Андрей Курпатов - Философия психологии. Новая методология
Перед нами почти логический опыт. Герой М.А. Булгакова возвращает красивое, эмоционально насыщенное, «абсолютно реальное» и в то же время абсолютно абстрактное понятие «разрухи» к материальным предметам. Что позволяет сделать в общем-то куда более прагматические и ясные выводы. Но это такой «глубокий материализм», суровые требования которого редко соблюдаются даже классиками данного философского направления.
Предмет идеализма
По сути дела язык оказывается непосредственно спаянным с материалистической концепцией, но язык, с другой стороны, сам является совершенно виртуальной структурой и, более того, создает виртуальные структуры, он создает виртуальный аналог реальности внутри нашего психологического пространства – нашего лично и нашего общечеловеческого. Таким образом, когда в дело пошли слова, материализм, сам, видимо, того не замечая, благополучно встал на рельсы, которые принадлежат не кому-нибудь, а идеализму!
Животное способно удержать очень незначительное число последовательных причинно-следственных связей, человек способен выстроить целые цепочки: для того чтобы получить что-то, надо сделать что-то, что приведет к чему-то, что позволит получить это что-то. Это «чему-то» – камень преткновения для животного. И действительно – какой может быть смысл делать что-то, что не ведет непосредственным образом к тому, что желанно? Дрессировки и сложные условные рефлексы позволяют хотя бы сымитировать такую преемственность действий, но по большому счету животному это чуждо. Малышу можно объяснить, что он получит конфету только после того, как съест кашу, собака же никогда не поймет такого требования.
Для большей показательности представьте себе случай (а большинству из нас известны такие случаи даже из практики): человек, озадаченный какой-то главной идей, обустраивает всю свою жизнь таким образом, чтобы иметь возможность достигнуть желанной цели, подчиняет этому утомительному восхождению с негарантированным результатом все свои силы. И хотя промежуточных этапов, ведущих к ней, существует неисчислимое множество и каждый из них не только не дает хоть сколько-нибудь желаемого, а даже оказывается бременем, это не только не останавливает, но в ряде случаев лишь добавляет новых импульсов действию. Так, многие великие актеры начинали с того, что работали подсобными рабочими в театрах, ученый может годами, а то и десятилетиями накапливать материал, чтобы потом когда-нибудь сделать какое-то открытие, которое, вполне возможно, не будет иметь к данному материалу никакого непосредственного отношения, да таков и весь процесс учебы и проч., и проч.
И доступно все это человеку лишь благодаря его способности создавать промежуточные звенья. Он без труда достраивает недостающие элементы цепи реально несуществующими вещами, точнее, идеями этих вещей, так как самих вещей нет ни сейчас, ни, вполне возможно, никогда не будет в последующем. Человек способен породить огромное множество таких псевдореальных вещей, причем доверяя им не меньше, чем реальным: «А я так сделала, потому что была уверена, что ты должна была поступить так, потому что он говорил, что…» – не правда ли, весьма характерная ситуация? Мы настолько привыкли жить в иллюзии, что уже не отличаем ее от реальности, нам порой достаточно даже малейшего намека, чтобы мы выстроили поразительную по сложности систему.
В мире ничего не ходит по кругу, поскольку все постоянно претерпевает изменения, – кругу естественных событий никогда не суждено замкнуться. Но, как ни странно, мы зрением нашего сознания «видим» множество кругов, и они всегда завершены, закончены, замкнуты. И сделано это благодаря идеальному предмету – Богу, времени, цифре и т. п. В действительности это чрезвычайно отрывает нас от реальности.
Идеализм занимается изучением и отводит приоритетное место идеальным (а не реальным в том или ином смысле) вещам, или, иначе, – идеалам, идеям, которые не имеют под собой никакого предметного (вещественного) субстрата или непосредственного основания. Нет, эти вещи вовсе не безупречны – и «идеальны» они вовсе не в смысле своих качеств, просто их никто никогда не видел и не воспринимал органами чувств – их нет, это абстракция, они не имеют под собой никакого реального, непосредственного основания.
