Екатерина Мурашова - Лечить или любить?
Глава 42
Новый пролетариат
— А вот еще развивающие занятия. Музыкальные гам, английский язык, игры какие-то. Одни говорят, это обязательно нужно, а другие — детского садика достаточно. Вы что скажете?
Молодая женщина по имени Ира — одета и накрашена немного ярковато, на мой взгляд, ну да кто меня спросит. Спрашивает о другом. Причем приходит уже не в первый раз. Создается впечатление, что дочкины проблемы, с которыми обращается ко мне, она практически высасывает из пальца. Ксюше пять лет, три с половиной года уже ходит в садик, болеет только простудами, играет с подружками в обычные девчачьи ролевые игры, знает буквы и умеет складывать их в слоги, считает на пальцах в пределах десятка, любит танцевать, наряжаться и рисует принцесс в кокошниках, в мини-юбках и на высоких каблуках. Обычный милый ребенок, вполне развитый и хорошо социально адаптированный.
Ира явно провоцирует меня на отвлеченные от Ксюшиных дел рассказы «про жизнь», слушает очень внимательно, но своего мнения никогда не высказывает. Может, она сирота? Нет, есть вполне живая и бодрая мама, младший брат, который в этом году поступил в техникум…
Явно наблюдает за мной, ей интересно. Я тоже наблюдаю. И тоже не без интереса, потому что Ира у меня на приеме — представитель целой социальной прослойки. За последние годы я видела несколько десятков этих молодых мам, уловимо похожих между собой. Когда я мысленно даю им общее определение, то у меня невольно вырывается нервный смешок (его поймут лишь те, кто значительную часть своей сознательной жизни провел при развитом социализме). Это — пролетариат.
В последние годы у нас на окраине, вдоль Киевского и Московского шоссе крупные западные фирмы построили филиалы своих предприятий. Завод «Кока-кола», табачная фабрика, что-то автомобильное — всего несколько десятков. У них очень приличные зарплаты и хороший гарантированный соцпакет — питание, детский сад и всякие приятные добавки. На табачной фабрике, например, где Ира работает сортировщицей табака, маме с ребенком раз в год за полцены предоставляют путевку в Сочи.
При этом работа невероятно изматывающая, тупая, смены длинные, дневные и ночные, конвейер — в общем, смотрите фильмы Чарли Чаплина…
Все эти девочки за редким исключением — третье поколение алкоголиков из рабочих общежитий (то есть пили отец и дед, иногда — кто-то по женской линии). Они без всякого удовольствия и успехов окончили 9 или 11 классов в самой простой школе, иногда ПТУ. Никогда не проявляли никаких способностей, ни от одного из учителей не слышали ободряющего слова в свой адрес. Рано стали интересоваться мальчиками, кто-то выходил замуж, кто-то забеременел просто так. Их зачуханные матери, в основном, находили в себе силы поддержать дочерей в решении рожать. Иногда решение принималось ими вопреки мнению родных и отца ребенка, самостоятельно и сознательно: надо же что-то делать! На иностранные заводы и фабрики девочки попали случайно, ибо те, открывшись, набирали рабочих широким гребнем. Там же, кстати, оказались и мальчики со сходным анамнезом, часто — молодые мужья девочек и отцы их деток. Но! Мальчики там не удержались, как и герой незабвенного Чарли. Невозможно! Душит! На волю! Хотя бы в алкогольный туман… А там с этим строго… Уволили…
Молодым мамам деваться было некуда — и они остались. И оценили — стабильную высокую зарплату, на которую можно кормить себя и ребенка, возможность жить и развлекаться в свое удовольствие, гарантии, наличие какого-то (очень условного!) карьерного роста, сопровождающегося опять же реальным повышением зарплаты.
Ищущих смысл жизни в бутылке мальчиков они выгнали из своей жизни довольно быстро — зачем он мне, если я сама могу ребенка прокормить? Одни от него неприятности и претензии. Сама себе хозяйка — чего лучше! А если мне секс нужен, так какие проблемы!
