Гельмут Фигдор - Беды развода и пути их преодоления. В помощь родителям и консультантам по вопросам воспитания.
Весь первый год жизни мать была практически 24 часа в сутки рядом. Но потом ей пришлось пойти на работу. Роберт попал в ясли, откуда после обеда его забирал отец (до этого момента остававшийся в тени). С ним ребенок проводил все свое время до отхода ко сну.
Три месяца спустя у мальчика развилось очень интенсивное, можно сказать «материнское», отношение к отцу. Но вскоре отец поменял работу и по несколько дней в неделю не ночевал дома. Роберт оставался теперь в яслях до вечера и видел отца лишь по выходным.
Фазу нового приближения[100] осложнили тяжелые кризисы в отношениях с родителями, новая беременность матери и наконец рождение младшего брата.
Когда Роберту исполнилось три года, его отец начал играть в хоккей и все свое время посвящал тренировкам, а в выходные разъезжал с играми по всей Австрии. Таким образом, Роберт, можно сказать, потерял своего отца.
Мальчик становился все тише, его развитие в области моторики, развитие автономии и речи явно задерживалось. В яслях, а затем и в детском саду бросалась в глаза его замкнутость, он избегал физических контактов, не смотрел собеседнику в глаза, почти не разговаривал и не играл или играл один. Когда Роберту было четыре года, воспитатели посоветовали родителям обследовать ребенка на предмет его аутических черт.
Итак, первый «симптом развода» (замкнутое поведение в школе) хотя и взаимосвязан с семейным кризисом, но в действительности это «старый симптом», который возник из-за конфликтов объектных отношений еще в предэдипово время. То же самое можно сказать и о поведении ребенка по отношению к матери. Его реакции обусловливаются тем обстоятельством, что типичный для него образец социального поведения по отношению к посторонним базируется на его отношении к матери. Не вызывают удивления и результаты проективных тестовых обследований[101], показавших, что защитные механизмы Роберта находятся в стадии развития, характерной для двух-трехлетних детей: в них преобладает стремление к отрицанию, к проекции и расщеплению. Поэтому Роберт и был вынужден разрешить свой конфликт лояльности методом расщепления объектов – на хорошего отца и плохую мать.
То, что выбор Роберта пал на отца, имеет несколько причин. Во-первых, ему казалось, что отец готов к возврату в семью, но мать его вновь и вновь изгоняет. Во-вторых, мальчик идентифицировал себя с отцом, который и до развода слишком редко бывал дома. В-третьих, переживания развода активизировали в нем переживания старой разлуки с матерью и связанного с нею рождения брата. Таким образом, у него не только возникли агрессивные чувства к матери, но он избегал и ее прикосновений; вероятно, они напоминали ему (бывшую) интимность их отношений, которая по причине болезненных переживаний стала теперь казаться опасной. (В этих обстоятельствах отец становился чрезвычайно важным объектом, который должен был защитить ребенка от матери.) И наконец, мальчик опасался, что, не приняв целиком сторону отца, он потеряет его окончательно.
Польза подобной диагностики заключается в том, что она дает возможность установить дифференцированную идентификацию.
1. Прежде всего родители должны, наконец, внести окончательную ясность в свои отношения. Но, независимо от времени, которое займет подобный процесс, можно уже сейчас сформулировать цели консультации – в интересах развития Роберта и его брата:
• версии развода родителей, существующей у Роберта, необходимо противопоставить общую версию самих родителей, которая осложнила бы Роберту обвинение во всем одной только матери;
• конечно, для этого требуется больше одной беседы с Робертом. Здесь необходимы скрытые, так сказать, бессознательные послания родителей, и особенно – со стороны отца. Ведь до сих пор именно такие послания и подтверждали версию ребенка;
• речь идет о чем-то более важном, чем о внушении ребенку некоторых познаний. Прежде всего, следует ослабить динамический момент расщепления, то есть избавить ребенка от его конфликта лояльности.
2. Нужно выяснить, существуют ли в семье условия для непосредственного выражения агрессивности Роберта, что способствовало бы приостановке дальнейшего процесса расщепления.