Например, справедливость – совершенно голая идея. Справедливость мы ищем вовне, вкладывая в нее как в понятие собственное представление о правоте, порядке, значимости, ценности и тому подобных вещах. Понятное дело, мы никогда не найдем ее такой, какой представляем. Так же, как никогда не найдешь в магазине такого костюма, какой тебе привиделся, и даже если его будут шить по твоей задумке, добиться стопроцентного сходства все равно будет невозможно. Безупречность идеала – это индивидуальность, неповторимость нашего воображения, мировидения, что не имеет никакого отношения к реальным вещам.
Когда-то мы почувствовали обиду – это естественная вещь, имеющая под собой непосредственное основание (наши переживания). Но позже, через те или иные гносеологические конструкты и психические механизмы мы возложили ответственность за происшедшее с нами на кого-то, и появилась совершенно пустая идея справедливости. При этом никто никогда не может определить справедливость, чтобы она в равной мере представлялась одинаковой двум противостоящим сторонам, тем более – трем. Для подтверждения этих слов спросите у юных братьев и сестер-погодков о справедливости в семье, а потом об этом же у родителей, и вы с легкостью сможете в этом убедиться. Психологический механизм формирования обиды достаточно прост – это прежде всего отчетливое ощущение горя и примешанные к нему неосознанные переживания относительно идей собственной неполноценности. Избавь человека от последних, и обидеть его будет безумно сложно, а так называемая «справедливость» уйдет подобно тени в полдень где-нибудь в экваториальной полосе. Он и объяснить-то не сможет, что это такое – «справедливость».
Когда напыщенно и уязвленно говорят о «субъективном мнении» оппонента, как правило, имеет место интенсивная языковая игра, главенствующее место в которой заняли идеальные вещи, голые идеи. Первый из собеседников подспудно ощущает, что все, что ему говорят, словно придумано (или, как говорят, «взято с потолка»), другой же совершенно искренне придерживается иной точки зрения.
Точно так же получается и с феноменом «Бога»: есть психологические переживания, которые можно было бы назвать «религиозным чувством», о них можно много и интересно говорить; если человек занимается духовными практиками (молитвой, медитацией и проч.), то мы уже можем говорить о духовных переживаниях как результате этих практик. Но кто нам дал право рассуждать о «Боге»? Мы сами на свою голову придумали для того основание, спроецировав наши переживания вовне, на идеальную вещь, вещь, выдуманную нами для объяснения того, что с нами происходит. Пагубность этих действий должна быть нам очевидна – «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»[162] – лучшее тому доказательство.
Идеалы – как мы их понимаем – это инструмент человечества, которым оно пользуется сообразно своему разумению, и если оно пользуется ими сверх этого разумения, то вероятность ошибиться из-за этого инструмента лишь возрастает. Топор – инструмент, и от него много толку в руках лесоруба, но в руках Родиона Раскольникова… Много бед в истории человечества предопределил этот гносеологический мир с иллюзорными вещами – начиная от ритуальных самосожжений и заканчивая, например, страстью, поскольку страсть не есть естественное межчеловеческое отношение, это отношение, искаженное различными иллюзорными представлениями. Поэтому так часто всякий из нас страдает от досужих поклонников и поклонниц, прекрасно понимая, что их чувство – это не любовь, как они ее называют, это лишь влечение к пустому по своей сути образу. «Как она может любить меня, ведь она совсем меня не знает!» – восклицает человек, оказавшийся в подобной ситуации в роли «объекта» любви. И такие «любящие» быстро разочаруются в нас, допусти мы их на дистанцию, с которой они способны будут различать наше истинное «целое я».
Эйдосы
Таковы привычные нам вещи – материальные и идеальные. И те и другие, надо признать, вещи весьма виртуальные. То, что мы считаем материальными предметами, – это не более чем развертка «чего-то» в нашем способе существования, то, что мы называем идеальными вещами, – рождено нашим познанием как реконструкция того, что показалось нам «объективно существующим». Но есть ли нечто, что стоит за вещами, что делает вещи возможными, то, из чего эти вещи начинают себя, чтобы закончиться в виде неких вещей? Иными словами, есть ли то, что можно было бы назвать сущностью вещи, чем-то, что стоит по ту ее – вещи – сторону?[163]
