Мэтью Альпер - Бог и мозг: Научное объяснение Бога, религиозности и духовности
Приведем еще одно доказательство в поддержку нейробиологического объяснения фототаксиса планарий — из опубликованной в Journal of Experimental Biology статьи «Родопсиноподобные протеины глаза планарий и органов слуха: выявление и функциональный анализ», согласно которой выяснилось, что после удаления специфического родопсиноподобного протеина из головного ганглия планарии уже не реагировали на свет. И самое главное: через несколько дней, после того как протеины регенерировались, фототаксический рефлекс планарии восстанавливался. На основании этих наблюдений было сделано заключение, что «родопсиноподобные протеины в органах зрения действуют как фоторецепторы при фототаксическом поведении»{5}.
То, что поведение планарии можно свести к химическим процессам, подтверждает, что этот организм реагирует на свет не в результате проявления свободы воли или заученного поведения, а скорее в результате совершенно непроизвольной физиологической реакции, рефлекса на специфический раздражитель. Подобно тому, как мы можем предусмотреть для механического устройства электрическое подключение, чтобы заставить его поворачиваться к свету, природа[4] «подключила» планарий, наделив их тем же свойством. Это свидетельствует о том, что универсальное поведение отражает генетически наследуемые черты. Бабочки-монархи наследуют уникальный рисунок на крыльях, а планарии — свой рефлекс фототаксиса.
А если мы применим тот же принцип к более развитому виду? Задумаемся, к примеру, о том, что все колонии медоносных пчел строят соты с ячейками одной и той же шестиугольной формы — независимо от того, есть поблизости другая колония пчел или нет. Если личинки пчел отделить от колонии и вырастить в искусственных условиях, во взрослом состоянии они продолжат строить шестиугольные соты. Если мы применим к медоносным пчелам тот же принцип, что и к планариям, это будет означать, что пчелы выстраивают ряды шестиугольных сот в результате генетически унаследованного рефлекса.
Поднимемся повыше по филогенетической лестнице и рассмотрим пример, в котором все трехиглые колюшки (вид рыб) выполняют один и тот же специфический для вида зигзагообразный танец в период ухаживания и во время брачного ритуала. Убеждаясь, что это поведение от природы присуще виду, этолог Р. А. Хайнд провел ряд депривационных экспериментов, в которых только что вылупившихся мальков колюшки выращивали в полной изоляции от других представителей того же вида. Прежде чем построить гнездо для будущей партнерши, самец колюшки разгоняет потенциальных соперников — других самцов (которых можно отличить по красным брюшкам). Хайнд обнаружил, что «самцы колюшки, выросшие в изоляции, нападают на деревянные фигурки рыбок с красными брюшками, несмотря на то что никогда прежде не видели самцов своего вида»{6}.
В качестве еще одного примера врожденного рефлекса приведем серебристую чайку. Когда только что вылупившиеся птенцы серебристой чайки клюют материнский клюв, их мать инстинктивно отрыгивает пищу из зоба, чтобы покормить потомство. Исследуя природу этого поведения, нобелевский лауреат, этолог Нико Тинберген предлагал только что вылупившимся птенцам серебристой чайки различные картонные модели чаячьих голов и следил за тем, какая из них вызовет особенно выраженную реакцию. Тинберген обнаружил, что из всех предложенных картонных моделей птенцы чаще всего клевали голову с длинным и тонким красным клювом, характерным признаком взрослой серебристой чайки. Особенно показательно этот опыт выглядел потому, что птенцы никогда прежде не видели взрослой чайки, следовательно, опыт подтверждал, что птенцы располагают заложенной в генах информацией, позволяющей им узнавать взрослых птиц своего вида (так и человеческий младенец способен интуитивно узнавать материнскую грудь и сосать ее). На этом основании можно предположить, что где-то в мозге серебристой чайки есть ряд нейронных связей, побуждающих чаек демонстрировать подобное поведение. Следовательно, можно утверждать, что в мозге серебристой чайки есть «клевательная часть». Если разрушить эти связи, маловероятно, чтобы серебристая чайка и впредь могла демонстрировать тот же рефлекс.