3. Отчуждение по отношению к матери, как установило диагностическое обследование, в данном случае не является реакцией переживания в чистом виде, это всего лишь усиление или расширение уже имевшейся симптоматики, которая связана не непосредственно с ситуацией развода, а возникла за много лет до него. Поэтому для Роберта недостаточно одной только консультации родителей. Чтобы ему помочь, необходимы терапевтические мероприятия.
4. Здесь можно кое-что сказать о терапевтических методах:
• независимость явления замкнутости Роберта от актуальной ситуации развода означает, что терапия не должна фокусироваться непосредственно на разводе (см. ниже, раздел 3.2);
• из проективного материала трудно определить, являются ли фиксации влечений и фиксации Я феноменом регрессии на основе внутренних конфликтов либо они – результат задержки или дефицита развития. Анамнез, в отличие, указывает на то, что здесь мы в первую очередь имеем дело не со «зрелым» невротическим конфликтом, а с очень ранними нарушениями развития[102]. Терапевт должен обратить особое внимание не столько на защиту против эдиповых конфликтных ситуаций, сколько на примитивные механизмы преодоления страха. Здесь тоже недостаточно всего лишь вскрыть их, то есть вербально сделать сознательными. Терапия должна предоставить Роберту защищенное помещение, в котором он мог бы полностью довериться терапевту, чтобы испробовать новые пути преодоления страха.
3.2. Индикация «консультации родителей» и «детской психотерапии»
Роберт хотя и вызвал тревогу у родителей лишь по поводу нарушений поведения, возникших после развода, но он уже давно нуждался в помощи – в психотерапевтической помощи! И это независимо от развода. У большинства детей, как уже говорилось, симптомы возникают спонтанно, они следуют непосредственно за разводом (здесь речь не о предполагаемых долгосрочных последствиях) и являются прямыми реакциями на то впечатление, которое произвел на них развод. Симптомы, таким образом, становятся реакциями на связанные с разводом фантазии и выражают освобождающиеся в этой связи чувства и аффекты. Здесь я, как и В. Шпиль, говорю о «реакциях переживаний».
Реакции переживаний, как мы уже знаем, – не патологичные явления, в общем и целом это нормальные и здоровые ответы на сумасшедшие жизненные обстоятельства. И они проходят, если проходит само переживание («травма»).
В этих случаях терапевтического вмешательства по отношению к детям лучше всего избегать.
• Слишком поспешное обращение к психотерапевту может создать у ребенка впечатление, будто это с ним что-то не в порядке. Я же, напротив, считаю, что в этой ситуации важнее всего дать ребенку понять, что его печаль, ярость, страх и проистекающее из всего этого дурное поведение вполне понятны и имеют право быть.
• Психотерапия как ответ на симптомы переживания развода может оказаться неверным решением еще и потому, что симптомы в этом случае не только являются нормальными реакциями, это еще и акции, призванные восстановить душевное равновесие: так печаль помогает справиться с потерей; регрессивная зависимость, которую проявляют многие дети, имеет целью восстановить потерянное было доверие к родителям и избавиться от страха оказаться ими покинутым; страхи и ярость выражают вопрос к родителям, причиняющим ребенку такую боль, любят ли они его еще; или они выражают такие вопросы: «Моя ли это вина?», «Как теперь будет выглядеть мое будущее?».
Итак, это зов на помощь, ребенок таким образом хочет получить объяснение и утешение[103]. Но мы уже говорили о том, что на помощь можно рассчитывать лишь тогда, когда ты покажешь, что нуждаешься в ней. Если же ребенок отрицает или подавляет в себе боль, а родители надеются, что терапия вернет ему его душевное равновесие, может легко случиться, что они упустят возможность дать детям те «ответы», которых те, собственно, требуют от них своими симптомами.
Здесь можно возразить, что психоаналитически ориентированная психотерапия не ставит перед собой задачу в первую очередь освободить ребенка от симптомов, ее цель – переработать проблемы, лежащие в их основе. Поэтому она в любом случае принесет пользу. Возражение верное, но, тем не менее, в этом случае можно ожидать, что терапия освободит родителей от дальнейших размышлений (например, в отношении их ответственности за ситуацию и ее улучшение). Кроме того, следует спросить, не противопоказано ли работать не над симптомами, а над бессознательными структурами защиты там, где ребенок (и не только ребенок) переживает не только внутренний, но, прежде всего, острый внешний жизненный кризис[104].
