Майкл Газзанига - Кто за главного? Свобода воли с точки зрения нейробиологии
Кто это сделал — я или мой мозг?
Правовая система служит социальным посредником в отношениях между людьми. Нам не следует забывать о динамике конструирования ниш, когда мы пытаемся описать закон и понятия правосудия и наказания, сформированные, в их нынешнем виде, человеческим мозгом, разумом и культурными взаимодействиями. Правовая система разными способами определяет права и обязанности. В большинстве современных обществ исполнение принятых законов обеспечивается совокупностью институтов власти, как и наступление последствий нарушения этих законов. Когда кто-то преступает закон, это считается посягательством на общество в целом, на государство, а не на отдельного человека. Традиционно американский закон привлекает человека к ответственности за преступные деяния во всех случаях, за исключением тех, когда человек действовал под жестким принуждением (скажем, если к голове его ребенка приставили ружье) или страдает серьезными психическими расстройствами (не способен отличать хорошее от плохого). В США последствия нарушения закона основаны на принципах карательного правосудия: человек привлекается к ответственности за свое преступление, и ему определяют меру наказания по принципу “воздаяние по заслугам”. Предыдущие главы, в которых приводились данные в пользу детерминизма, ставят перед нами вопрос: кого мы обвиняем в преступлении — человека или его мозг? Хотим ли мы, чтобы человек понес ответственность, или мы хотим простить его из-за детерминистского подтекста работы мозга? Как ни странно, этот вопрос проникнут дуализмом, так как предполагает, что между человеком и его мозгом и телом есть разница.
Нейробиология прокрадывается в зал суда
Закон — сложная штука, он принимает в расчет больше, чем просто совершенное преступление. Например, намерение виновного лица также входит в уравнение. Действие было умышленным или случайным? В 1963 году Ли Харви Освальд намеревался убить президента Джона Кеннеди, когда пронес спрятанную винтовку в здание, стоящее на пути следования президентского кортежа, дождался там, пока автомобили не начнут удаляться, и выстрелил. А вот в следующем году в Австралии суд расценил, что Роберт Райан, успешно ограбивший магазин, убив кассира, не имел соответствующего намерения. Покидая магазин, он споткнулся, нечаянно нажал на спусковой крючок своего ружья и застрелил работника. В то время как в кино, в книгах и на телевидении изображают преступления, которые приводят обвиняемого в зал суда, где изучаются намерения и другие обстоятельства, в действительности очень немногие уголовные дела разбираются в суде, всего около 3%, большинство дел улаживается с помощью досудебных соглашений. Как только нейробиология вступает в зал судебных заседаний, рабочее пространство судебных разбирательств, она может много чего сказать о происходящем. В частности, доказать, что у судьи, присяжных, представителей обвинения и защиты есть невольные предубеждения, а также объяснить, в какой мере можно полагаться на память и восприятие свидетелей и какова надежность заключений по результатам обследования на детекторе лжи. А сейчас ее еще просят определить, следует ли признать обвиняемого ограниченно ответственным, предсказать его будущее поведение и решить, кому и какое лечение показано. Нейронаука способна даже сообщить мотивы, побуждающие нас наказывать за преступления.
Роберт Сапольски, профессор неврологии из Стэнфордского университета, сделал очень категоричное заявление: “Страшно себе представить, что золотой стандарт суждения о невменяемости в судебной системе — правила Макнатена — опирается на науку, какой она была 166 лет назад. Растущий объем знаний о мозге делает концепции воли и виновности и в конечном счете саму основу уголовного правосудия глубоко подозрительными”12. Правила Макнатена появились после покушения на жизнь британского премьер-министра Роберта Пила в 1843 году и с тех самых пор используются (с некоторыми поправками) в большинстве систем общего права, чтобы определять случаи защиты от уголовной ответственности на основании невменяемости. Верховный суд Великобритании[33] на один из вопросов, поставленных Палатой лордов о законе о невменяемости, ответил так: “Присяжным следует говорить во всех случаях, что каждый человек считается вменяемым и обладающим достаточной степенью здравомыслия для того, чтобы нести ответственность за свои преступления, пока убедительно не доказано обратное, а также что подавать возражения по иску на основании невменяемости можно лишь в том случае, если ясно доказано, что на момент совершения деяния обвиняемый страдал таким расстройством рассудка из-за психического заболевания, что не понимал природу и характер совершаемых действий или, если понимал, не знал, что делает что-то плохое”13. Сапольски спрашивает: учитывая детерминизм, учитывая то, что мы начинаем понимать психические состояния, можем отследить, какая часть мозга отвечает за волевую активность, и отдаем себе отчет, что та может быть нарушена, учитывая растущий объем знаний, которые мы можем применять для исследования существующих расстройств и того, что их вызывает, — не посмотрим ли мы на подсудимых по-другому?
