Р Лэнг - Расколотое Я
Вопрос в принципе стоит вполне открыто. Человек может обнаружить себя оживленным, а ощущение собственного бытия -усиленным другим, или он может переживать другого как умертвляющего и обедняющего. Личность может начать превкушать то, что любые возможные взаимоотношения с другим приведут к худшим последствиям. Любой другой тогда является угрозой его "я" (его способности действовать автономно) не по причине того, что он может сделать или не сделать, но по причине самого его существования.
Некоторые из вышеописанных вопросов иллюстрирует жизнь одного химика, Джеймса, двадцати восьми лет.
Он все время жаловался на то, что не смог стать "личностью". У него не было "я". "Я являюсь лишь реакцией на других людей, у меня нет собственной индивидуальности". (У нас позднее появится случай подробно описать ощущение бытия не своим истинным "я", жизни ложным "я" -см. главы 5 и б.) Он чувствовал, что все больше и больше становится "мифической личностью". Он ощущал, что у него нет веса, нет собственной субстанции:
"Я просто пробка, плавающая в океане".
Этот человек был весьма озабочен тем, что не стал личностью; в этой неудаче он винил свою мать: "Я был просто ее символом. Она никогда не признавала моей индивидуальности". В противоположность умалению самого себя и неуверенности в самом себе он всегда находился на грани благоговейного страха быть раздавленным отвратительной реальностью, которую представляли собой другие люди. В противоположносгь его небольшому весу, неуверенности и бессубстанциональности они были твердыми, решительными, настойчивыми и субстанциональными. Он ощущал, что в любом вопросе, касавшемся других, существовала "большая шкала", чем у него.
В то же самое время на практике его было не так-то легко напугать. Он использовал два главных маневра для сохранения безопасности. Одним из них являлось внешнее согласие с другом (глава 7). Вторым -внутренняя интеллектуальная голова Медузы, которую он обращал к другим. Оба маневра, предпринятые совместно, охраняли его собственную субъективность, которую он никогда не раскрывал и которая, таким образом, никогда не могла найти прямого и непосредственного выражения. Быть скрытым - значит находиться в безопасности. Оба метода были придуманы для того, чтобы избежать опасности быть поглощенным или деперсонализированным.
Своим внешним поведением он предвосхищал опасность, которой постоянно был подвержен, а именно стать чьей-то вещью, притворяясь, что он не больше чем пробка. (В конце концов, какая вещь в океане находится в большей безопасности?) Однако в то же самое время он превращал в своих глазах другую личность в вещь, таким магическим образом сводя на нет любую опасность для себя, скрыто разоружая врага. Разрушая, в своих глазах, другую личность как личность, он лишал другого сил раздавить его. Истощая его личностную жизненность, то есть рассматривая его скорее как часть механизма, а не как человека, он уменьшал для себя риск того, что эта жизненность либо засосет его, ворвется в его собственную пустоту, либо превратит его в простой придаток.
Этот мужчина был женат на очень энергичной и веселой женщине, крайне деятельной, с сильным проявлением личного начала и собственным взглядом на все и вся. Он установил с ней парадоксальные взаимоотношения, при которых, с одной стороны, он был совершенно одинок и изолирован, а с другой -являлся почти что паразитом. Например, ему снилось, что он - моллюск, прилепившийся к телу жены.
Просто потому, что ему могло такое сниться, у него была еще большая потребность держать ее на расстоянии, ухитряясь рассматривать ее как машину. Он описывал ее смех, ее гнев, ее грусть с "клинической" точностью и заходил даже настолько далеко, что ссылался на нее как на "оно" -практика, приводящая своим воздействием в уныние. "Затем оно стало смеяться". Она была всего лишь "оно", поскольку все, делаемое ею, являлось предсказуемой, предопределенной реакцией. Например, он рассказывал ей (ему) обыкновенный смешной анекдот, и когда она (оно) начинала (начинало) смеяться, это указывало на ее (его) полностью "обусловленную", роботоподобную природу, которую он на самом деле описывал почти в тех же самых терминах, какими представители определенных психиатрических теорий обычно пользуются при описании всех человеческих поступков.
Сперва я был приятно удивлен его явной способностью отвергать сказанное мной и не соглашаться с этим, а также и соглашаться со мной. Казалось, это указывало на то, что у него больше собственного ума, чем он осознает, и что он не слишком боится выказать некоторую автономию. Однако вскоре стало очевидно, что его явная способность действовать как автономная личность в отношениях со мной отвечала его скрытому маневру рассматривания меня не как живого человека, личность с собственной самостью, а как своего рода робота, переводящее устройство, на вход которого он давал информацию и которое после краткого коммутирования выдавало ему вербальное послание. При таком скрытом наблюдении за мной как за вещью он мог казаться себе "личностью". Но он не мог поддерживать взаимоотношения личности с личностью, переживаемые как таковые.
