Лорин Слейтер - Открыть ящик Скиннера
Я поднимаюсь в свой кабинет. Уже стемнело, и на столике горит лампа, бросая вокруг желтые и золотые отсветы. Стены тоже выкрашены в теплый желтоватый цвет и увешаны изображениями фруктов — слив и груш. Я люблю свой кабинет. Мне очень нравится кот, толстый и мохнатый, который спит на кушетке и мурлычет так громко, что это похоже на стоны. Кот появился у нас недавно. Мы взяли его потому, что у нас завелись мыши — много, много мышей, скребущихся под полом и запутывающихся в проводах позади холодильника. Даже теперь, когда у нас есть кот, я слышу, как они шуршат в вентиляционных трубах. Должно быть, появился новый выводок. Я представляю себе этих крохотных существ, запах молока. Я слышу во сне этих оккупантов, этих ловкачей. Они играют и размножаются, грызут и карабкаются. Они прогрызают дырочки в коробках с печеньем, так что оттуда высыпается их добыча. Мыши… Надеюсь, они счастливы в нашем доме.
Глава 8.
ПОТЕРЯВШИЙСЯ В МОЛЛЕ
Эксперимент с ложными воспоминаниями
Воспоминания — это те следы, которые мы оставляем в своей жизни; без них мы могли бы оглянуться и увидеть всего лишь непотревоженную снежную поверхность или какието отпечатки, оставленные не нами. Если есть что-то, что создало нас как вид, дало нам чувство длящейся идентичности, то это как раз наша память. Платон верил в существование абсолютной, идеальной памяти, сферы, в которую человек может заглянуть и найти там в точности сохранившееся собственное прошлое. Фрейд колебался, то утверждая, что память — это мешанина сновидений и фактов, то видя в ней фильм, смотанную пленку, хранящуюся в какой-то части мозга, вызвать которую на экран можно с помощью свободных ассоциаций. Наши представления о памяти в основном базируются на идеях этих двух корифеев — Платона и Фрейда; оказаться в такой компании почетно. Однако психолог Элизабет Лофтус решила бросить вызов великим предшественникам. У нее возникла догадка, что память так же изменчива, как поток, так же ненадежна, как крыса. Будучи психологом-новатором, она провела довольно пугающий, но философски безукоризненный эксперимент, целью которого было определить: является ли содержание наших воспоминаний фикцией или фактом. Полученные ею результаты поражают.
Сначала объектами ее изучения стали дорожные знаки, бороды, амбары и ножи.
«Не горел ли на светофоре желтый сигнал?» — спрашивала она испытуемых — и конечно, как только она предполагала такую возможность, те вспоминали, что свет был именно желтым, хотя в действительности горел красный. Она демонстрировала в своей лаборатории фильм: застреленную жертву, человека в маске на пустынной улице, — и когда задавала вопросы типа «Вы помните, что у человека была борода?», то большинство испытуемых вспоминали бороду, хотя в действительности маска не позволяла этого увидеть.
— Только тончайшая пелена отделяет реальность от воображения, — говорит психолог-экспериментатор, профессор Вашингтонского университета Элизабет Лофтус, убедительно доказавшая это своими блестящими исследованиями того, как воспоминания искажаются в результате легчайшего внушения. Скажите человеку, что он видел синий амбар, и для него амбар действительно станет синим; факты вытекают из нашего мозга, мир оказывается акварелью вроде той, что рисует моя дочка, — бесформенные расплывчатые фигуры, которые могут оказаться чем угодно.
Задолго до того, как она стала знаменитой — или нечестивой, это уж как вы решите, — полученные Лофтус данные об искажении воспоминаний сделались явно пользующимся спросом товаром. В 1970–1980-х годах она оказала помощь защите во время суда: адвокаты стремились доказать присяжным, что показания свидетелей — не то же самое, что документальная запись.
— Я помогла очень многим, — говорит Элизабет Лофтус. Вот некоторые из них: Хиллсайдский душитель, братья Менендес, Оливер Норт, Тед Банди[41].
— Тед Банди? — переспрашиваю я, когда Лофтус упоминает о нем. Она смеется.
— Ох, это же было до того, как он стал тем самым Банди.
— Как можете вы быть уверены в том, что люди, интересы которых вы представляете, действительно невиновны? — спрашиваю я.
Лофтус не дает прямого ответа.
— В суде я ориентируюсь на доказательства, — говорит она. — Вне суда — я человек и могу испытывать человеческие чувства.
Какими же, гадаю я, могут быть ее человеческие чувства при чтении письма ребенка — жертвы издевательств, который пишет: «Позвольте рассказать вам, что синдром ложной памяти делает с такими, как я. Может быть, вам небезразлично… Он превращает нас в лжецов. Синдром ложной памяти лучше выглядит на страницах газет, чем описание насилия над детьми. Но ведь есть дети, которых сегодня ночью, пока вы спите, изнасилуют или изобьют. Они, возможно, никогда не пожалуются, потому что никто им не поверит».