Грустно-забавный повторяющийся от визита к визиту мотив: вот Марья Петровна в школе всегда говорила — ничего-то из тебя, Иванова, путного не выйдет! А я теперь в три раза больше нее получаю, с мужиками у меня (в отличие от Марьи Петровны!) проблем нет, была в Турции и Египте и ребенку любую игрушку могу купить. Вы мне скажите, как его правильно развивать, а я уж все сделаю…
«Наши дети будут жить при коммунизме!» — как это, в сущности, знакомо…
Я росла в самом пролетарском районе Ленинграда: Исполкомовская, Полтавская, решетка номерных Советских улиц, старый Конный рынок… Огромные коммунальные квартиры, плотно населенные семьями рабочих с больших заводов, любимые главами семейств рюмочные по соседству… Я хорошо помню старых ленинградских пролетариев. Они были неисправимо сентиментальны, читали газеты «Труд» и «Ленинградская правда», любили солоно поговорить про политику, про футбол, понимали юмор и сами любили пошутить. Мир они видели как разумную систему, подвыпив, искали смысл жизни, беседуя со мной (я была высоколобой девочкой с поздним половым созреванием, подружкой их сыновей и дочерей) за кухонными столами, покрытыми резаной клеенкой. Я не уходила от этих разговоров, они что-то давали и мне — ведь у меня не было никакого отца, даже алкоголика-пролетария. Их женам и в дурном сне не могло привидеться, чтобы «избавиться» от пьяненького кормильца — обругают, накормят, потом спать уложат…
Мои теперешние пролетарки — совсем другие. Жесткие, прагматичные, лишенные даже намека на сентиментальность. Мировоззрение не определяется, системность образования — ниже плинтуса. Как будто личность вычерчена в разных направлениях, почти хаотично, но — по линейке.
Опять Ира. Рассказываю, как работала в зоопарке, в цирке шапито, об экспедициях на Дальнем Востоке. Слушает. Контакт — напряженнее некуда. Психологи называют это «раппортом».
— Ира, — не выдерживаю я. — Этот табачный конвейер — действительно то, чего вы хотите от жизни?! Есть же еще…
Подается вперед.
— Вы думаете, я не понимаю, о чем вы говорите?! Все понимаю. Вы говорите про мечту. Да, ее нет. И не было никогда. И ни у кого вокруг меня не было — у подружек, у родни, во дворе. Вот, вы первая о ней говорите, если не врете для красоты, конечно. Но если бы вот я, допустим, хотела бы доктором стать или там инженером, наверное, еще прежде пошла бы учиться. Так ведь нет ничего. И ума нет — учителя-то не врали. Но… Вот вы иначе выбрали. Хорошо. Мне двадцать семь лет. Я сейчас Ксюшу ращу и маме помогаю — брата еще три года до армии тянуть. Скажите мне: «Ирка, брось к черту свою табачную фабрику, иди в никуда, без ума, без денег, без поддержки, за мечтой — может, и прорвешься!» Я, может, и пойду. Скажете, а?!
В зеленых глазах злой, отчаянный свет. Все лицо — вызов. Кривятся накрашенные лиловой помадой губы.
Мы долго молчим — несколько минут. Новый пролетариат вообще хорошо держит паузу. Это его коронный номер, как у Джулии Ламберт из «Театра» Моэма. Жизнь как пауза.
— Не скажу, — отвечаю я. — Ты это хотела услышать? Нельзя прогнать за мечтой. Каждый решает сам.
— Я хотела услышать другое, и вы это знаете, — отвечает Ира. — Но вы правы, конечно, каждый — сам за себя. Все равно — спасибо вам, что время на нас с Ксюшкой тратили. И — прощайте.
Больше я Иру никогда не видела.
А новый пролетариат по-прежнему приходит ко мне регулярно.
Глава 43
О неудачах
Все, о чем я пишу, происходило в реальной жизни. И на самом деле работа практического психолога состоит в основном из неудач. Когда-то (уже довольно давно, приблизительно после десяти лет работы) я, по привычке бывшего научного сотрудника, попробовала прикинуть свою эффективность, то есть посчитать процент людей, которым мне реально удается помочь. А также определить причины, по которым не удается помочь остальным. И вот что у меня получилось.
Из всех людей, которые ко мне обращаются сами или приходят по направлениям других специалистов, приблизительно половина вообще не понимают ни сути процесса психологического консультирования, ни того, что я им говорю, ни того, что они сами здесь делают. И выходят из кабинета с более или менее выраженным недоумением: чего это вообще было-то? Причин несколько:
1. Я слишком завысила планку в оценке интеллекта посетителя.
2. Использовала не тот слой языка, не попала в систему кодировок (например, в беседе с представителями той или иной молодежной субкультуры).
3. Не разгадала и не учла чего-то очень важного в структуре личности (например, связанное с религией или со скрытой фобией).
С годами я, конечно, совершенствуюсь. Например, когда я разговариваю с подростками на их диалекте, мои собственные дети тихо «балдеют» — с ними я всегда говорила русским литературным языком. А цитирование суфистских притч или вольное толкование Нового Завета стало моим коньком. Но — увы! — успех измеряется всего несколькими процентами. Вероятно, в улучшении результатов решения проблем пациента существует некий предел. За которым возможно лишь эмоциональное постижение и передача собственных пожеланий и советов.
