Андрей Курпатов - Философия психологии. Новая методология
Совершенно очевидны как психодиагностическая, так и терапевтическая значимость представления. Фактически оно обосновывает весьма важное для гуманистической психологии положение: с одной стороны, это доказывает бессмысленность директивного поведения терапевта, поскольку что бы ни было насильственно введено в систему клиента, оно, через представление, трансформируется в соответствии с существующей в его сознании системой отношений. А с другой стороны, снимаются безосновательные вопросы подчас пагубно влияющего на действия терапевта ложного чувства ответственности, благодаря которому он все время вынужден отчитываться перед своей совестью – то ли он делает, имеет ли он право это делать и т. д., вместо того чтобы искать индивидуальные решения различных психотерапевтических ситуаций.
На деле же оказывается, что из-за разницы представлений психотерапевта и клиента какое-то, казалось бы, резкое и многозначительно замечание терапевта оказывается незамеченным и, напротив, какое-то совершенно невинное, брошенное случайно и без всякого «тайного умысла» вызывает такой взрыв в системах представлений клиента, что перемены оказываются на удивление разительными. Но наиболее яркое несоответствие реального поведения ожидаемому мы встречаем у детей, реакции которых из-за разницы в представлениях ребенка и взрослого редко можно уверенно прогнозировать.
И, кроме всего прочего, правильное понимание феномена представления выстраивает четкие и радужные, но не иллюзорные перспективы перед всяким клиентом, поскольку, как это следует из понимания феномена представления, он уже сейчас имеет все необходимое для счастья, нужно только научиться этим пользоваться. Человек всегда сам способен найти выход, он не нуждается в досужих советах, он целостен и самостоятелен. И задача психотерапии заключается не в том, чтобы выполнять роль соседки по лестничной площадке, всегда знающей, что посоветовать, а научить клиента пользоваться всем его неограниченно большим целостным знанием, в котором есть все необходимое для того, чтобы решить свои проблемы. Если нам удается дать пациенту почувствовать представление возникшей перед ним проблемы, своих переживаний, это увеличивает податливость его мировоззренческих конструкций, поскольку сработает подобно хорошему противоречию и позволит выйти из порочного круга: я – моя проблема – мое переживание – я – моя проблема.
Третья составляющая семантического поля – «смысл». Вопрос смыслов один из самых актуальных для человека вообще, а для человека, имеющего психологические трудности, – в особенности. Подхватывая веяния экзистенциализма, психотерапия в лице В. Франкла создает технологию, основанную на осознании смысла жизни, – логотерапию. Смысл жизни, считает В. Франкл, это некий «безусловный смысл», который «включает в себя не только жизнь, но и страдание, и смерть»; «жизнь, смысл которой зависит от милости случая, не стоила бы, пожалуй, того, чтобы вообще быть прожитой».[143] Итак, поистине судьбоносное значение придает психология «смыслу». Но что там собственно психология – физик, математик А. Эйнштейн словно вторит этим словам: «Человек, считающий свою жизнь бессмысленной, не только несчастлив, он вообще едва ли пригоден для жизни»!
Определение смысла как такового, а смысла жизни в частности является, таким образом, чуть ли не первостепенной задачей всей психологии. Причем совершенно очевидно, что чем научней, чем более методологически выверенной окажутся его трактовка и понимание, тем большую психотерапевтическую значимость возымеет человеческое существование само по себе; «исполненная смыслом жизнь» – это профилактика и противоядие наших психологических проблем.
Смысл – это отношение вещи со всеми вещами. Совокупность всех отношений системы сущего создает смысл данной конкретной вещи. Вещь, смысл которой нас интересует, оказывается как бы центром Вселенной, сущего, поскольку нет ничего в сущем, что не являлось бы вещью, да и само сущее является вещью. И нет такой вещи, с которой нельзя было бы соотнести эту вещь, она относится ко всему, все относится к ней, она есть воплощение всего, все без нее (какой бы ничтожной она нам ни казалась) – становится ущербным! Смысл самого сущего непоправимо страдает, если нечто выпадает из него и не может создавать те отношения, которые всегда создавало со всем, что есть в сущем, и с самим сущим.
