Чарльз Маккей - Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы
Финансы страны находились в состоянии предельного хаоса. Расточительный и продажный монарх, пороки которого передались почти всем чиновникам разных рангов, поставил Францию на грань катастрофы. Национальный долг составлял 3 миллиарда ливров, годовой доход145 миллионов, а затраты на содержание правительства -142 миллиона в год. Оставалось всего три миллиона на выплату процентов по национальному долгу. Первой заботой регента стал поиск средств борьбы с этим злом, был срочно созван совет для обсуждения данной проблемы. Герцог де Сен-Симон считал, что спасти страну от революции могут только решительные и вместе с тем рискованные меры. Он посоветовал регенту созвать Генеральные штаты[10] и объявить страну банкротом. Герцог де Ноайе, приспособленец по натуре и придворный до мозга костей, питающий отвращение к любым лишениям и дискомфорту, для преодоления которых потребовалась бы определенная изобретательность, выступил против проекта Сен-Симона, использовав все свое влияние. Он охарактеризовал проект как бесчестный и разорительный. Регент придерживался того же мнения, и этот отчаянный план был похоронен.
В конце концов меры были приняты, хотя они, очевидно, лишь углубили кризис. Первая и самая бесчестная мера не принесла выгоды государству. Было приказано чеканить новую монету, обесценившую национальную валюту на одну пятую. Те, кто принес тысячи золотых и серебряных монет на монетный двор, получили взамен некоторое количество монет той же номинальной стоимости, но в них было только четыре пятых золота или серебра от их массы. В результате казну пополнили на семьдесят два миллиона ливров, а все коммерческие операции в стране пришли в хаос. Незначительное снижение налогов заглушило ропот недовольных, и за эту малую уступку большое зло было забыто.
Затем была учреждена палата правосудия, призванная расследовать случаи казнокрадства среди налоговых агентов и генеральных откупщиков[11]. Сборщики налогов никогда не были особенно популярны ни в одной стране, но во Франции того периода они заслужили всю ту ненависть, что на них выплескивали. Когда. их и сонмы подчиненных им агентов, так называемых maltotiers[12], призвали к ответу за преступления, страну охватила безудержная радость.
Палата правосудия, созданная главным образом для борьбы с казнокрадством, была наделена самыми широкими полномочиями. Она состояла из членов парламента, судей налогового и апелляционного судов, а также чиновников счетной палаты. Общее руководство осуществлял министр финансов. Доносчикам обещали одну пятую часть штрафов и конфискуемого имущества, тем самым побуждая их давать свидетельские показания против преступников. Десятая часть всего укрываемого имущества, принадлежащего виновным, была обещана тем, кто укажет его местонахождение.
Обнародование указа, узаконившего эти меры, вызвало оцепенение среди тех, кто подпадал под его юрисдикцию и мог понести наказание лишь по подозрению в растрате. Но им никто не сочувствовал. Судебные процессы против них оправдывали их страх. Вскоре Бастилия уже была не в состоянии вместить всех заключенных, и тюрьмы по всей стране были битком набиты осужденными и подозреваемыми. Был издан указ, гласивший, что всем хозяевам постоялых дворов и почтмейстерам запрещается давать лошадей пытающимся спастись бегством; всем без исключения под угрозой крупных штрафов запрещалось укрывать их или помогать им бежать. Одних пригвоздили к позорному столбу, других сослали на каторгу, а наименее виновных оштрафовали и посадили в тюрьму. Только один человек, Самуэль Бернар, богатый банкир и генеральный откупщик одной удаленной от столицы провинции, был приговорен к смерти. Нелегальные доходы этого человека, которого считали тираном и угнетателем своего округа, были столь огромны, что за организацию своего побега он предложил шесть миллионов ливров (250 000 фунтов стерлингов).
Его взятку не приняли, и он был казнен. Другим же, вероятно, даже более виновным, повезло больше. Конфискация укрываемых преступниками богатств часто приносила меньше денег, чем обычный штраф. Жесткость правительства пошла на убыль, штрафы взимались со всех осужденных без разбора, но все административные департаменты были настолько коррумпированными, что страна извлекла лишь малую выгоду из сумм, таким образом пополнивших казну. Значительная доля этих денег попала в руки придворных, их жен и любовниц. На одного налогового агента нал ожили пропорционально его состоянию и степени вины штраф в двенадцать миллионов ливров. Некий граф, не последний человек в правительстве, навестил его и пообещал освобождение от уплаты в обмен на сто тысяч ливров. «Вы опоздали, друг мой, ответил финансист, мы с вашей женой уже сошлись на пятидесяти тысячах»[13].
