Под ред. М. Ромашкевича - Эротический и эротизированный перенос
Из этого следует, что неспособность любить и ожидание получения любви, которые пациент приносит с собой в качестве терапевтического плана, разрешаются через "любовь", но ту, которую мы называем любовью в переносе. Эта субституция[58] между эго и объектом (от любовника(цы) к любимому(ой) и наоборот) была хорошо проиллюстрирована Лаканом (1991).
Приходится ждать появления "Массовой психологии и анализа человеческого Я" (Фрейд, 1921), где подробно рассматриваются подразумеваемые здесь проблемы: постановка объекта на место эго-идеала или эго, идеализация объекта, роль идеала-эго, то есть аналитика в качестве идеализированного объекта. В двух работах Гринэкр (1966а, 1966b) исследует этот аспект "сверх-идеализации" аналитика и анализа, который может окрашивать особый тип переноса.
Беглый взгляд на роль нарциссизма в любви в переносе оценивает должным образом всю сложность и разнообразие вовлеченных сюда феноменов, но является лишь попыткой проследить тот путь, которым шел Фрейд в исследовании феномена любви, для того чтобы развеять какое-либо подозрение психоанализа во внушении.
3. Фрейдовская фраза, которая сравнивает аналитическую ситуацию с "игрой", еще раз доказывает, что в концепции переноса наличествуют определенные двусмысленности и колебания. С одной стороны, вторжение страсти в аналитическую ситуацию сравнивается с вторжением действительности; с другой, использование театральной терминологии — "изменение сцены", "игра", "театральное представление" — намекает на "как если бы".
Поднятая проблема неизбежно позволяет различные модуляции в ответах. Маннони (1982) сожалеет о неадекватном лексиконе, имеющемся в нашем распоряжении, для описания уникальной природы реальности переноса. Такие слова как "действительный", "воображаемый" и "фиктивный" представляются недостаточными для описания специфических аспектов аналитических переживаний. Он заключает, что если необходимо говорить о "воображаемом" и "действительном", тогда любовь в переносе определенно находится на стороне действительности, это находится в соответствии с тем характером подлинности, который уже ранее был приписан ей Фрейдом. Даже при этом, Маннони настойчиво продолжает использовать "театральный" лексикон Фрейда, включая упоминания знаменитой "дополнительной сцены" Фехнера {ein anderer Schauplatz, фразы, несколько раз цитировавшейся Фрейдом), и поэтому склоняется к описанию переноса как "воображаемого".
С точки зрения, диаметрально противоположной взгляду Маннони, индивид сталкивается со сходным затруднением. Если, например, мы анализируем концепцию "рабочего альянса" эго-психологии, обращая особое внимание на любовь в переносе, мы сталкиваемся с тем же самым типом затруднения. Работа Зетцель (1956) и Стоуна (1961) обеспечивают предпосылки для концепции "рабочего альянса", как он определен Грйнсоном (1965). Рассматривая любовь в переносе, Гринсон говорит, что когда реакции переноса эго-синтонны, первый шаг заключается в том, чтобы "сделать реакцию переноса чуждой эго. Задача заключается в том, чтобы добиваться осознания разумной частью эго пациента, что его чувства переноса нереалистичны, основаны на фантазии и имеют некую сходную мотивацию" (233). Но не говорил ли Фрейд, что прекрасные речи (то есть речи, адресованные разумному эго) бесполезны перед лицом страсти?
Имеется много возможных возражений такому теоретико-техническому предположению. Действительно ли разумное эго существует, если действующее сопротивление (как оно определено Фрейдом в этой работе) является в точности тем эго, которое препятствует рассмотрению патогенного ядра? Почему любовь в переносе должна определяться как нереалистическая, когда Фрейд квалифицировал ее как подлинную? Не оставляет ли эта техническая формула критерий реальности в руках аналитика, призванного теперь судить, какие страсти его пациента реальны, а какие нет, и опять, на каком основании? Не установил ли Фрейд, что всякая любовь основана на фантазии и имеет скрытую мотивацию?
Здесь не место для дальнейшего исследования этих возражений, которые выходят далеко за пределы трактовки любви в переносе; скорее я хотел показать, как даже придерживаясь теоретической ориентации, предложенной Гринсоном, все еще подвергаешься риску "как если бы" и манипуляции.
Возможно, собственный ответ Фрейда более логичен. "В реальной жизни нет какой-либо модели" для описания аналитического переживания с его перегруженностью страстями. И поэтому не может быть какой-либо удовлетворительной аналогии аналитической работе, в которой должна испытываться любовь в переносе для того, чтобы извлечь из данной ситуации то, что является специфически аналитическим: фантазии, характерные черты сексуального желания, инфантильные выборы объектов, как было отмечено в пункте 9.
