Дейл Карнеги - Как выработать уверенность в себе и влиять на людей, выступая публично
Много лет назад, когда я задумчиво стоял в римском Колизее, ко мне подошел незнакомец, житель одной из английских колоний. Он представился и начал делиться своими впечатлениями о Вечном городе. Не проговорив и трех минут, этот человек начал допускать грубые грамматические ошибки. В то утро, проснувшись, он до блеска начистил туфли и надел безупречно чистую рубашку, чтобы выглядеть респектабельно и добиться уважения от тех людей, с которыми собирался общаться. Однако он не сделал ни малейшей попытки заняться своей речью и научиться строить безупречные фразы. Он умер бы от стыда, если бы его костюм был помят, но ничуть не стыдился и даже не осознавал нарушений правил грамматики, оскорбляющих слух собеседников. По его собственным словам, он занимал высокое место в обществе, но то, как он обращался с языком, неопровержимо свидетельствовало всему миру, что он далек от культуры.
Чарлз Элиот, треть века проработавший на посту президента Гарвардского университета, заявил: «Я признаю только одно духовное приобретение как неотъемлемую часть образования мужчины или женщины, а именно аккуратное и бережное отношение к родному языку». Это очень важное заявление.
«Но как, – спросите вы, – можно овладеть языком настолько, чтобы говорить красиво и ясно?» К счастью, здесь нет никаких тайн и фокусов. Этот секрет очевиден. Линкольн пользовался им с колоссальным успехом: «Не испытывая злобы ни к одному человеку, с чувством милосердия ко всем». Был ли Линкольн, выросший в семье простого безграмотного плотника и женщины без каких-либо выдающихся способностей, наделен от природы этим даром слова? Для такого предположения нет никаких оснований. Когда он был избран в конгресс, то, заполняя официальную анкету в Вашингтоне, в графе «Образование» поставил лишь одно слово: «Недостаточное». За всю свою жизнь Линкольн не посещал школу и одного года. У него не было достаточной поддержки для получения образования.
Фермеры и торговцы, адвокаты и клиенты, с которыми он общался в восьмом судебном округе Иллинойса, не обладали магическим даром слова. Но Линкольн – и этот важный факт стоит запомнить – не тратил свободное время на общение с теми, кто был равен ему или ниже по умственным способностям. В круг его общения входили представители интеллектуальной элиты, певцы и поэты всех времен. Линкольн мог на память цитировать целые страницы из Бернса, Байрона и Браунинга. Он написал лекцию о Вернее. У него было два томика стихов Байрона – один на работе, а второй дома. Экземпляр, лежавший в кабинете, использовался настолько часто, что, когда его брали в руки, он сразу раскрывался на странице, где была напечатана поэма «Дон Жуан». Даже в период пребывания в Белом доме, когда трагическое бремя Гражданской войны истощало его силы и покрывало глубокими морщинами лицо, он часто находил время почитать стихи Томаса Гуда. Порой он просыпался среди ночи и, открыв книгу, начинал читать стихи, которые ему особенно нравились или соответствовали настроению. Встав с постели, в ночной рубашке и шлепанцах он бродил по комнатам, а затем находил своего секретаря и читал ему одно стихотворение за другим. Будучи президентом, он находил время повторять наизусть большие отрывки из Шекспира, критиковать манеру чтения какого-нибудь актера и давать свое собственное толкование тех или иных строк.
«Я постоянно перечитываю некоторые шекспировские пьесы, – писал он, – и делаю это, пожалуй, так же часто, как любой непрофессиональный читатель. «Лир», «Ричард III», «Генрих IV», «Гамлет» и особенно «Макбет». Ядумаю, ничто не сравнится с «Макбетом». Чудесная вещь!»
Линкольн был страстным поклонником поэзии. Он не только перечитывал стихи и декламировал их по памяти и в частных беседах, и в публичных выступлениях, но и сам пытался писать. Одну из своих длинных поэм Линкольн прочитал на свадьбе сестры. Позднее, в зрелые годы, он исписал целую тетрадь своими оригинальными сочинениями, но так стеснялся этих творений, что не позволял читать их даже самым близким друзьям.
«Этот самоучка, – пишет Лютер Робинсон в своей книге «Линкольн как литератор» («Lincoln as a Man of Letters»), – наполнил свой ум образцами подлинной культуры. Можете назвать это гением или талантом, но он просто занимался самообразованием, следуя единственному педагогическому методу, который всегда и везде дает результат, а именно прилагал неутомимую энергию к постоянному пополнению знаний и использованию их на практике».
