Валерий Гиндин - Психиатрия: мифы и реальность
Но Шурка-дурка была умнее психиатров, сказав, что все, что она говорила по болезни, ей привиделось.
Дальнейшие события мне стали известны из двух источников.
Во-первых, от врача-психиатра Муромцевского района, которую я просил навестить больную Агашину дома, а во-вторых, от профессора этнографом Томского университета Владимирского И. В., с которым меня свел случай на кафедре этнографии и музееведения Омского Государственного Университета, где я читал популярную лекцию о психиатрии.
Среди потрясенных случаем Агашиной слушателей я увидел изумленное лицо почтенного профессора. После лекции Иосиф Владиславович подошел ко мне и, представившись, уточнил, действительно ли я курировал Шуру Агашину. На мой утвердительный ответ профессор задумчиво и с тяжелым вздохом сообщил, что нас свела судьба с судьбой Шуры. И поведал мне следующую чрезвычайно странную историю, касавшуюся недолгой жизни Шуры.
Мальчик, которого родила Шура, был всем хорош. Развивался физически и умственно, опережая темпы, свойственные детям его возраста. Ходить начал в 8 месяцев, фразовая речь появилась в годовалом возрасте. Однако была некоторая странность, на которую в ужасе указала «бабка».
– Смотри, милая, – говорила она Шуре, – мальчонка этот не наш, большой родничок какой формы, он же как ромбик, а у твоего мальца неправильная звезда.
Никто не придал значения словам знахарки, да она через два дня после своего диагноза скоропостижно и скончалась.
Шура очень любила своего сынишку и настояла, чтобы все его называли Аюша. Молока у Шуры не было, так что Аюша был «искусственником», что ему не мешало следовать слогану А. Пушкина «и растет ребенок там не по дням, а по часам».
Убаюкивала Шура Аюшу, закрывшись в горнице, но сестры слышали, как она пела колыбельную на непонятном языке, издавая клекочущие горловые звуки.
Однажды деревню Окунево посетила этнографическая экспедиция Томского университета.
На постой к отцу Шуры был определен профессор-этнограф Владимирский Иосиф Владиславович.
Однажды профессор, прислушавшись к колыбельной Шуры, побледнел, весь затрясся и с криком: «Не может быть!» – выскочил из дома.
Здесь на скамейке он долго не мог отдышаться, а когда Шура вышла из дома, профессор сказал ей только два непонятных слова, и вдруг грусть и задумчивость вмиг слетели с Шуриного лица, и она ответила профессору на непонятном языке. Молоденькая ассистентка профессора спросила у него, на каком языке изъясняется профессор с деревенской девчонкой, и профессор, посерьезнев лицом, ответил девушке:
– На санскрите. Я не буду объяснять тебе, милая девушка, что это за чудо, но оно есть. Беда в том, что я санскрит знаю в пределах университетского курса, а Шура знает его живую форму.
Так Иосифу Владиславовичу не удалось узнать шурину тайну. Он знал только одно, что имя Аюша в переводе с санскрита означает продляющий жизнь.
Ровно через год Шура исчезла из деревни уже навсегда, и никто не знает, где она теперь.
Профессор Владимирский И. В. несколько раз приезжал в Окунево, а Аюша стал для него еще одним внуком.
Как-то Иосиф Владиславович взял мальчика погостить к себе в Томск. В гостях у профессора был его друг, известный академик Ц. – специалист по математической логике и логическому программированию.
Академик случайно разговорился с Аюшей и был потрясен его способностями. «Иосиф, ты совершишь преступление, если не отдашь мальчика в мою математическую школу». Так решилась судьба Аюши, у которого большой родничок звездчатой формы так и не зарос.
Теперь Аюша, деревенский мальчишка, свободно говорящий на санскрите – профессор математической лингвистики в Йельском университете США.
Заканчивая эту странную историю, хочу читателям задать сакраментальный вопрос:
– А был ли мальчик? Может быть, все написанное есть плод воображения убеленного сединами старого психиатра? Решайте сами.
Белые вши
Феденька проснулся, охваченный невыразимым ужасом. За окном стояла непроглядная ночь. Моросило. Береза, росшая у дома и посаженная еще прадедом, гнулась под порывами шквального ветра.
Деревня будто вымерла – ни огонька, ни мычания коров, ни щебета птиц. В избе было смрадно от самогонного перегара, пьяный отец храпел так, что дрожали оконные стекла.
Старший брат тоже пьяный, но храпел тихонько. Две младших сестренки с бедной мамкой спали на печи и оттуда доносились тихие всхлипы матери.
Вдруг Феденька вздрогнул – кто-то скребся в окно. Мальчик подбежал к окну и в ужасе отпрянул. На него смотрел всклокоченный старик и манил его к себе змеиным искривленным пальцем. И тут Феденька услышал: «Выйди, Федя, на двор, я твой дед, поговорить надо». Деда своего – материного отца Феденька не знал.
