Виктор Аллахвердов - Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания
На мой взгляд, принцип простоты выступает своеобразным аналогом принципа смыслового совершенства в гуманитарных науках. Ведь все гуманитарии знают, что текст далеко не всегда настолько хорош, как подразумевается этим принципом. И всё же в анализе ученый должен исходить из того, что текст таки действительно совершенен и что все мелочи в нем на самом деле несут смысловую нагрузку. Принцип простоты как раз и отражает взгляд на логическое совершенство природы. Ещё Ф. Бэкон на заре естественной науки сформулировал исходную установку: тонкость природы во много раз тоньше наших рассуждений о ней.[425] Это значит, что как бы ни были блестящи наши умозрительные построения, они не могут соревноваться с соразмерностью и логической стройностью, присущей природе. Поэтому мы можем быть уверены, что природа не создает монстров только ради того, чтобы эти монстры существовали. Ранее при обсуждении теорий заучивания именно это и утверждалось: нельзя предполагать существование процессов, предназначенных только для того, чтобы мешать нормальной работе психики и сознания. Ученый-естественник всегда знает, что его теоретические изыскания не способны в полной мере отразить логическую красоту и внутреннюю гармонию мира. Ну, а если сделанное ученым описание заведомо не выглядит совершенным, то оно изначально и не может претендовать на соответствие внутренней красоте природы. Так в естественных науках появляется плохо формализуемый, но зато часто поминаемый А. Эйнштейном критерий эстетического совершенства теории.
В частных проявлениях принцип простоты имеет и прямое логическое обоснование. Дело в том, что любую теорию можно совместить с любым опытом, даже опровергающим эту теорию, если результат опыта ввести в саму теорию в качестве дополнительного допущения. Поясню на примере. В качестве теории рассмотрим заведомо нелепое утверждение: булки растут на деревьях. И пусть автору этой замечательной теории продемонстрируют, как выпекают булки в хлебопекарнях. Теория опровергнута? Нет, конечно: просто теперь автор скорректирует свою теорию и будет доказывать, что, во-первых, булки растут на деревьях и, во-вторых,выпекаются в пекарнях. Чтобы ограничить возможности подобной подгонки данных, следует наложить ограничения на введение в теорию таких дополнительных допущений, которые “превышают необходимые”, которые специально предназначены лишь для объяснения опровергающих данных.
Принцип простоты выступает как методологический регулятив даже в способе рассуждения исследователя. Ещё И. Ньютон призывал: поскольку возможно (т.е. до тех пор, пока не доказано обратное), дóлжно приписывать одинаковые причины различным явлениям. Отсюда следует: разные явления могут быть признаны теоретически разными, только если они или подчиняются разным законам, или по-разному входят в один и тот же закон (например, с разными коэффициентами). Такая позиция резко противостоит расхожей точке зрения среди психологов, ориентирующихся на канон эмпирических исследований. Природа психического настолько сложна, уверяют они нас, что ее надо дробить на как можно более мелкие части и искать собственные причины для каждой части отдельно. Поэтому необходима «всё возрастающая дифференциация научного изучения человека, углубленная специализация отдельных дисциплин и их дробление на ряд всё более частных учений» – так, например, учил Б.Г. Ананьев.[426] Принцип простоты, наоборот, требует отойти от восходящей к Аристотелю традиции классифицировать психическое ещё до понимания общих законов психической деятельности.
Принцип простоты применим и к организации экспериментальных исследований. Тогда он может быть сформулирован как принцип методической простоты. Ранее – при обсуждении требований к эмпирическим наукам – он был уже описан.
Принцип независимой проверяемости. Вероятность точно угадать правила игры, по которым играет природа, ничтожна мала. Да, и опытные данные зависят от огромного количества неучтенных факторов. Не удивительно, что несовпадение предсказаний теории (т.е. конкретной догадки о правилах игры) и реального опыта не приводит сразу к опровержению теории. Вначале начинается сложный процесс защиты теории. В противном случае, самые известные естественнонаучные теории должны были бы погибнуть задолго до того, как они получили мировую известность. Н. Коперник – основатель гелиоцентрической системы – считал, что планеты вращаются вокруг Солнца по круговым орбитам, что весьма противоречило наблюдаемым данным. Позднее И. Кеплер догадался, что на самом деле орбиты эллипсообразны. Идея Кеплера явно противоречила замыслу Коперника. Но она удачно описывала астрономические наблюдения, и именно с нее началось триумфальное шествие гелиоцентрической системы. Кеплер подправил теорию Коперника и, тем самым, спас её от опровержения. Д.И. Менделеев, как уже говорилось, подправил известные на тот момент опытные данные – и спас Периодическую систему элементов. Как узнать, однако, что сделана несущественная подгонка данных и непринципиальная корректировка теоретических построений, что они спасают хорошую естественнонаучную теорию, действительно заслуживающую такого спасения? Ведь автору любой теории своя идея с самого начала кажется лучшей из возможных, он искренне верит в её правильность.
