Карл Юнг - Очерки по психологии бессознательного (сборник)
Вероятно, мы окажемся ближе всего к истине, если представим наше сознательное и личное психическое покоящимся на широком основании унаследованной и всеобщей психической диспозиции, которая как таковая бессознательна, и соотносящимся с коллективным психическим так же, как индивид соотносится с обществом.
Но равным образом как индивид не является всецело уникальным и обособленным, а представляет еще и социальное бытие, так и психическое человека есть не только отдельное и вполне индивидуальное, но и коллективное явление. И точно так же, как определенные социальные функции и влечения находятся в противоречии с интересами отдельных индивидов, у психического человека есть определенные функции или тенденции, которые в силу своей коллективной природы находятся в противоречии с индивидуальными потребностями. Причиной здесь выступает то, что каждому человеку от рождения дан высокоразвитый мозг, обеспечивающий ему большие возможности умственной деятельности, которую он не развивает ни онтогенетически, ни самостоятельно. В той мере, в какой мозг у отдельных людей получил сходное развитие, и умственная деятельность, возможная благодаря этому сходству, также является коллективной и универсальной. Этим обстоятельством объясняется, например, тот факт, что бессознательные процессы самых далеких друг от друга народов и рас характеризуются весьма примечательным соответствием, которое, помимо всего прочего, указывает на уже неоднократно отмеченный факт необычайного сходства между темами и формами автохтонных мифов и мотивов. Общность устройства человеческого мозга предоставляет универсальную возможность для схожей умственной деятельности. Эта деятельность и есть коллективное психическое. Поскольку существуют различия, соответствующие расе, роду или даже семье, то существует также и коллективное психическое, ограниченное расой, родом или семьей и выходящим на уровень «универсальности» коллективным психическим. Используя выражение П. Жане[115], коллективное психическое охватывает «les parties inférieures»[116] психических функций, так сказать, глубоко укорененные, автоматически действующие, унаследованные элементы, присутствующие повсеместно, а стало быть, трансличностную или неличностную часть индивидуального психического. Сознание плюс личное бессознательное составляют «les parties superieures»[117] психических функций, соответственно те части, которые онтогенетически приобретены и развиты. Тот индивид, который ассимилирует априорно полученное и бессознательно унаследованное коллективное психическое в состав своего онтогенетически приобретенного инструментария, как если бы это была его часть, не вполне законно расширяет границы своей личности, что может приводить к печальным последствиям. Но, поскольку коллективное психическое включает «les parties inférieures» психических функций и тем самым базис, лежащий в основе каждой личности, оно отягощает и разрушает эту личность. Это проявляется в инфляции, принимающей форму ровной самоуверенности или бессознательного усиления значимости Эго (самоупоения) вплоть до патологической воли к власти.
Возводя личное бессознательное к сознанию, анализ позволяет субъекту осознавать те вещи, которые он обычно осознает в других людях и никогда в самом себе. Это делает его соответственно менее уникальным как индивида и более коллективным. Такой шаг – не всегда в сторону плохого, иногда это шаг к добру. Встречаются также люди, которые свои хорошие качества вытесняют, а своим инфантильным желаниям сознательно дают полную волю. Снятие индивидуальных вытеснений поначалу переводит чисто личностные содержания в сознание, но там уже прочно закрепились коллективные элементы бессознательного – присутствующие у всех влечения, качества и идеи (образы), а также все «статистические» фракции усредненной добродетели и усредненного порока, которые выходят на свет, когда мы говорим: «В каждом есть что-то от преступника, гения и святого». Таким образом, возникает живая картина, в изобилии содержащая в себе все то, что ходит по шахматной доске мира: доброе и злое, прекрасное и отвратительное. Постепенно выстраивается чувство солидарности с миром, которое многими людьми ощущается как весьма позитивное и которое в известных условиях выступает в качестве решающего фактора в лечении неврозов. Я самолично наблюдал, как в ряде случаях удавалось в этом состоянии пробудить у пациента впервые в жизни чувство любви и даже пережить его, а также побудить его отважиться на такой прыжок в незнаемое, который оказывался судьбоносным и соответствующим его самости. Я видел немало и таких людей, которые, принимая это состояние за окончательное, годами оставались в состоянии эйфории предприимчивости. Часто я слышал, как такие случаи также восхвалялись в качестве результатов аналитической терапии. Поэтому я должен заявить, что как раз в тех случаях, которые соответствуют этим состояниям эйфории и инициативности, люди до такой степени страдают недостаточным размежеванием с миром, что уж действительно выздоровевшими никак считаться не могут. По-моему, они в равной степени здоровы и нездоровы. Я имел возможность следить за жизнью таких пациентов и должен признать, что они частенько демонстрировали симптомы неприспособленности к жизни, и в случае устойчивости подобных симптомов у них постепенно возникали стерильность и монотония, характерные для всех, лишивших себя своего Эго («Ent-Ichten»). Я, конечно, снова говорю здесь о пограничных случаях, а не о тех не совсем полноценных, нормальных и вполне посредственных людях, для которых вопрос адаптации носит скорее технический, нежели проблематический характер. Если бы я был терапевтом в большей степени, чем исследователем, то, естественно, не смог бы отстаивать излишний оптимизм, поскольку тогда мой взгляд был бы прикован к исцеленным. Но моя совесть исследователя связана не с количеством, а с качеством. Природа аристократична, и один полноценный человек весит на ее весах столько же, сколько десятеро менее полноценных. Мой взгляд следил за полноценными людьми, и на их примере я научился понимать двусмысленность результата чисто личного анализа, а также причины такой двусмысленности.