В этих рассуждениях на кону стоит сама основа нашей системы правосудия, которая признает человека отвечающим за свои действия и привлекает его к ответственности. Однако не укрепляет ли современная нейронаука наши представления о детерминизме? А если так, то не становится ли меньше оснований для возмездия и наказания? Иными словами, где детерминизм, там нет вины, а если нет вины, не должно быть ни воздаяния, ни наказания. Эта назревающая идея беспокоит людей. Если мы меняем свое мнение о понятиях вроде культуры, то обязательно придем к тому, чтобы изменить подход и к печальному аспекту человеческого поведения, связанному с преступлением и наказанием.
Наука ошеломляет
Общее право основано на убеждении, что несправедливо трактовать схожие факты в различных случаях по-разному, поэтому ранее вынесенные решения по аналогичным делам, так называемые судебные прецеденты, служат основанием для принятия будущих. Таким образом, общее право создают и вынесенные в прошлом приговоры судей и вердикты присяжных, а не только нормативные акты законодательных органов. Обратясь к истории общего права, можно увидеть, что его корни и многие традиции возникли в то время, когда имелось мало научных знаний. Даже еще в 1950-е годы в залы суда как науку допускали психоаналитическую теорию, не подкрепленную эмпирическими данными. Почему что-то неэкспериментального характера не вызывало возражений? Поскольку судью это устраивало и так он разрешал дело. В последние полвека все изменилось. Мы значительно продвинулись в исследовании работы мозга и поведения, и у нас есть опытные данные. Теперь, когда нам известны все эти механизмы мозга и связь когнитивных состояний с мироощущением, в залах суда стали появляться результаты сканирования мозга. Их допускается предъявлять в качестве доказательств, чтобы объяснить, почему кто-то вел себя определенным образом. Правда ли снимки это могут?
Большинство нейробиологов убеждены, что пока это невозможно. Ведь когда “читают” снимки мозга, всего-навсего отмечают, что в определенной зоне, если усреднить изображения от нескольких человек, в таком-то месте встречается то-то и то-то. Результаты сканирования мозга конкретного человека неспецифичны. Тогда что эти снимки делают в зале суда? Похоже, что-то в нашей культуре заставляет людей доверять результатам сканирования больше, чем ученый верит самому себе. При этом и юристы, и нейробиологи сомневаются, обладают ли такие снимки доказательной силой, объективны ли они. В равной степени непонятно, смогут ли судья и присяжные, которые не имеют научного опыта, понять, каковы ограничения метода исследования и насколько выводы, основанные на интерпретации изображений, подвержены ошибкам. Многих нейробиологов беспокоит, что ученый звучит чересчур авторитетно, когда приходит на судебное заседание, показывает серию снимков мозга и говорит, что вот поэтому обвиняемого следует освободить от ответственности. В недавних исследованиях выяснилось, что, когда взрослые читают описания каких-либо психологических феноменов, они считают объяснения более надежными и важными, если приводится снимок мозга, даже когда он не имеет никакого отношения к тексту! Получается, что плохим объяснениям доверяют больше, если рядом показаны изображения мозга14. Разумеется, это настораживает: присяжные и судьи учитывают данные, которые преподносятся как научно достоверные, хотя на самом деле ученые видят на подобных снимках лишь вероятностный расчет, какие области мозга активны во время сканирования, основанный на усреднении активности мозга нескольких человек. Мы разберемся с этим чуть погодя, однако сейчас важно понять, что никто не может указать на отдельное пятно на снимке мозга и со стопроцентной уверенностью утверждать, что определенное мышление или поведение порождено активностью в этой зоне. В игровых экспериментах, где студенты определяют меру воображаемого наказания для другого человека, они выносят более мягкие приговоры, если сначала прочитывают отрывок о детерминизме (настраиваются на него)15. Таким образом, представления о работе мозга, которых мы придерживаемся, воздействуют на нас и определяют, кто мы и что делаем.