Таким путем было изъято около ста восьми десяти миллионов ливров, из них восемьдесят миллионов пошли на уплату долгов правительства, а остальные попали в карманы придворных. Маркиза де Ментенон описывает это следующим образом: «Мы ежедневно узнаем о новых тратах любящего роскошь регента. Люди очень недовольны тем, что деньгам, изъятым у казнокрадов, найдено такое применение». Народ, который после того, как улеглась первоначальная волна возмущения, в целом сочувствовал пострадавшим и негодовал по поводу того, что столь суровые меры привели к столь незначительным результатам. Люди находили несправедливым, что за счет поборов с одних мошенников жиреют другие. Несколько месяцев спустя, когда все наиболее виновные понесли наказание, палата правосудия стала выискивать жертвы среди представителей более скромных сословий. Как результат щедрых посулов доносчикам против торговцев с незапятнанной репутацией выдвигались обвинения в мошенничестве и назначении грабительских цен. Их заставляли отчитываться об их деятельности перед трибуналом, дабы доказать свою невиновность. Отовсюду раздавались голоса недовольных, и в конце года правительство сочло за лучшее прекратить дальнейшие судебные разбирательства. Палату правосудия упразднили и объявили всеобщую амнистию тем, против кого еще не выдвинули обвинений в суде.
Посреди этой финансовой неразберихи на сцене появился Ло. Никто лучше регента не осознавал всей плачевности положения, в котором оказалась страна, ной никто более него не страшился мужественно и энергично взяться за дело. Он не любил работать, подписывал официальные документы без надлежащего их изучения и доверял другим то, что должен был делать сам. Заботы, неотделимые от его высокого статуса, тяготили его. Регент видел, что необходимо что-то предпринять, но ему недоставало энергии и добродетели, чтобы пожертвовать ради дела праздностью и удовольствиями. И неудивительно, что он, имея такой характер, благосклонно внимал грандиозным и, казалось бы, легко выполнимым планам смышленого авантюриста, которого он давно знал и чьи таланты ценил.
Когда Ло появился при дворе, его встретили самым радушным образом. Он представил на рассмотрение регента две петиции с описанием бед, обрушившихся на Францию из-за нехватки денег, неоднократно обесценивавшихся. Он утверждал, что монеты без поддержки бумажных денег никоим образом не удовлетворяют потребностей активной в коммерческом отношении страны, ссылаясь при этом на Великобританию и Голландию, где бумажные деньги доказали свою состоятельность. Он привел массу обоснованных доводов в пользу кредита и в качестве средства его возрождения во Франции предложил переживавшей упадок стране разрешить ему учредить банк, который регулировал бы поступления в королевскую казну и выпускал бы банкноты, обеспеченные как казной, так и земельными угодьями. По замыслу Ло банк должен был управляться от имени короля, но при этом контролироваться комиссией, назначаемой Генеральными штатами.
Пока эти петиции рассматривались, Ло перевел на французский язык свое сочинение о деньгах и торговле и использовал любые средства, чтобы прославиться на всю страну как финансист. Вскоре о нем заговорили. Наперсники регента воехвалили его повсюду, и все ожидали великих свершений от месье Лас (Lass).[14]
5 мая 1716 г. был издан королевский указ. В нем Ло вместе с братом разрешалось учредить банк под вывеской «Ло и Компания», банкноты которого должны были приниматься при уплате налогов. Уставной капитал устанавливался в размере шести миллионов ливров и был разделен на двенадцать тысяч акций по пятьсот ливров каждая, одна четверть которых могла быть куплена за металлические деньги, а остальные за так называемые billets d'etat[15]. Было решено не предоставлять ему все те привилегии, о которых он просил в петициях, до тех пор, пока предприятие не докажет свою безопасность и выгоду на практике.
Ло находился на прямом пути к богатству. Его тридцатилетняя карьера увенчалась тем, что он стал руководителем собственного банка. Его банкноты при предъявлении подлежали оплате той монетой, которая имела хождение на момент их запуска в обращение. Последнее было умным политическим ходом и сразу же сделало его банкноты более ценными, чем монеты из драгоценных металлов. Последние постоянно обесценивались из-за неразумных действий правительства. Тысяча серебряных ливров могла в один день иметь одну номинальную стоимость, а на следующий день обесцениться на одну шестую, но банкноты банка Ло сохраняли при этом свою первоначальную стоимость. В то же время он публично объявил, что банкир, печатающий недостаточно обеспеченные банкноты, заслуживает смерти. В результате его банкноты моментально выросли в цене и стали приниматься на один процент дороже металлических денег. Это случилось незадолго до начала в стране торгового бума. Хиреющая коммерция начала поднимать голову, налоги платили более регулярно и с меньшим ропотом, и установилась та степень доверия к власть предержащим, которая при условии неизменности выбранного курса неизбежно сделала бы коммерческие операции более прибыльными. В течение года стоимость банкнот Л о выросла на пятнадцать процентов, в то время как billet? d'etat, облигации, запущенные в обращение правительством как средство платежа по долгам расточительного Людовика XIV, обесценились до семидесяти восьми с половиной процентов от номинала. Сравнение было настолько в пользу Ло, что его репутация росла день за днем. Филиалы банка были почти одновременно учреждены в Лионе, Ла-Рошели, Туре, Амьене и Орлеане.
