Джона Лерер - Как мы принимаем решения
Это открытие было совершенно неожиданным. В то время неврология предполагала, что человеческие эмоции иррациональны. Следовательно, человек, полностью лишенный эмоций — другими словами, кто-то, похожий на Эллиота, — должен принимать самые лучшие решения. Ничто не искажает его мыслительную деятельность, и возница полностью контролирует ситуацию.
Что же тогда случилось с Эллиотом? Почему он оказался не способен вести нормальную жизнь? По мнению Дамасио, патология Эллиота показывала, что эмоции являются ключевым элементом процесса принятия решений. Когда у нас отрубают все чувства, самое банальное решение становится невозможным. Мозг, который ничего не чувствует, не может ни на что решиться.
После общения с Эллиотом Дамасио начал изучать других пациентов с похожими мозговыми повреждениями. Все они казались умными и не проявляли никаких нарушений ни в одном из стандартных когнитивных тестов. И тем не менее все они страдали от одного и того же большого недостатка: так как они не могли испытывать эмоции, им было безумно сложно принять какое бы то ни было решение. В «Ошибке Декарта» Дамасио описал попытку назначить дату следующего приема одному из таких лишенных эмоций пациентов:
«Я предложил на выбор две даты, обе в следующем месяце, с разницей всего в несколько дней. Пациент достал свой ежедневник и начал сверяться с календарем. Его дальнейшее поведение, засвидетельствованное несколькими исследователями, было поразительным. Добрых пятнадцать минут он перечислял причины «за» и «против» каждой из двух дат: предыдущие договоренности, близость к другим встречам, возможные метеорологические условия — практически все, о чем можно подумать в отношении простой даты… Мы стали свидетелями утомительнейшего анализа эффективности затрат, бесконечного составления планов и безрезультатного сопоставления различных вариантов и их возможных последствий. Чтобы выслушать все это, а не стукнуть кулаком по столу и не попросить его замолчать, требовалась огромная выдержка».
На основании данных этих пациентов Дамасио начал составлять своеобразную карту чувств — определять особые области мозга, ответственные за выработку эмоций. Хотя в этом процессе задействованы различные участки коры, одна часть мозга кажется особенно важной — маленькая округлая зона, называющаяся орбитофронтальной корой и расположенная непосредственно за глазами, в нижней части фронтальной доли. (Orhis по-латыни значит, помимо прочего, «глазница».) Если это хрупкое скопление клеток оказывается повреждено злокачественной опухолью или разорвавшейся артерией, результат неизменно трагичен. Сначала все кажется нормальным, и, после того как опухоль удалена или кровотечение остановлено, пациента отпускают домой. Прогнозируется полное выздоровление. Однако потом в мелочах проявляются изменения. Пациент кажется холодным, отстраненным. В прошлом ответственный человек начинает совершать безответственные поступки. Рутинные решения ежедневной жизни становятся для него мучительно сложны. Складывается впечатление, что его индивидуальность — собрание желаний и страстей, определявших его как индивидуума — была аккуратно удалена. Его близкие говорят, что жить с ним — все равно что жить с незнакомцем, к тому же начисто лишенным человеческих черт.
Огромная значимость наших эмоций — тот факт, что без них мы не можем принимать решения — противоречит общепринятому и укорененному в древней философии взгляду на человеческую природу. Большую часть двадцатого века идеал рациональности поддерживался научными описаниями человеческой анатомии. Мозг представляли состоящим из четырех отдельных слоев, расположенных друг на друге в порядке увеличения сложности. (Больше всего он напоминал место археологических раскопок — чем глубже копнешь, тем дальше назад во времени отправишься.) Ученые объясняли анатомию человеческого мозга следующим образом: в самом низу находится мозговой ствол, отвечающий за базовые функции тела. Он контролирует сердцебиение, дыхание и температуру тела. Над ним располагается промежуточный мозг, регулирующий приступы голода и циклы сна. Затем идет лимбическая доля, ответственная за животные эмоции. Она служит источником страсти, жестокости и импульсивного поведения. (Эти три слоя — общие для всех млекопитающих.) Ну и, наконец, замыкает строй великолепная кора головного мозга — венец творения, отвечающий за рассудок, умственные способности и нравственность. Именно эти извилины серого вещества позволяют каждому из нас противостоять порывам и сдерживать эмоции. Другими словами, рациональный четвертый слой мозга позволяет нам игнорировать первые три. Таким образом, мы оказывались единственным видом, способным восставать против примитивных чувств и принимать хладнокровные и взвешенные решения.