Сновидения, в которых выражается та или иная форма описанного выше страха, достаточно обычны у подобных личностей. Эти сны не являются вариантами боязни быть съеденным, которые бывают у онотологически уверенных личностей. Быть съеденным не обязательно означает потерять свою индивидуальность. Иона вполне был самим собой, даже находясь в чреве кита. Иногда кошмары вызывают тревогу но поводу действительной потери индивидуальности, обычно потому, что в основном люди, даже в снах, по-прежнему встречают все те опасности, с которыми может столкнуться личность, которую атакуют или калечат, но основное экзистенциальное ядро которой само по себе не подвергается опасности. При таком классическом кошмаре спящий просыпается от ужаса. Но этот ужас не есть страх потерять "я". Так, пациент видит во сне жирную свинью, сидящую у него на груди и угрожающую его задушить. Он просыпается от ужаса. В худшем случае при этом кошмаре он боялся удушения, но никак не ликвидации своего бытия.
В сновидениях пациентов встречается оборонительный прием - превращение угрожающей фигуры матери или изображения груди в вещь. Один пациент постоянно видел во сне небольшой черный треугольник, направленный в угол его комнаты, который становился все больше и больше до тех пор, пока, как казалось, почти не поглощал его, - после чего он всегда просыпался от ужаса. Это был психически больной молодой человек, который в течение нескольких месяцев жил в моей семье и которого я, таким образом, был способен узнать довольно хорошо. Насколько я могу судить, существовала лишь одна ситуация, в которой он мог "дать себе волю" без опасений никогда не вылечиться: это случалось, когда он слушал джаз.
Тот факт, что даже во сне изображение груди было столь деперсонализировано, является мерой ее потенциальной опасности для "я", предположительно на основе пугающих изначальных персонализаций и провала нормального процесса деперсонализации.
Медар Босс [9] дает примеры нескольких сновидений, возвещающих о психозе:
"Одна женщина, которой еще не было и тридцати лет, как-то, когда она все еще чувствовала себя совершенно здоровой, увидела во сне, что сгорает в конюшне. Вокруг нее огонь, и при этом образуется толстая корка лавы. Отчасти снаружи, а отчасти изнутри своего собственного тела она видела, как огонь медленно тушится этой коркой. Внезапно она оказывается вне пределов пламени и, словно одержимая, бьет по огню дубинкой, чтобы разбить корку и впустить под нее воздух. Но спящая вскоре уставала, и она (пламя) медленно угасала. Через четыре дня после этого сновидения она начала страдать от острой шизофрении. В деталях сна спящая точно предсказала особый ход своего психоза. Сперва она потеряла гибкость, будто на самом деле бьла заключена в твердую оболочку. Шесть недель спустя она еще раз защищалась изо всех сил, чтобы не потух огонь ее жизни, пока наконец совершенно не угасла как духовно, так и душевно. Теперь же, через несколько лет, она напоминает выжженный кратер".
В другом сне происходит окаменение других, предвкушающее собственное окаменение спящей:
"...одна двадцатипятилетняя девушка видела во сне, как
она готовила обед для своей семьи из пяти человек. Она только что подала его и теперь звала к столу родителей, братьев и сестру. Никто не отвечал. Вернулся лишь ее голос, словно это было эхо из глубокой пещеры. Она нашла внезапную пустоту в доме жуткой. Она побежала на второй этаж дома искать семью. В первой спальне она увидела двух сестер, сидевших на своих кроватях. Несмотря на ее нетерпеливый зов они оставались в неестественно неподвижных позах и даже не отвечали. Она подошла к сестрам и захотела их встряхнуть. Вдруг она заметила, что они представляют собой каменные изваяния. Она в ужасе убежала и рванулась в комнату матери. Ее мать тоже превратилась в камень и, застыв, сидела в кресле, уставившись в пустоту остекленевшим взглядом. Спящая побежала в комнату отца. Тот стоял посредине кабинета. В отчаянье она бросилась к нему и, желая получить от него защиту, обняла за шею. Но он тоже оказался сделанным из камня и, к ее крайнему ужасу, превратился в ее объятиях в песок. Она проснулась от абсолютного ужаса и была столь потрясена пережитым во сне, что несколько минут не могла шевельнуться. Тот же самый жуткий сон снился пациентке четыре раза подряд на протяжении нескольких дней. В то время она явно была душевно и физически здорова. Родители обычно называли ее "солнцем всей семьи". Десять дней спустя после четвертого повторения сна пациентка заболела острой формой шизофрении с проявлением тяжелых симптомов кататонии. Она впала в состояние, чрезвычайно похожее на физическое окаменение ее семьи, которое видела во сне. Наяву ее одолевали модели поведения, которые во сне она просто наблюдала у других людей".
