Джеймс Холлис - Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души
И, поскольку образы межличностных отношений порождаются этими архаическими программами, так же порождается и жизненный стиль, стратегии личности и тип поведения, склонного к повторяющимся паттернам. К примеру, двумя неизбежными категориями нашего общего травматического экзистенциального опыта являются: 1) ощущение того, что Другой нас подавляет, вторгается в наше личное пространство или причиняет вред и/или 2) ощущение оставленности Другим. У каждого из этих переживаний достаточно сил, чтобы подавлять, даже замещать собственные способности уязвимого ребенка к свободе выбора. Все мы имеем опыт переживания этих двух категорий, но с различной степенью интенсивности, притом они могут самыми разными путями быть опосредствованы или смягчены Другим. Даже при том, что ни один родитель не может быть постоянно рядом с ребенком, в целом ободрение, последовательность и доброе намерение со стороны родителя могут сделать многое для смягчения силы сигнала всеобъемлющего смятения или оставленности или, конечно, загнать страх ребенка еще глубже.
С учетом воспринятого опыта подавления Другим общее послание, которое получает ребенок, – это представление о своем бессилии перед лицом Другого. От этого подчиняющего послания исходят три стратегии. Первая – научиться паттернам уклонения, чтобы как можно реже подставлять себя под удар. Мы все наделены этими паттернами в наших житейских отношениях и дома, и на работе. Мы уклоняемся, откладываем в долгий ящик, забываем, пытаемся увильнуть, выдумываем всякие уловки, мы диссоциируем, подавляем и вытесняем. Пожалуй, чаще всего мы избегаем эмоционально заряженных моментов, конфликтов и своего неподдельного отличия от других. Все это потом отзовется в нас ноющей болью как сожаление, депрессия или непрожитая жизнь. Подобное уклонение ведет к потере личной целостности. И не представить себе, сколько сожаления или депрессии в отношениях происходит от этого отречения от нашей собственной неповторимой индивидуальности!
Во-вторых, чувствуя себя бессильными, мы прибегаем к комплексу власти в попытках обрести независимость от окружающей среды, стать сильнее Другого и, в свою очередь, контролировать его. Кто из нас время от времени не попадал под власть подобного комплекса силы? (В груди того, кто пишет эти строки, бьется сердце диктатора, и у каждого из нас внутри есть маленький диктатор.) Какая из семейных пар свободна от мотива власти в каждый отдельный момент? Власть – это не зло, скорей, это проявление энергии между двумя людьми. Вопрос тогда будет выглядеть следующим образом: что представляет собой скрытая программа в определенных отношениях? Согласно уже упоминавшемуся высказыванию Юнга, где верх берет власть, там нет любви, иначе говоря, если власть заменяет взаимную связь, тогда взаимоотношения становятся невольниками теневой программы.
В-третьих, мы учимся уступать, заискивать, ублажать Другого в надежде смягчить его, получить его необходимое одобрение и умерить его власть над нами. Снова же, рефлективно уступая воле других людей, без подлинной рефлективности мы движемся к потере цельности в отношениях с ними. Если я все время буду хорошим и уступчивым, то перестану быть личностью со своими ценностями, перестану быть самим собой (крайняя форма этого уступчивого поведения в наше время получила название «созависимость»). Тогда в случае возможной коллизии, куда деваться непроявленному гневу? Возможно, он примет соматическое выражение, как болезнь, возможно, превратится в депрессию или будет понемногу вытекать наружу в виде внезапных вспышек язвительности или резких возражений. Каждый из нас формирует все три эти стратегии в ходе своего раннего развития, и с течением времени они периодически проявляются во взрослых отношениях.
В соответствии с этим переживание оставленности часто интернализируется как имплицитное заявление о нашей значимости, ценности для Другого или о его отсутствии, что совершенно не зависит от того, делает ли подобное заявление отсутствующий Другой или нет. Тем самым мы снова формируем три базовых паттерна с тысячей различных вариаций. Во-первых, мы отождествляем себя с этим кажущимся отвержением и повторяем послание имаго, уклоняясь от своих талантов и желаний, сводя на нет свои усилия и прячась от тех насущных требований, которые жизнь выдвигает перед каждым из нас. Или же оказываемся на крючке у сверхкомпенсации и из кожи лезем вон, чтобы доказать миру, какие мы хорошие, какие достойные и значимые. Такие люди нередко достигают своих внешних целей, но не получают от них удовлетворения, поскольку переживание того, что внутри чего-то не хватает, – это вечно голодная пустота, требующая корма снова и снова, без малейшей передышки.
