Р Лэнг - Расколотое Я
По-видимому, является всеобщим законом, что в какой-то момент самых страшных опасностей можно избежать, предвосхищая их действительное появление. Таким образом, отказ от собственной автономии становится средством ее скрытой охраны; симуляция болезни или смерти становится средством сохранения жизненности. Превращение самого себя в камень становится способом не стать превращенным в камень кем-то другим. "Будь тверд",- призывает Ницше. Я считаю, что в определенном смысле, которого Ницше не имел в виду, стать твердым как камень и, таким образом, мертвым предвосхищает опасность превращения тебя в мертвую вещь другим человеком. Доскональное понимание самого себя (поглощение самого себя) является защитой против риска, связанного с засасыванием в водоворот постижения тебя другим человеком. Истребление себя своей собственной любовью предотвращает возможность истребления другим.
К тому же кажется, что предпочитаемый метод нападения на другого основан на том же самом принципе, что и атака, подразумеваемая в отношениях другого к тебе. Таким образом, человек, боящийся, что его собственная субъективность будет поглощена, разорвана или заморожена другим, зачастую предпринимает попытки поглотить, разорвать или убить субъективность другой личности. Процесс содержит в себе порочный круг. Чем больше человек пытается сохранить свою автономию и индивидуальность, сводя на нет человеческую индивидуальность другого, тем больше ощущается необходимость продолжать это делать, поскольку с каждым отрицанием онтологического статуса другой личности уменьшается собственная онтологическая безопасность, угроза для "я" со стороны другого усиливается, и, следовательно, ее приходится отвергать еще более отчаянно.
При таком поражении личностной автономии имеет место как неудача при поддержании ощущения самого себя в качестве личности вместе с другими, так и неудача при поддержании его в одиночку. Имеет место неудача при поддержании ощущения собственного бытия в отсутствие других людей. Это неумение быть самому по себе, неумение существовать одному. Как выразил это Джеймс:
"Другие люди снабжают меня моим существованием". Кажется, это находится в прямом противоречии с вышеупомянутым страхом того, что другие люди лишат его существования. Но какими бы противоречивыми или абсурдными они ни могли показаться, две эти установки существовали в нем бок о бок и на самом деле полностью характеризовали такой тип личности.
Способность переживать самого себя как автономного означает, что человек действительно стал осознавать, что он есть личность, отделенная ото всех остальных. Неважно, насколько глубоко я привязан в радостях или горестях к кому-то еще, этот человек не является мной, а я -им. Как бы одинок или печален ни был человек, он может существовать один. Факт, что другая личность в своей собственной актуальности не является мной, противопоставляется равным образом реальному факту, что моя привязанность к нему есть часть меня. Если он умирает или уходит, исчезает он, но моя привязанность к нему остается. И по крайней мере, я не могу умереть смертью другого человека вместо него, да и он не может умереть моей смертью. Коли на то пошло (так Сартр комментирует мысль Хайдеггера), он не может любить вместо меня или принимать за меня решения, и я сходным образом не могу делать этого за него. Короче, он не может быть мной, а я не могу быть им.
Если индивидуум не ощущает себя автономным, это означает, что он обычным образом не может переживать ни отделенность от другого, ни связанность с ним. Недостаток чувства автономии подразумевает, что человек чувствует, что его бытие переплетено с другим или что другой переплетен с ним в смысле пересечения границы действительных возможностей внутри структуры человеческих связей. Это означает, что ощущение онтологической зависимости от другого (то есть зависимости от другого ради самого своего бытия) заменяется ощущением привязанности к нему, основанной на подлинной взаимности. Предельные отстраненность и изолированность рассматриваются как единственная альтернатива моллюске- или вампироподобной привязанности, при которой жизненная кровь другой личности необходима для собственного выживания, и, однако, она представляет собой угрозу выживанию. Поэтому полюсами являются скорее полная изоляция и полное слияние индивидуальностей, а не отделенность и связанность. Индивидуум постоянно колеблется между двумя крайностями, каждая из которых в равной степени недостижима. Он начинает жить скорее как та механическая игрушка, которая обладает положительным тропизмом, вынуждающим ее двигаться к стимулу, пока она не достигает определенной точки, где встроенный отрицательный тропизм направляет ее в другую сторону, пока вновь верх не берет положительный тропизм; такие колебания повторяются ad infinitum.
