Андрей Курпатов - Страх. Сладострастие. Смерть
Но если наше общество – это общество Нарциссов, то какое оно? Как звучит его имя? Имя ему – фашизм. По своей сути фашизм – это лишь укрупненный до размеров группы (нации, страны, «блока» стран, человечества) нарциссизм. Сущность обоих явлений в неспособности любить Другого, будь это человек, группа или мироздание. И фашизм, и нарциссизм зиждутся на страхе, страхе любить Другого. Нарциссу-фашисту кажется, что любящий уязвим, а это страшно. Страшащийся не знает, что любящий счастлив и потому, в отличие от страшащегося, просто не ведает страха, любящему нет дела до того, уязвим он или нет, он просто любит; более того, любящий всегда исполнен, ибо любовь дает ему силы, а страх не нападает на сильных, его излюбленная жертва – слабый; и, наконец, любящий состоит в неразрывной андрогиничной целостности с возлюбленным, а целостность – самое прочное из возможных оснований, так что защищаться любящему не от кого и незачем, ему просто не придется защищаться. Но ничего этого не знают ни Нарцисс, ни фашиствующее общество Нарциссов, ибо они боятся и не знают любви, они могут лишь рассуждать о ее «тайне», ибо для них она всегда тайна, тайна за семью печатями. А агрессия, направленная Нарциссом-фашистом на Другого, – не более чем суррогатный, невротичный способ защиты, способ ослабить свой страх, затмить его злостью, ненавистью, бесчинством.
Нарцисс – дитя запрета, любви продавец, которому за послушание и отречение от естественной сексуальности пообещали экстаз трансгрессивного разрушения; фашистское общество – это трусы, которым обещана защита, покровительство неведомого Бога и контрамарки в рай, которого нет. Фашистское общество, грезящее диктатором, – это сука, мечтающая о кобеле. Трусы сбиваются в стайки, трусам страшно одиночество, трусы отождествляются с массой, теряя свою индивидуальность, а с нею и право на любовь; трусы мечтают о фюрере, с которым можно отождествиться через символический сексуальный акт, под которого можно «лечь». Трусу приятнее лечь под фюрера, чем развлекать себя баснями об «эфемерной любви».
«С точки зрения масс, – писал Вильгельм Райх в своей пророческой книге “Психология масс и фашизм”, – национальный фюрер персонифицирует нацию. Фюрер использует в своих целях все эмоциональные особенности, которые прежде приписывались строгой, но внушительной (в глазах ребенка) фигуре отца-защитника. Чем беспомощней становится “массовый индивид” (благодаря своему воспитанию), чем отчетливее проступает его идентификация с фюрером, тем глубже детская потребность в защите прячется в чувстве его единства с фюрером. Эта склонность к идентификации составляет психологическую основу национального нарциссизма, т. е. уверенности отдельного человека в себе, которая ассоциируется с “величием нации”. Индивид ощущает себя в фюрере».
Такая идентификация с фюрером, с нацией, с «национальным интересом» позволяет подавленному индивиду ощущать себя сильным, «великим», агрессором, имеющим право подчинить себе Другого. «Существование “низших людей”, – пишет Райх, – служит основным условием создания высшей культуры. В качестве победителя ариец подчинял своей воле покоренные народы и управлял их деятельностью в соответствии с арийскими потребностями для осуществления арийских задач». Но всякая идентификация – это лишь подлог, блеф, ведь, идентифицировавшись с кем-то, не становишься тем, с кем ты идентифицировался. Поэтому возникающее в такой ситуации ощущение сексуального доминирования – не более чем самообман, служащий удовлетворению исключительных по масштабу притязаний-амбиций подавленного человека, страдающего комплексом неполноценности. Этот самообман позволяет индивиду успешно скрывать его зазорную пассивно-подчиненную позицию, от которой он, будучи слабым и зависимым, испытывает величайшее сексуальное удовольствие, но с которой никак не может сознательно примириться, поскольку в социуме, от мнения которого он зависим, быть слабым и женственным стыдно. Фашист, таким образом, – это сука, испытывающая сильнейшее сексуальное удовольствие, со сладострастием отдающаяся агрессивно-сексуальной власти самца, но мнящая себя при этом кобелем.