Однако это анатомическое описание неверно. Увеличение лобной доли в процессе человеческой эволюции не превратило нас в сугубо рациональных существ, способных игнорировать свои порывы. На самом деле неврологии теперь известно, что истина как раз состоит в обратном: значительная часть нашей лобной доли задействована в создании эмоций. Дэвид Юм, шотландский философ восемнадцатого века, восхищавшийся еретическими идеями, был прав, заявив, что рассудок — «раб страстей».
Как работает эмоциональная система нашего мозга? Орбитофронтальная кора (ОФК) — часть мозга, отсутствующая у Элиота — отвечает за включение висцеральных эмоций в процесс принятия решений. Она соединяет чувства, производимые «примитивным» мозгом — такими областями, как мозговой ствол и миндалина, находящаяся в лимбической системе, — с потоком сознательной мысли. Когда человека привлекают конкретный ресивер на поле, то или иное блюдо из меню или определенные романтические перспективы, таким образом его мозг пытается подсказать ему, какой вариант предпочесть. Он уже оценил варианты — этот анализ произошел за пределами сознательного понимания — и преобразовал эту оценку в позитивную эмоцию. А когда он видит полностью закрытого ресивера, чувствует запах пищи, которую не любит, или видит свою бывшую подружку, именно ОФК вызывает у него желание уйти подальше. (Слова «эмоция» и «мотивация» происходят от одного и того латинского корня movere, который означает «двигать».) Мир полон самых разнообразных вещей, и именно чувства помогают нам выбирать среди них.
Когда нервная связь нарушена — когда ОФК не может воспринимать наши эмоции, — мы теряем доступ к тому массиву суждений, на которые обычно полагаемся. Внезапно мы оказываемся не в состоянии составить собственное мнение о нападающем, бегущем шорт-пост[8] по полю, и не можем решить, стоит ли заказать на обед чизбургер. В конечном итоге мы теряем способность принимать нормальные решения. Именно поэтому ОФК — одна из немногих областей коры головного мозга, которая у человека заметно больше, чем у остальных приматов. Платон и Фрейд, наверное, сочли бы, что задача ОФК — защищать нас от наших эмоций, усиливая рассудок в борьбе с чувством, однако в действительности ее функция — ровно противоположная. В том, что касается человеческого мозга, Homo sapiens — самый эмоциональный из всех животных.
4
Сериалы, идущие в дневном телеэфире, снимать нелегко. Требования формы жесткие: практически каждый день должен быть показан новый эпизод. Ни в одном другом виде популярных развлечений не требуется выдавать так много материала за такое короткое время. Нужно придумать новые повороты сюжета и написать новые сценарии, актеры должны успеть порепетировать, а каждую сцену необходимо тщательно спланировать. Только тогда, когда все приготовления завершены, включаются камеры. Для большинства дневных сериалов на съемку двадцати двух минут, которые пойдут в эфир, уходит порядка двенадцати часов. И этот цикл повторяется пять дней в неделю.
На протяжении двадцати пяти лет Херб Штейн является режиссером сериала «Дни нашей жизни» (Days of Our Lifes), идущего на канале NBC. Он снял более пятидесяти тысяч сцен и отобрал сотни разных актеров. Его восемь раз выдвигали на премию «Эмми» в номинации «дневной сериал». За свою долгую карьеру Штейн видел больше мелодраматических сцен — изнасилований, свадеб, рождений, убийств, признаний, — чем практически любой другой его современник. Можно сказать, что он эксперт в мелодраме, в том, как ее писать, снимать, монтировать и продюсировать.
Для Штейна длинная дорога к дневному телеэфиру началась, когда он, будучи студентом Калифорнийского Университета в Лос-Анджелесе, прочел «Орестею», трилогию классических греческих трагедий, написанную Эсхилом. Абсолютно вневременной характер пьес — их способность говорить о вечных человеческих темах — вызвал у него желание изучать драматургию. Когда Штейн говорит о драме — неважно, об Эсхиле или о сериале «Главный госпиталь» (General Hospital), — он рассуждает как профессор литературы. (Он и выглядит соответствующим образом — в мятой рубашке и с многодневной седоватой щетиной.) Штейн изъясняется длинными монологами, часто отвлекаясь от основной темы, и находит великие идеи в самых маловероятных сюжетных линиях. «Во многих классических пьесах есть нелепые элементы, — говорит он. — Сюжеты часто совершенно неправдоподобны. Например, вся эта история с Эдипом — полный абсурд. И тем не менее, когда эти истории хорошо рассказаны, их абсурдности не замечаешь. Твое внимание слишком занято происходящим».