Во-вторых, мы снова склоняемся к комплексу власти и стремимся насильно вырвать благосклонность других, их уважение или одобрение любыми возможными способами, вплоть до того что стараемся сделаться незаменимыми для них. (Немало родителей вот так превратили своих детей в иждивенцев, делая для них слишком много. Веря, что помогают своим детям, они вместо этого посылают им сигнал: «Ты нуждаешься во мне и всегда будешь нуждаться, чтобы ладить со своей жизнью, хотя в действительности это я нуждаюсь в тебе».) Или же мы подпитываем нашу нарциссическую рану, контролируя других, постоянно ища в них признания нашей значимости. Мы подводим их к тому, чтобы они эмоционально подкармливали нас. Соглашаясь, они со временем начинают досадовать, что их используют подобным образом. Если же не соглашаются или оказываются не способны подкармливать наше чувство собственной значимости, мы злимся и жаждем наказать их за это. Когда родитель живет в ребенке или супруг зависим от супруга в самоуважении, тогда теневой момент – власть, а не любовь.
В-третьих, мы открываем для себя суррогатные источники – аддиктивные привычки, чтобы соединиться с Другим, будь то тепло другого тела, пища, табак или алкоголь, власть, идеология, вера, телевидение, Интернет, рутина, блестящие побрякушки и многое другое, способное незамедлительно смягчить гнев и тоску оставления. Разве мало кто из нас в материалистическом обществе проецирует свои эмоциональные потребности на вещи и при этом хронически неудовлетворен тем, чем уже обладает, или постепенно начинает понимать, что наш позыв владеть вещами приходит именно с той целью, чтобы завладеть нами? Эти три паттерна программирования отношений, способные на тысячи едва приметных вариантов, также продолжают работать в жизни каждого из нас, неважно, признаем мы их теневое присутствие в наших отношениях или нет.
Не стоит удивляться поэтому, что эти шесть стратегий, возникающих от двойных категорий всеобщего экзистенциального ранения, создают паттерны отношений. Считая себя свободными в каждый отдельно взятый момент, как часто мы обслуживаем эти архаические первичные сигналы, бываем ли мы когда-либо вообще свободны от них?[52] Словно призрачные тени, они присутствуют в нашей общественной и личной жизни, составляя непрерывное теневое измерение, в результате чего мы не те, кто мы есть здесь и сейчас, но те, кем были всегда: рефлективные, исторически заданные. Как можно ожидать, что наши отношения будут процветать в окружении подобных призраков? Да и есть ли вообще отношения, свободные от таких теневых программ?
Кроме того, в наших отношениях мы вступаем в противостояние с Тенью всякий раз, когда мы оказываемся в ловушке комплекса, что чаще всего бывает с нами в интимном окружении или когда мы сознательно или бессознательно подключаем другого к нашей личной программе. Соответственно, в присутствии Другого активируются первичные имаго Себя и Другого, программируемые изнутри от самых ранних моментов, несущие всегда сильный импринт матери и отца и других сигналов, полученных в те архаические годы формирования. Ни в какой другой обстановке эти динамики не задействуются с большей готовностью, чем в близких отношениях двух людей, которые, скорее всего, способны пробудить матрицу первоначального имаго родитель – ребенок.
Рассмотрим такой пример: супруги Том и Салли вполне благожелательны по отношению друг к другу, однако, когда Салли вторгается в жизнь Тома, предлагая ему разные дельные советы, он закрывается и отдаляется от нее. Если она продолжает настаивать, он сначала раздражается, потом начинает злиться. Когда он отстраняется от нее, она начинает беспокоиться, потом, в свою очередь, сердиться, и теперь уже она замыкается в себе. Какое-то время между ними царит отчуждение, пока кто-то из них осторожно не возвращается в опустевший центр поля и отношения не возобновляются с прежним взаимопониманием. Так в чем же тут дело?
Детство Тома прошло с беспокойным, бесцеремонным родителем. И, когда Салли начинает «наезжать» на него, пусть с самыми благими намерениями, его личная история активируется, и Салли теперь начинает восприниматься через бессознательный фильтр личной истории Тома не как друг, а как неприятель. Его отстранение и последующий гнев – это реакции на его тревогу. Это место уже не ново для него, он уже был здесь прежде, по крайней мере, так ему кажется. И ее внимание, более напоминающее безудержный натиск, может разве что напугать Тома. Салли же, выросшая в эмоционально отчужденной приемной семье, воспринимает его защитное отступление как акт враждебности. Когда она была здесь прежде? Она испытывает тревогу оставления и захлопывается в защитной раковине. И так оба будут упорствовать в этом танце личной истории, пока один из них не разобьет паттерн.
