Сборник - Простые ответы на вечные вопросы
Похожая «революция сверху» происходит в мироздании на шестой день творения. Создать человека по Образу Божию, то есть личностное бытие, возможно только одним способом – добровольно ограничив
Свое всемогущество. Тройственный Совет неизбежен, ведь предельно высока цена вопроса: в мире предстоит появиться частичке, над которой Сам Творец не властен. Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною (Откр. 3, 20). Бог замыслил сотворить такую дверь, у которой Он сам будет стоять лишь Гостем, не смеющим войти без приглашения.
Но дело не только в самоограничении абсолютной власти. Если в мире появляется иная воля, помимо благой воли Творца, возникает серьезная опасность вхождения в него зла, разрушения, смерти. И взгляд Всевышнего, для которого нет ничего скрытого, отчетливо видит последствия принятого решения: поруганное непослушанием Древо Познания, смерть Адама, братоубийство Каина… Видит Он и Голгофу, и римские гвозди, и Крест – самое мучительное орудие казни, которое изобретет человек.
Но роковое слово все-таки звучит: И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. Зачем? Зачем Богу, чуждому всяких страданий, творить человека, если заранее известно, что нужно будет ради него заразить Себя смертной человеческой природой и умереть под насмешливые крики толпы?
Египетские, вавилонские, греческие мифы рассказывают о появлении человека. И человек в них предстает как побочный продукт игр богов или как чернорабочий, созданный младшими богами для того, чтобы скинуть на него самую грязную и унизительную работу в мироздании. Библейский же Бог хочет сотворить человека. Подобно тому как заботливый отец готовит жилище к возвращению матери с малышом из роддома, Бог заранее творит мир ради человека и для человека, все предназначая ему.
Но желание – это проявление ущербности, неполноты, недостатка. Так, жажда свидетельствует о недостатке жидкости в организме, голод – питательных веществ и энергии. Как объяснить желание Бога, Который в качестве Абсолюта, Полноты не испытывает никакой нужды?
Пожалуй, и среди людей можно найти пример того, что по крайней мере один род желания возникает не от недостатка, а, наоборот, от преизбытка и полноты бытия. Вот человек, у которого сегодня родился сын. Спроси у него в тот момент, когда он узнал о своем новом качестве отца, чего ему недостает до счастья? Он непременно скажет: ничего. Или, вернее, ему недостает рядом друзей, знакомых, прохожих – всех этих встречных-поперечных, которых он созывает к себе на праздничный пир. Точно так же после победы российской сборной на Чемпионате мира по хоккею люди выходили из домов на улицу, желая поздравить первого встречного незнакомца.
Впрочем, кому-то может показаться, что Богу хорошо быть и поэтому Он милостиво разрешает человеку быть тоже. Так миллионер, отъезжая с выигрышем из казино, самодовольно глядит на нищего бродягу и протягивает ему мятую купюру: на, дескать, помни мою доброту. Но в том жесте, которым Господь вызывает человека из небытия, вряд ли можно найти что-то похожее на милостивый подарок богача бедному соседу.
В рублевской «Троице» изображены две жертвенные чаши: одна стоит на столе, который обступили Ангелы: в ней голова тельца – это символ ветхозаветной жертвы, совершавшейся в храме Соломона; вторая образуется краями одежд двух крайних Ангелов, так что внутри этой чаши оказывается средний Ангел в ало-голубых одеждах Христа. Он – Жертва Нового Завета. Таким образом, символика Тройственного
Совета становится ужасающе ясной: Бог творит человека уже распятыми руками. В том, чтобы поменяться одеждами с нищим нет больше милости. Это любовь. Она вызывает человека из небытия: в первый раз – в Эдеме, второй – на Голгофе.
Ответить на эту любовь и предстоит каждому из нас на седьмой день – день человеческой истории.
С.А. Мазаев
Жизнь жительствует
Истина
Я смотрю на облако вдали,
Как же, право, это все нелепо,
Забыты дом, друзья, враги
И это вечно пасмурное небо…
Мне хочется бежать на край вселенной,
Пускай никто не гонит по пути
Сквозь атмосферу жизни нашей тленной,
Пытаюсь что-то важное найти.
Смотрю сквозь черный дым вранья и крови,
Убийцы, воры, грязь и пыль,
Я в этом небе разъяренный воин,
Кружусь, как в танце пламенной судьбы
Каких же хочет мир от этого решений?