Ответ дает следующий принцип: любые новые теории, любые исправления старой теории, как и любая подгонка данных должны независимо проверяться. Любая гипотеза, всякое новое допущение должны подтверждаться иными данными, чем те, на основании которых они были предложены. Предлагаемая гипотеза, тем самым, всегда должна обладать новым эмпирическим содержанием. Поэтому и нельзя подтвердить гипотезу об ограниченности объема кратковременной памяти, демонстрируя в эксперименте, что человек с первого предъявления запоминает ограниченный объем информации, ибо сама гипотеза была выдвинута как раз на основе подобных экспериментов. Допустим, исследователь открыл (угадал) некоторую закономерность в процессе решения человеком мнемических задач, но, тем не менее, в эксперименте обнаружил, что хотя эта закономерность обнаруживается при запоминании чисел, бессмысленных слогов и т.д., она не проявляется при запоминании слов. В этом случае некорректно просто заявить, что данная закономерность справедлива для всех видов запоминаемого материала, кроме осмысленного. Он должен дать логичное объяснение, почему эта закономерность не проявляется при запоминании осмысленного материала и проверить это объяснении в специальном эксперименте. Или хотя бы сослаться на другие экспериментальные результаты, полученные ранее другими авторами с помощью принципиально иных методических приемов, но которые подтверждают данное объяснение.
Парадоксальность естественнонаучного знания
К концу XX в. стараниями замечательных исследователей (Т. Куна, И. Лакатоса, М. Полани, К. Поппера, П. Фейерабенда и многих других) стало ясно, что естественнонаучная деятельность просто насыщена парадоксами, а полученное в результате этой деятельности естественнонаучное знание – далеко не столь достоверно и однозначно, как это представлялось творцам "натуральной философии". Ученые всегда хотели рассматривать себя скромными тружениками на ниве науки, служителями Истины, которая не может быть субъективной. И вдруг оказалось, что ученый – не только главное действующее лицо в процессе научного познания, но его присутствие вообще создает неустранимый субъективный элемент любого достигнутого результата. Даже такое высочайшее достижение человечества как ньютоновская физика оказалось всего лишь плодом субъективного творчества плеяды прекрасных ученых, но отнюдь не Истиной. А, значит, даже она не была и не могла быть абсолютно верной, что, в конце концов, и привело ее к падению под ударами теории относительности и квантовой механики. Но и новая физика, и будущая физика, в свою очередь, содержат субъективную составляющую. И рано или поздно будут опровергнуты. Напомню, что, согласно К. Попперу, опровержение есть признак научности – автор теории должен радоваться опровержению, ибо оно доказывает, что его теория была хоть и неверной, но зато научной.
Достоверные знания не накапливаются от эпохи к эпохе просто потому, что никакое знание не является достоверным. Прогресс науки заключается лишь в постоянном изменении описаний реального мира. «С каждым шагом вперёд, с каждой решенной проблемой мы не только открываем новые, нерешенные проблемы, мы также обнаруживаем, что там, где мы, казалось, стоим на твёрдой и безопасной почве, на самом деле всё ненадёжно и неустойчиво», – пишет К. Поппер.[427] Мы знаем не больше, чем Кеплер, Галилей или, тем более, Леонардо, а иначе. И. Лакатос говорит ещё точнее: «мы никогда не знаем, мы только догадываемся».[428] Мы даже не знаем, что наука в процессе развития улучшает свои догадки о мире, мы и об этом тоже только догадываемся. И никогда не строится наука путем эмпирического обобщения фактов, в том числе и потому, что сами факты – это тоже лишь результат субъективного восприятия реальности, а не сама реальность. Факт становится фактом естественной науки только тогда, когда включен в теорию.
