolinus, M. Aurelius.
613
Medit., v. 31.
614
Ренан (Marc–Aurele, p. 488) делает это без ограничений: «Avec lui, la philosophie a régné. Un moment, grâce a lui, le monde a été gouverné par l'homme le meilleur et le plus grand de son siècle» {Вместе с ним правила философия. В течение какого–то времени благодаря ему мир был управляем лучшим и величайшим человеком той эпохи}. Но в другом месте Ренан ставит Антонина Пия выше Аврелия. «Из них двоих, — говорит он (Conférence d'Angleterre, tr. Clara Erskine Clement, p. 140 sq.), — я считаю Антонина более великим. Его благочестие не привело его к ошибкам: его не терзали внутренние сомнения, которые неустанно волновали сердце его приемного сына. Эта странная болезнь, неустанное изучение себя, этот демон скрупулезности, эта жажда совершенства, — признаки менее сильной и выдающейся натуры. Так как лучшие мысли — те, которые не записаны, Антонин и в этом отношении превосходит Марка Аврелия. Но позвольте нам добавить, что мы ничего не знали бы об Антонине, если бы Марк Аврелий не оставил нам выдающегося портрета своего приемного отца, описывая который он отнесся к себе со смирением, изобразив человека лучшего, чем он сам».