4. Существует значительное согласие среди всех психоаналитических школ по поводу сопротивления, мобилизованного любовью в переносе. Вероятно, имеется более значительное расхождение относительно важности повторения прошлого, которое заменяет припоминание. Даже хотя имеется значительное согласие, что текущие способы объектного выбора воспроизводят внутренние "клише", нет такого соответствия мнений по поводу повторения. Именно Лакан (1973) создал теорию, что перенос является не тенью предшествующего опыта, прошлыми уловками или трюками любви, но, вместо этого, является неожиданной встречей между желаниями пациента и аналитика. Согласно Ла-кану, концепция повторения по праву заслуживает признания, потому что связывает принуждение к повторению (Wiederholungszwang) и инстинкт смерти. Между прочим, если мы помним то, что обсуждалось в пункте 3, мысль о столкновении между желаниями аналитика и пациента сталкивает нас с еще одной моделью продуцирования переноса и любви в переносе (и любви в общем): в этот раз с моделью надувательства.
5. Важное значение, приписываемое во время лечения "нежному переносу", а также позитивному сублимированному переносу, наличествующему и функционирующему в определенные периоды, значительно варьирует согласно различным теориям и соответствующим им техникам. Очевидно, что такой тип переноса будет приобретать главную, позитивную роль в работах тех школ, которые поддерживают терапевтический альянс, необходимое предварительное условие психоаналитического процесса, но будет намного менее значим для тех школ, которые сосредоточивают внимание на глубинных истолкованиях и ранних интерпретациях негативного переноса, таких как кляйнианская школа.
6 и 7. Провозглашение Фрейдом структурной связи между этикой и техникой в аналитическом переживании не требует никакого дополнительного комментария. Однако центральное место правды в аналитической работе может порождать некоторые вопросы относительно концепции самой правды. Она представляется строго зависящей от заключений, которые должны проистекать от клинического переживания, а не от некоторой трансцендентальной идеи правды, предсуществующей аналитическому переживанию.
Такое рассуждение вытекает из клинического принципа, что отказ (Versagung) в удовлетворении просьбы пациентки — то есть навязывание лишения (воздержания) — благоприятствует неисполнению желаний, способствуя продолжению поиска. Это техническая норма. Стремление аналитика к правде, совместно с осуществлением отречения, дает возможность для возникновения подлинного желания пациентки и возможность ее анализа.
Известно, что Лакан (1973) настаивал на этом аспекте аналитической работы. Главный пункт лакановской аргументации — это риск спекуляции и внушения, имплицитно присутствующий в определенных концепциях переноса. Если, как показал Фрейд в своей работе, аналитик, при столкновении с выражением пациенткой своей любви, находит затруднительным хвастаться такой мнимой "победой" — так как объект этой любви абсолютно индифферентен — аналитическая работа должна способствовать поиску другого (внутреннего) объекта, который сопоставляется со всяким (реальным) объектом, какой бы ценностью он ни обладал.
Значит, на этом уровне лакановская теория переноса основывается на функции фантазии (fantasme) и, более специфически, на функции объекта фантазии. Многие психоаналитические школы могут узнать свои собственные теории в модели, сформулированной таким образом[59].
8. Определив значение точки соединения этики и техники в психоанализе, Фрейд, очевидно, помимо специфических технических сложностей любви в переносе осознает дополнительные проблемы, относящиеся к ее воздействию на контрперенос. Опыт Брейера с Анной О. послужил предупреждением, а другие личные наблюдения могут быть прослежены в переписке Фрейда с Юнгом. Поэтому принимая как данное, что контроль над контрпереносом является естественным следствием этико-технической эквивалентности, мы можем теперь задаться вопросом о том, не недооценил ли Фрейд некоторым образом значимость страстей в анализе. Имеет смысл вспомнить, что сам он (1926, приложение С) утверждал, что нам известно очень немногое о психологии эмоциональных процессов. Развивая и продолжая линию мышления, известную нам с 1973 года, Андре Грин (1990) настаивает на недостаточных теоретических и клинических ответах Фрейда на проблему страстей и "сумасшествия" в анализе и на том, что обе они должны приниматься и разделяться через анализ. Хотя Фрейд определенно не советует изгонять духов, возможно, справедливо, что когда они становятся слишком обременительными, он готов заявить, что диалог с ними невозможен. Таким образом, данные духи становятся неанализируемым психозом или "элементарной страстностью".