Я воли дух, я знаю правильный ответ,
Есть много очень глупых предложений,
Но истины, на самом деле, нет[28].
Среди нескольких вопросов, давно названных «проклятыми», есть и вопрос о существовании истины. Конечно, можно зарыть голову в песок скептицизма и сказать, что все относительно, нет ничего абсолютного и никакой истины нет. Но разве не плод рассудочной нечистоплотности – говорить, что отсутствие истины и есть самое истинное утверждение?
На самом деле, истины нас окружают везде. Истина того, что мы живем; истина, что этот мир – не иллюзия нашего сознания, а действительно существует; в конце концов, истина, что дважды два четыре. Но почему же таким притягательным остается взгляд скептика, почему так и тянет сказать: «Эти истины есть, а Той Самой Истины – нет»!?
Узнал ученого ответ.
Что не по вас, – того и нет.
Что не попало в ваши руки, —
Противно истинам науки.
Чего ученый счесть не мог, —
То заблужденье и подлог[29].
Очевидно, что, когда мы вслед за Понтием Пилатом задаем вопрос: «Что есть истина?», – мы говорим не о правильности математических аксиом, о чем-то ином. Разве разбросанные повсюду многообразные истины не выстраиваются в единую цепочку, в крепкую нить, плетущую какой-то неведомый узор – и быть может, узор со смыслом? Только вот кто его плетет, да и приятен ли глазу будет этот узор? Может, пусть лучше сама наша жизнь – как она есть, со всеми светлыми и неприглядными сторонами, и станет челноком истины, снующим взад-вперед, рисуя карту нашей судьбы? Ведь тогда не будет малодушного желания скрыться от пугающей своей категоричностью Истины с большой буквы. Потому что, если она есть, она имеет непосредственное отношение к каждому человеку?
Ответ мы слышим из уст блаженного Августина: «Любя что-то другое (неистинное), люди хотят, чтобы то, что они любят, оказалось истиной, – поэтому они ненавидят истину из любви к тому, что почитают истиной».
Само слово «истина» происходит от глагола «быть»: истина – это «естина» – то, что действительно есть. Но о чем можно сказать, что оно действительно существует? Ведь у любого предмета или явления есть свой источник – ничто не самобытно в этом мире! Поэтому когда на горе Синай сквозь громы и молнии Моисей слышит голос Бога – «Аз есмь Сый», то есть: «Я есть Тот, Кто Есть», – он слышит голос Самой Истины.
«Чтобы прийти к Истине, – пишет священник Павел Флоренский, – надо отрешиться от самости своей, надо выйти из себя; а это для нас решительно невозможно, ибо мы – плоть. Но… как же в таком случае ухватиться за Столп Истины? – Не знаем и знать не можем. Знаем только, что сквозь зияющие трещины человеческого рассудка видна бывает лазурь Вечности. Это непостижимо, но это – так. И знаем, что “Бог Авраама, Исаака, Иакова, а не Бог философов и ученых” приходит к нам, приходит к одру ночному, берет нас за руку и ведет так, как мы не могли бы и подумать».
Истина, как ее видит христианское откровение, – это вовсе не какой-то бессмысленный и безразличный закон бытия огромного часового механизма под названием Вселенная. У Истины есть свое лицо, Ее глаза пристально смотрят в человеческие сердца, осталось ли в них еще хоть что-то, сродное с Ней? Ее взгляд строг – но любящ: ведь у Истины человеческое лицо – это лик Богочеловека – Христа. Истина – это «Незабвенность, не слизываемая потоками Времени, это Твердыня, не разъедаемая едкою Смертью, это Существо существеннейшее, в котором нет Небытия нисколько»[30]. И эта Истина рядом, она никогда не иссякнет, несмотря на то что множество лжеистин стараются ее заслонить, внушить, что они-то и есть та Самая Главная Истина Бытия. Только бы не устать отыскивать в хаосе лживых дел и слов человеческих, в этом смешении правды и лжи ту Истину, которая одна и может спасти.
Смотрю на море жадными очами,
К земле прикованный, на берегу…
Стою над пропастью – над небесами —
И улететь к лазури не могу.
Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить…
Мне близок Бог – но не могу молиться,
Хочу любви и не могу любить.
Я к солнцу, к солнцу руки простираю
И вижу полог бледных облаков…
Мне кажется, что истину я знаю —
И только для нее не знаю слов[31].
Протоиерей Павел Великанов