«Фашистская ментальность – это ментальность “маленького человека”, порабощенного, стремящегося к власти и в то же время протестующего», – заключает Райх. Раб, стремящийся к власти и выкрикивающий из толпы слова слабовольного протеста, – отвратительное зрелище. Он совершенно не способен не только к любви, но к мало-мальскому сексуальному удовлетворению, поскольку, с одной стороны, он нашел способ подавлять свою пассивную сексуальность, но не имеет никакой другой сексуальности, а с другой стороны, авторитарная, репрессивная фигура отца-фюрера постоянно напоминает ему о своем негласном присутствии в его личной жизни и, таким образом, о запрете на сексуальность. Поэтому Райх открыто и совершенно обоснованно ставит фашисту диагноз «оргастически импотентной личности». Такая подавленная сексуальность является неиссякаемым источником разрушительных агрессивных тенденций, которые фюрер может использовать так, как ему заблагорассудится.
В связи с тем что сексуальность для фашиста запретна, интеллектуализирована и, таким образом, абсолютно подавлена, фашизм может генерировать сладострастный культ для усиления агрессивных тенденций, не опасаясь того, что индивид воспользуется этой стимуляцией в личных целях. Вся энергия его подавленной, импотентной сексуальности будет направлена в нужное фюреру русло. Поэтому эстетика гитлеровского фашизма насквозь садистично-сексуальна, начиная с военной формы, обтягивающей ягодицы, бедра и голени вытянувшихся в приветственном салюте мужчин, заканчивая орлиным арийским профилем под мрачной, поглощающей тенью черного орла рейха и толстобедрыми дамами, беснующимися в исступлении немецкого канкана. И это все при том, что сама по себе идеология фашизма была открыто антисексуальной! Впрочем, если мы обратим свои взоры на бесполую эстетику «диктатуры пролетариата», если мы вспомним Красную площадь, усыпанную полуобнаженными телами акробатов-ленинцев в шабаше майских демонстраций, то мы поймем, что нет никакой разницы между методами узколобых семинаристов и «эстетикой» неудавшихся художников тщедушной конфигурации. Обезличивание и эксплуатация подавленной сексуальности – их излюбленный конек. Но и современное положение дел вряд ли сильно отличается от прежних времен, может быть, только тем, что разрушительность сладострастия дошла теперь до таких пределов, что идентификация с фюрером уже невозможна, уже просто нечему идентифицироваться. Впрочем, в последнее время и у нас, и по ту сторону океана эта «проблема», к сожалению, постепенно решается, но в новой, еще более уродливой форме.
Наша причуда влюбляться в Нарциссов, в которых нами ощущается тайна, тайна, за которой всегда скрывается мистическая сила власти, оборачивается величайшей трагедией, поскольку все эти Нарциссы, рвущиеся к власти, столь же некрофиличны, как и Адольф Гитлер. Да и какими им еще быть в нашем агрессивном обществе? Они – его естественное порождение, его выражение; в тиранах последнего тысячелетия заключена вся сущность подвластного им общества. Диагноз некрофилии Гитлеру поставил Эрих Фромм. Впрочем, кто же из «нынешних» некрофиличен? Даже при всем желании этих «гуманистов» не назовешь «некрофилами»! Но разве Гитлер представал своему окружению в лице тирана? Ни в коем случае! Нежный тиран – самое соблазнительное из божественных творений для кобелящейся суки, ему она может отдаваться, сохраняя при этом видимость своей маскулинности. А Нарциссу так нужно, чтобы им восхищались, чтобы к нему ластились, чтобы им очаровывались, чтобы по нему «текли». Подлинный Нарцисс – не онанист, как пишут в современных руководствах по психиатрии, он онанирующий под восторженные аплодисменты публики эксгибиционист. Нарцисс не самодостаточен, в восторге окружающих он должен видеть отражение своего неземного великолепия. Нарциссу нужно зеркало, и это его зеркало – мы; мы безлики, мы – лишь зеркало Нарцисса.
Нарциссизм Адольфа Гитлера стал настоящей легендой. «Ханфштенгель, – рассказывает Фромм, – описывает ситуацию, в которой весь нарциссизм Гитлера раскрывается как на ладони. Геббельс велел сделать для себя звукозапись некоторых речей Гитлера и каждый раз, когда Гитлер к нему приходил, проигрывал ему эти речи. Гитлер “падал в огромное мягкое кресло и наслаждался звуками собственного голоса, пребывая как бы в состоянии транса. Он был как тот трагически влюбленный в себя самого юноша, который нашел свою смерть в воде, с восхищением вглядываясь в собственное отражение на ее гладкой поверхности”». Таких историй о фюрере рассказывается огромное множество, но дело, разумеется, не в том, что Гитлер сходил с ума по звуку своего голоса (таланту военачальника, архитектора и т. п.), его истерзанному комплексом неполноценности подсознанию льстило то, что этим (его!) голосом упиваются миллионы, а Геббельс – один из них, воплощение этих миллионов, безликое воплощение миллионов.