Именно в этом определении мы ищем и находим столь важное для нас понимание «смысла жизни» – жизнь над-индивидуальна, она необходима всему настолько же сильно, насколько она сама нуждается во всем. Она бесконечно велика, поскольку все бесконечное количество отношений, все множество вещей отражается в этой жизни и преломляется в ней нескончаемым числом граней сущего.
Невольно возникает аналогия с восточной философской традицией, которая говорит о бесчисленных реинкарнациях Будды, который есть во всем. Не кто-нибудь, но сам Будда сопровождает наше дыхание, пребывает в полевой травинке и бесконечном пространстве космоса. Эта же идея бесконечности смысла переполняет экзистенциализм и символизм; этой же мыслью словно бы бредит Мережковский, нескончаемо цитируя изумрудную скрижаль: «Небо – вверху, небо – внизу, звезды – вверху, звезды – внизу. Все, что внизу, все и вверху, – если поймешь, благо тебе». Смысл вещи имеет поистине непреходящую ценность.
Когда мы говорили о значении (да и о представлении), мы познавали вещь в отношении, которая уже представляла собой на момент вступления в контекст и в индивидуальный опыт результат каких-то отношений (других контекстов и других опытов). То есть мы изучали системы отношений – не собственно первичный центр вещи, а центры, образовавшиеся в результате имевших место отношений, за счет результатов отношений или через рождение третьего. Иными словами, первичный центр отнюдь не «голым» вступает в сферу значения или представления. Нет, его уже «приодели»; например, узнавая для себя первый раз в жизни лимон, то есть формируя его представление о нем в нашем индивидуальном опыте, он являет уже знакомую нам пространственно-временную форму, он обладает некими общими для нашего восприятия модальностями, порогами ее интенсивности, мы не входили собственно в отношения с непредвзятой сущностью, «центром лимона», он уже был предметом и лишь потом стал «лимоном» в нашем индивидуальном опыте.
Если же отбросить результаты этих «первичных» отношений и дать возможность «встретиться» непосредственно центрам – нашему и лимона – это «непредвзятое» отношение будет нашим познанием сути лимона. И хотя мы в практике повседневной жизни редко занимаемся этим мероприятием, но познание сути другого рода иногда (и притом не всем) удается. Суть представляет собой центр, то есть то, что определяет имманентно детерминированную индивидуальность отношений данной конкретной вещи со всеми другими вещами. Причем, если бы индивидуальность отношений не была бы детерминирована, так сказать, предуготована априори, невозможно было бы отличить одну вещь от другой, поскольку они представлялись бы совершенно одинаковыми и по значению, и по смыслу!
С одной стороны, само понятие «сути» появилось и первое время удерживалось в нашей концепции семантического поля только благодаря тому, что являлось результатом строгого системного познания. Разум и логика говорили: коли мы определяем такие категории, которые характеризуют вещь «в отношении» – это значение, представление и смысл, – то есть и такие категории или, по крайней мере, одна такая категория, которая характеризует вещь «в отсутствие отношений». Это же положение подтверждал и принцип центра, уже известный к тому времени, но возможность такого познания продолжала возбуждать сомнения. Пришлось экспериментировать, в чем помогли как восточные практики, так и практика психотерапевтической работы. Параллельно с исследованием сути, точнее, в начале этого исследования нам удалось доказать возможность существования смысла в данной нами выше трактовке, далее – уже и самой сути, а это в свою очередь позволило доказать и саму теорию принципа с помощью метода принципа, то есть теория в отличие от многих других (см. теоремы Геделя) смогла быть доказанной из себя самой, что фактически сняло последнее допущение в ее основании.
Поистине блестяще анализирует суть вещи А.Ф. Лосев, называя ее «самое само»: «Самое главное – это сущность вещей, самость вещи, ее „самое само“. Кто знает сущность, „самое само вещей“, тот знает все. […] Становление вещи, история вещи уже предполагает, что до всякого становления и до всякой истории вещи есть сама вещь. Вещь раскрывается в своей истории, присутствует в своем становлении. Но она не есть ни то ни другое […]. Абсолютная индивидуальность вещи, или ее „самое само“, исключает всякое совпадение с чем бы то ни было […]. Вещь определима только сама из себя – вот постулат абсолютной индивидуальности вещи […]. Беспредикатное „самое само“ есть великая простота сознания и бытия».[144]