Мать об отце никогда не говорила, уходила от ответа, пряча глаза и тяжело вздыхая. Но Феденька от деревенских мальчишек слышал, что его дед в давние времена жил в этой деревне. Он слыл ведуном и знахарем. Управлялся со многими болезнями, слывя в этом деле знатным умельцем.
К Лаврентию (так звали деда) из окрестных деревень приезжали люди за «поправкой». Мало того, дед лечил и домашнюю живность. Особенно удавалось ему избавлять скот от летающих, ползающих и прыгающих насекомых. Летом только при его появлении в стаде коров все слепни, мухи, мошка бесследно исчезали. В избах, куда заходил дед долгое время не появлялись мухи, клопы и тараканы.
Но однажды случилась беда.
Дед не смог вылечить от «младенческой» грудного ребенка, единственного и долгожданного у родителей, т. к. многочисленные беременности его матери заканчивались выкидышами. Как же были счастливы мать и отец этого грудничка, дождавшись, наконец, наследника.
И вот случилась эта страшная беда. Мать умершего ребенка в гневе прокляла Лаврентия, сказав, что он уже больше никогда не сможет лечить.
Проклятие сбылось. С тех пор, как бы Лаврентий ни старался облегчить страдания людей, ничего не получалось.
Однажды в июльскую жару, откуда ни возьмись, на стадо домашних коров налетел рой слепней. Коровы метались, жалобно мычали, и, пока пастух бегал в деревню за помощью, несколько коров – кормилиц крестьянской семьи пали. Такого отродясь не было. Подозрение в случившемся пало на Лаврентия.
Деревенские посчитали, что это Лаврентий, в отместку за проклятие, напустил слепней. Били его страшно и долго, пока дочь (мать Феденьки) не заслонила отца своим телом.
Две недели она «выхаживала» у себя в избе отца, сказав деревенским, что если они не отстанут, отец проклянет всю деревню.
Через две недели собрала Анна отцу котомку – несколько караваев хлеба, сала, солонины – и сказала: «Батюшка, прощай, уходи из деревни, чтобы не было лиха, и помни добром меня и маленького Феденьку».
И вот теперь, почти через десять лет, будто бы из небытия появился этот косматый, сгорбленный старик.
– Пойдем, Федя, на гумно, там сухо и никто нас не увидит, – сказал дед, вышедшему во двор Феденьке.
Усевшись на охапки сухой соломы, дед рассказал удивительную историю.
«Теперь, когда мне осталось жить три месяца, я передам тебе, Федя, одно тайное знание. Знаешь ли ты, мой внучок, что твой дед обладает даром повелевать насекомыми. Насекомые, а в особенности вши, древнее человека. Они жили еще во времена доисторических ящеров и с тех пор почти не изменились. Предводительницей всех насекомых является Белая вошь – царица. Я передаю тебе власть над Белой вошью, и она будет прислуживать тебе и помогать в трудную минуту». Дед погладил внука по голове: «Ну, вот и все. Прощай, внучок и помни мои заветы». Сказав прощальные слова, дед как будто растворился в туманной мороси.
Крепко врезалось в память Феде эта страшная сказка.
Много раз во сне он видел полчища насекомых, а большая Белая вошь подмаргивала своими крошечными глазками.
Федя никогда в жизни не пользовался помощью Белой вши, считая, что дед, рассказывая про насекомых, тогда был «не в себе».
Отслужив «срочную» службу в Армии, он вернулся в родную деревню и стал работать в колхозе механизатором. Пил, как и все мужики в деревне. Пьяным любил подраться и однажды сел по «хулиганке» (ст. 206 УК). На один год общего режима. Как-то в бараке, после отбоя, он услышал негромко напеваемую зэками странную песню. Когда Федор услышал слова, он весь похолодел: «Значит, правду мне говорил дед Лаврентий».
Всех слов Федор не запомнил, но вот эти врезались ему в память:
… И вот в этот час, как тупая дрожь,
Проплывает во тьме тоска,
И тогда просыпается Белая вошь
Повелительница зэка,
А мы ее называли все —
Повелительница материка!
И далее:
Его утром нашли (вертухая – В. Г.) в одном сапоге
И от страха рот до ушей,
И на вздувшейся шее тугой петлей
Удавка из белых вшей…
И никто с тех пор не вопит: «Даешь!»
И смеется исподтишка
Ее Величество Белая вошь,
Повелительница зэка.
Когда Федор рассказывал мне свою историю и прочитал на память отрывки из стихотворения, на которое была положена песня, я решил разыскать эти стихи. Оказалось, что это почти поэма А. Галича «Королева материка».