— Очень многие поверят! — фыркает Лофтус. Ха! У нее пронзительный смех и въедливый голос. Она странная, думаю я, какая-то неустойчивая. Лофтус с пугающей легкостью переходит от профессиональных тем к личным. — Результаты эксперимента показали, что двадцать пять процентов испытуемых — а это значимое меньшинство — склонны… — и тут же пауза и резкий поворот: — Не рассказывала я вам про свою валентинку? — Сегодня 14 февраля — День святого Валентина — и Элизабет Лофтус получила открытку от своего экс-супруга, которого она называет «бывшим». Она зачитывает мне текст: «Знаешь, что я в тебе люблю? Все твои фрейдистские оговорки». Лофтус смеется. — Я все еще люблю своего бывшего. Жаль, что он женился на таком ничтожестве.
В 1990 году в жизни Лофтус случилось важное событие. Для большинства жизней невозможно точно указать поворотный момент: они строятся постепенно, состоят из серии событий, только со временем обретающих форму, которую мы можем, да и то не всегда, разглядеть. С Лофтус было не так. В 1990 году Дуг Хорнград, юрист, пригласил ее свидетельствовать в суде по громкому делу. Подзащитным Хорнграда был шестидесятитрехлетний человек, Джордж Фрэнклин, чья красивая рыжеволосая дочь Эйлин заявила по прошествии двадцати лет, что вспомнила, как ее отец изнасиловал и убил ее лучшую подругу. Это была длинная жуткая история про камень и череп — идеально подходящая Лофтус, звезде драмы. Она с радостью ухватилась за нее.
— Полностью забыть, что у тебя на глазах произошло нечто чудовищное, а потом неожиданно вспомнить об этом через десятилетия? — говорит Лофтус. — Глубоко запрятать все подробности, а потом как при фотовспышке восстановить их в уме со всей точностью? Сомневаюсь. — Лофтус не оспаривает сам факт травмирующего события («конечно, дети страдают от рук взрослых»); она не верит только в то, что воспоминание могло быть полностью скрыто от сознания, но сохранено во всех деталях в какой-то внутренней капсуле, подобно ушедшему на дно сундуку с сокровищами, который в один прекрасный день открывает взгляду сверкающие изумруды и блестящее золото. Когда дело касается памяти, говорит Лофтус, блеск быстро тускнеет. Она сама наблюдала, как воспоминания могут быть искажены; ее ранние эксперименты показали, что со временем они стираются. Этот же человек, Джордж Фрэнклин, мог быть приговорен только на основании воспоминаний его взрослой дочери, извлеченных из неведомых глубин руками врача, последователя «Нью Эйдж», применявшего внушение. Внушение! Это личный гоблин Лофтус. Люди настолько внушаемы, их кожа еле прикрывает кости и мышцы, так что проникнуть внутрь может что угодно. Страшновато…
Итак, Лофтус свидетельствовала в пользу Джорджа Фрэнклина, убеждала жюри, что воспоминания Эйлин не могут рассматриваться как точные — не по вине Эйлин самой по себе, а потому, что такова механика памяти, которая ржавеет под дождем. Во время самого знаменитого суда десятилетия Лофтус говорила о том, что разум смешивает факты и вымысел в процессе своего нормального функционирования, что ее испытуемые в лаборатории делали красный сигнал желтым, помещали амбары туда, где их никогда не было, вспоминали черные бороды на бритых подбородках. Эйлин рассказывала о том, что видела камень, которым ее отец раскроил череп ее лучшей подруги Сыозан, видела, как блеснуло на солнце кольцо у него на пальце, видела умственным взором кровь и что-то голубое…
— Неправда, — сказала Лофтус. — Обо всем этом Эйлин позже прочла в газетных сообщениях.
Присяжных это не убедило, они не согласились с Лофтус, и она отправилась домой, проиграв дело. Она утверждает, что именно это событие определило ее дальнейшую работу. Фрэнклин был осужден за изнасилование и убийство лучшей подруги дочери через двадцать лет после гибели девочки, и Лофтус почувствовала, как ее охватывает холод.
— Моя миссия, — говорит она мне, — моя миссия в жизни с тех пор и навсегда — помогать невинно осужденным. Я поняла, что разговоры о сигналах светофора и амбарах не будут приниматься во внимание, особенно в новом климате в стране, когда лечение для восстановления памяти стало так модно и все поверили в реальность вытеснения[42] воспоминаний. Я поняла, что мне нужно доказать не только то, что воспоминания можно исказить, — это, видит бог, я доказала, — но и что возможно создать у человека совершенно ложные воспоминания. — Эти слова Лофтус произносит с особым чувством: гоблин жаждет показать трюк. Элизабет Лофтус получила докторскую степень в Стэнфорде, она великолепный математик и обладает даром нащупать пульс современной культуры, чтобы потом заразить ее спорами собственных убеждений. И должна сказать, многие из ее убеждений хороши. Некоторые — похуже. В целом она такая же, как и большинство из нас, только в несколько раз больше — смесь интеллекта и слепоты, множество чувствительных точек.