Если через ассимиляцию бессознательного мы ошибочно включим коллективное психическое в реестр личностных психических функций, то неизбежно последует распад личности на парные противоположности. Кроме уже обсуждавшейся пары противоположностей – мегаломании и чувства неполноценности, которые с болезненной отчетливостью проявляются в неврозе, существует еще немало других, из которых мне хочется выделить лишь специфически моральную пару, а именно добро и зло. В коллективном психическом, помимо прочего, содержатся и специфические добродетели и пороки людей. Кто-то приписывает себе коллективную добродетель как свою персональную заслугу, другой же полагает коллективный порок своей личной виной. И то и другое столь же иллюзорно, как мегаломания и неполноценность, поскольку воображаемые добродетели, так же как и воображаемые пороки, суть просто содержащиеся в коллективном психическом и воспринятые или искусственно осознанные пары моральных противоположностей. Эти пары противоположностей в коллективном психическом демонстрирует пример дикарей: одни наблюдатели восхваляют их величайшую добродетельность, в то время как другие выносят наихудшие впечатления о том же самом племени. В отношении первобытного человека, чья способность к дифференциации, как известно, пребывает на начальной стадии, верно и то и другое, так как его психическое носит коллективный характер, а потому по большей части бессознательно. Он в большей или меньшей степени тождествен коллективному психическому и соответственно обладает всеми коллективными добродетелями и пороками, не причисляя их себе лично и внутренне им не противореча. Противоречие возникает только тогда, когда начинается личностное развитие психического и когда рациональное мышление познает природу несовместимых противоположностей. Следствием этого открытия оказывается конфликт вытеснения. Мы хотим быть добрыми, и поэтому необходимо вытеснять зло; а вместе с этим рай коллективного психического подходит к концу. Вытеснение коллективного психического было абсолютной необходимостью личностного развития. Личностное развитие у первобытного человека или, лучше сказать, развитие самой персоны есть вопрос магической принадлежности. Фигура знахаря или вождя пролагает путь: оба выделяются благодаря странности своих нарядов и образу жизни, выразительности своих социальных ролей. Своеобразие внешности маркирует индивида в отношении к остальным людям, а владение особыми ритуальными тайнами подчеркивает подобное обособление еще сильнее. Этими и аналогичными средствами первобытный член племени создает вокруг себя нечто вроде оболочки, которую можно было бы назвать персоной (маской). Маски, как известно, действительно использовались первобытными людьми на тотемных церемониях, например, для возвышения или изменения личности. Благодаря этому маркированный индивид, по всей видимости, оставлял сферу коллективного психического, и в той степени, в какой ему удавалось отождествиться со своей персоной, он и впрямь ее покидал. Этот уход и есть магическая принадлежность. Конечно, нетрудно утверждать, что ведущим мотивом такого развития является воля к власти. Но при этом можно оставить без внимания то, что выстраивание престижа всегда есть продукт коллективного компромисса: должен быть не только тот, кто хочет обладать престижем, но должна быть и публика, ищущая того, кого бы этим престижем наделить. В подобных обстоятельствах, было бы неверным говорить, что престиж возникает из индивидуальной воли к власти; напротив, это всецело коллективный вопрос. Поскольку общество как целое нуждается в магически действующей фигуре, то оно использует эту потребность во власти одного и в воле к подчинению многих как средство и тем самым способствует формированию личного престижа. Последний представляет явление, которое, как показывает история становления политических институтов имеет наибольшее значение для взаимного признания законов и обычаев разными нациями.