Джеймс говорил, что другие люди необходимы для его существования. Еще один пациент при такой основополагающей дилемме вел себя следующим образом: он в течение месяцев оставался в изолированной обособленности от мира, живя один в комнате, существуя на скромные сбережения и грезя. Но, поступая так, он начинал ощущать, что внутренне умирает. Он становился все более и более пустым и наблюдал "прогрессирующее обнищание образа жизни". Большая часть гордости и чувства собственного достоинства при таком существовании замыкалась на себя, но, когда его состояние деперсонализации начинало прогрессировать, он на короткий срок окунался в общественную жизнь для того, чтобы получить "дозу" других людей, но без "передозировки". Он напоминал алкоголика, продолжающего внезапно устраивать пьяные оргии в промежутках между периодами трезвости, за исключением того, что в его случае у него было пагубное пристрастие -которого он боялся и стыдился, как любой раскаивающийся алкоголик или наркоман,-к другим людям. Через короткое время он начинал ощущать, что существует угроза быть пойманным тем кругом, в который он вошел, и он вновь удалялся в свою изоляцию в смущении от безнадежности, подозрений и стыда.
Некоторые из вопросов, обсужденных выше, иллюстрируют два следующих случая.
Случай 1. Тревога при ощущении одиночества
Затруднение г-жи Р. заключалось в боязни появления на улице (агорафобии). При ближайшем рассмотрении стало ясно, что тревога у нее возникает, когда она начинает ощущать себя самостоятельной на улице или где угодно. Она могла быть самостоятельной, пока не ощущала, что в действительности она одна.
Вкратце ее история такова. Она была единственным и одиноким ребенком. В ее семье не было открытого пренебрежения ею или враждебности. Однако она чувствовала, что родители всегда чересчур поглощены друг другом и никто не обращает на нее внимания. Она росла, желая залатать эту дыру в своей жизни, но ни разу не преуспела в становлении самодостаточной или погружении в собственный мир. Она всегда стремилась стать важной и значимой для кого-нибудь еще. Всегда был нужен кто-то еще. Предпочтительно она хотела быть любимой и обожаемой, а если нет, то лучше быть ненавидимой, чем незамеченной. Она хотела быть значимой для кого-то еще в любом качестве, в противоположность постоянным воспоминаниям о своем детстве, когда она не была по-настоящему важна для родителей, когда ее не любили и не ненавидели, не обожали и не стыдились.
Как следствие этого, она попыталась смотреть на себя в зеркало, но ей ни разу не удалось убедить себя, что она - это кто-то. Она так и не избавилась от страха, что там может никого не оказаться.
Она превратилась в очень привлекательную девушку и вышла замуж в семнадцать лет за первого человека, который действительно оценил ее красоту. Ей казалось характерным, что родители не замечали ничего происходящего с их дочерью до тех пор, пока она не объявила о помолвке. Она ликовала и приобретала уверенность в себе от теплоты мужниного внимания. Но он был офицером, и вскоре его отправили за границу. Она была не способна поехать вместе с ним. При этой разлуке она пережила настоящую панику.
Необходимо отметить, что ее реакцией на отсутствие мужа была не депрессия или печаль, при которых она бы тосковала или скучала по нему. Это была паника (как я предполагаю) из-за исчезновения в ней чего-то, что было обязано своим существованием присутствию мужа и его вниманию. Она являлась цветком, который завял за один недождливый день. Однако помощь пришла к ней благодаря внезапной болезни матери. Отец попросил ее срочно приехать, чтобы ухаживать за матерью. В течение следующего года, во время болезни матери, она, как никогда, была (по ее словам) самой собой. Она стала опорой дома. Не было ни следа паники до смерти матери, когда перспектива покинуть место, где она наконец стала так много значить, и присоединиться к мужу заняла все ее мысли. Опыт последнего года заставил ее впервые ощутить, что она теперь уже не ребенок своих родителей. В противоположность этому быть женой своего мужа казалось чем-то излишним.