Идем далее по филогенетической дорожке: как быть с фактом, что все кошки мяукают? Разлучите котенка с матерью, вырастите его в полной изоляции, и он все равно будет мяукать, значит, мяуканье — наследуемый рефлекс. Это подразумевает, что в мозге кошки должна быть «мяукательная» часть, в которой заложена способность к этому действию. Удалите это скопление нейронных связей — и, по всей вероятности, кошка утратит свою способность мяукать. Более того, в равной мере это подразумевает наличие у кошек генов, которые можно назвать «мяукательными», отвечающих за возникновение нейронных связей, создающих «мяукательную» часть в мозге кошки.
Перейдем к приматам: как быть с тем фактом, что все восточные гориллы демонстрируют одинаковое специфическое для вида поведение, брачные и репродуктивные ритуалы, методы поисков пищи и воспитания детенышей, демонстрации угрозы и подчинения, не говоря уже о многих других универсальных свойствах? Как получается, что все группы, принадлежащие к этому виду, независимо от их контактов друг с другом, ведут себя сходным образом? Надо ли верить в то, что эти виды обладают экстрасенсорными способностями и телепатически передают особенности поведения своим сородичам? Или же все эти восточные гориллы принадлежат к одному и тому же виду, а значит, обладают одинаковыми генами, потому и снабжены одинаковой встроенной «программой» поведения? Как планарии поворачиваются к свету, так и гориллы участвуют в характерных играх, обыскивании, кормлении, ухаживании. Означает ли это, что поведение приматов, как и поведение планарий, пчел, серебристых чаек или кошек, можно обобщенно назвать следствием ряда унаследованных рефлексов? Биолог Уильям Китон задавался вопросом:
Надо ли в таком случае рассматривать рефлексы как фундаментальные единицы поведения? В каком-то смысле — да… Действительно, нет разницы между простыми рефлексами и более сложными реакциями; между простейшим рефлекторным и самым сложным нейронным проводящим путем существуют все мыслимые промежуточные стадии. Даже самые сложные примеры поведения можно рассматривать как результат запутанных взаимодействий множества чрезвычайно сложных рефлексов{7}.
Предположим, мы поднялись по филогенетической лестнице еще выше, до самого Homo sapiens. Разве не те же биологические принципы, которые применяются ко всем прочим формам жизни, применимы и к человеку как животному? Да, наука применяет к человеку те же самые принципы и отмечает наличие немалого количества универсальных моделей поведения (в случае людей они называются кросскультурными моделями поведения) и у нашего вида — поведения, которое в той или иной форме демонстрируют представители всех культур с тех пор, как появился наш вид. Социальный критик Ральф Линтон красноречиво выразил эту мысль.
Неотъемлемое единодушие, с которым приняты универсальные культурные паттерны, предполагает, что они не просто представляют собой объект оригинальной классификации, но и опираются на прочное основание. Этот базис невозможно отыскать в истории, географии, расовой принадлежности или любом другом факторе, поскольку универсальный паттерн связывает все известные культуры — примитивные и сложные, древние и современные. Следовательно, его можно искать лишь в фундаментальной биологической природе человека и во всеобщих условиях человеческого существования{8}.
…Нравится нам верить в это или нет, люди — тоже животные. Значит, логика, применимая к другим обитателям Земли, должна применяться и к нашему виду. Если существует некий образец поведения, наблюдающийся в любой человеческой культуре, это означает, что почти наверняка данное поведение сформировано также генетически наследуемым инстинктом
Если все планарии ориентируются на свет, значит, они генетически запрограммированы на это. Если все восточные гориллы участвуют в специфических для вида брачных ритуалах, значит, вести себя соответственно запрограммированы и они. Нравится нам верить в это или нет, люди — тоже животные. Значит, логика, применимая к другим обитателям Земли, должна применяться и к нашему виду. Если существует некий образец поведения, наблюдающийся в любой человеческой культуре, это означает, что почти наверняка данное поведение сформировано также генетически наследуемым инстинктом.
Возьмем, к примеру, тот факт, что люди, принадлежащие ко всем известным культурам, выражают такие эмоции, как горе, страх, агрессию или радостное удивление одинаковой мимикой [5]. Так, все люди выражают насмешливое удивление мимикой, которую мы называем улыбкой. Даже слепые, не видящие собеседника, улыбаются, когда их что-то забавляет, и это подтверждает рефлексивную природу данного фундаментального проявления эмоций человека. То, что все люди одинаково выражают насмешливое удивление, указывает, что, подобно планариям, поворачивающимся к свету, все люди выражают свои эмоциональные состояния как результат совершенно непроизвольных, генетически унаследованных рефлексов.