Этот неуклюжий первопоселенец, который когда-то забивал свиней за 31 цент в день на свиноферме в Индиане, произнес затем в Геттисберге одну из самых замечательных речей. Под Геттисбергом сражались сто семьдесят тысяч человек. Однако Чарлз Самнер вскоре после смерти Линкольна заметил, что его речь будет жить, даже когда сотрутся из памяти воспоминания об этой битве, да и о самой этой войне будут вспоминать только в связи с его речью. Кто может усомниться в верности этого пророчества? Разве оно не начинает сбываться? Разве сегодня мы, услышав слово «Геттисберг», не вспоминаем в первую очередь об этой речи, а уже затем о битве?
Выступление Эдварда Эверетта в Геттисберге продолжалось два часа, но все, что он там сказал, уже давно забыто. Линкольн говорил менее двух минут. Кто-то из фотографов пытался сделать его снимок во время выступления, но Линкольн успел закончить, прежде чем тому удалось установить и навести свой фотоаппарат.
Речь Линкольна отлита в бронзе и хранится в библиотеке Оксфордского университета как один из лучших образцов английского языка. Ее должен знать наизусть каждый, кто решил посвятить свою жизнь публичным выступлениям.
«Восемьдесят семь лет тому назад наши отцы положили начало новому государству на этом континенте – от них пошло на этой земле новое племя людей, зачатых в лоне Свободы и глубоко верящих в то, что все люди равны от рождения. Сейчас, в дни великой Гражданской войны, испытывается жизненная стойкость нашего народа, как и всякого другого народа, взращенного в том же духе и преданного тем же идеалам. Мы собрались на поле, где происходило одно из крупнейших сражений этой войны. Мы пришли сюда, чтобы торжественно освятить часть поля, ставшую местом последнего упокоения тех, кто отдал свою жизнь ради жизни нашего народа. Вне всякого сомнения, этим мы исполняем наш долг. Но мы не в состоянии, если посмотреть на вещи более широко, ни освятить, ни прославить эту землю, ни сделать ее достойной поклонения. Освятили ее те отважные люди – живые и мертвые, – которые сражались здесь, и не в наших слабых силах превознести или умалить величие содеянного ими. Вряд ли мир придаст особое значение словам, сказанным нами сегодня. Довольно скоро они будут забыты, но дела этих людей навсегда останутся в памяти людской. Не они, а мы, живые, нуждаемся в посвящении – нам следует всецело посвятить себя завершению того дела, которое столь доблестно начали сражавшиеся здесь. Нам следует посвятить себя выполнению величественной задачи, стоящей перед нами, – воздавая дань памяти и уважения павшим, вдохновленные их примером, мы должны исполниться высокой преданности тому делу, которому они оставались верны до конца и пожертвовали всем, чем могли; все мы, собравшиеся здесь, должны проникнуться твердой убежденностью в том, что эти люди погибли здесь не напрасно; что наш народ по воле Бога еще узрит новое рождение свободы; что правительство из народа, волей народа и ради народа никогда не погибнет»[13].
Обычно считают, что Линкольн сам написал бессмертную фразу, которой заканчивается это выступление. Но так ли это? Его бывший партнер по адвокатской практике Герндон за несколько лет до этого подарил ему книгу с речами Теодора Паркера. Линкольн прочел ее и подчеркнул слова: «Демократия – это прямое самоуправление над всем народом, осуществляемое всем народом и во имя всего народа». Возможно, Теодор Паркер позаимствовал эту мысль у Дэниэла Вебстера, который незадолго до этого в своем знаменитом ответе Роберту Хейну сказал: «Народное правительство, созданное для народа, самим народом и ответственное перед народом». Вебстер, в свою очередь, мог позаимствовать это выражение у президента Джеймса Монро, который высказывал подобную мысль за треть века до этого. А кому обязан этой фразой сам Джеймс Монро? За пятьсот лет до рождения Монро Джон Уайклиф в предисловии к переводу Священного Писания сказал: «Эта Библия написана для правительства народа, созданного по воле народа и служащего народу». А еще задолго до Уайклифа и за четыреста лет до рождения Христа Клеон, обращаясь к гражданам Афин, говорил о «правителе народа, избранном народом и выполняющем волю народа». Ответ на вопрос, из какого источника почерпнул эту мысль Клеон, теряется во мраке древности.
Как мало вещей на свете можно назвать новыми! И как много даже великие ораторы могут почерпнуть из чтения книг!
