Гельмут Фигдор - Беды развода и пути их преодоления. В помощь родителям и консультантам по вопросам воспитания.
При всех наших стараниях помочь новой семье создать удачное исходное положение или откорректировать уже случившиеся ошибки мы должны избегать иллюзии, будто проблем и ошибок можно вообще избежать. Для этого происшедшие изменения привычной жизни слишком радикальны и внутренние (также и бессознательные) переживания этих событий слишком близки к пережитой травме развода. Итак, дети будут реагировать, и они будут реагировать таким же образом, как реагировали на развод: страхом, печалью, ревностью или яростью, а также чувством вины и неудачи (например, «меня одного маме было недостаточно»). И если внешне они не проявляют своей растерянности, то это – как и в случае развода – скорее указывает на то, что они (по каким бы то ни было причинам) не желают показывать этих чувств или сами их отрицают. Даже у тех немногих детей, которые «рады новому папе», чувства достаточно амбивалентны. И также, как и при разводе, нам предстоит объяснить родителям (и их новым партнерам), что они должны рассчитывать на растерянность и отчаянье детей, а также на связанные с этим симптомы. Но они с чистой совестью могут взять на себя ответственность и за эти новые нагрузки, которым они подвергают своих детей.
О симптомах и симптоматическом поведении детей, чьи родители вступают в новое супружество, можно сказать то же, что и о непосредственной симптоматике развода: их следует понимать как вопросы, и ребенок сильно нуждается в «ответах» на них. И вопросы эти остаются прежними. Лишь на два из них следует обратить особое внимание, поскольку они стоят в центре всех бед ребенка в данной ситуации. Первый: «Я всегда буду тебя любить, потому что ты мой ребенок. И в этом ничего абсолютно не изменится, даже если я и люблю этого мужчину (эту женщину). Он (она) – мой (моя) мужчина (женщина), а ты мой ребенок!». А вот ответ на второй «горящий» вопрос: «Любить можно больше, чем одного человека. Ты ведь тоже любишь и маму, и папу. Может быть, тебе тоже понравится новый мамин муж (папина жена), но ведь ты от этого не перестанешь любить папу (маму)!».
Итак, теперь мы можем представить себе «шансы развода». Как минимум, теоретически. Однако вопрос, что должно произойти, чтобы детям удалось преодолеть развод родителей без тяжелых долгосрочных последствий и даже извлечь из него пользу для своего развития, представляет собой лишь половину проблемы. Второй частью проблемы является вопрос: как можно помочь родителям приобрести способность делать то, что следует делать? Важнейшим условием для удачи профессиональной помощи является позиция, которая исходит из необходимости помощи не только детям, но и взрослым, которые тоже находятся во власти своих тяжелых, захлестывающих переживаний.
Дальше мы обратимся к проблеме методики и техники профессиональной работы с разведенными семьями.
Глава 3. В чем именно так необходима помощь? Консультация родителей и терапевтическая работа с детьми
3.1. Диагностика и индикация на примере шестилетнего ребенка разведенных родителей
Родители Роберта разошлись примерно год назад, после того как отец признался матери в том, что у него есть другая женщина. Роберту было шесть с половиной лет и он уже ходил в первый класс. Родителей привели ко мне два обстоятельства. Во-первых, учительница заметила, что мальчик целиком ушел в себя, перестал общаться с другими детьми, на переменах оставался сидеть на своем месте и едва ли отвечал на вопросы. И, во-вторых, он стал избегать малейшего физического контакта с матерью, вздрагивал при каждом ее прикосновении и постоянно говорил о том, что ему хотелось бы жить с отцом. Он считал, что у отца ему было бы лучше, там ему не нужно было бы ходить в школу, хотя все – в том числе и отец, – объясняли ему, что это не так. Его братишка, двумя годами моложе, напротив, казалось, вообще не проявлял никаких реакций на развод.
Роберт по-своему реагирует на развод родителей, как реагируют на него абсолютно все дети. Более того, он проявляет свои реакции и их характер не обещает для его дальнейшего развития ничего доброго: ни в отношении успеваемости, ни в отношении развития способности к социальным контактам, ни для его эмоционального развития. Таким образом, Роберт в наших глазах – типичная «жертва развода».
Однако ближайшее рассмотрение поведения Роберта не позволяет типизировать его как простой «симптом развода». Так, из беседы с родителями выясняется, что отчуждение по отношению к матери появилось у мальчика не сразу, то есть не непосредственно после развода, а развилось позднее, примерно полгода спустя. Все дело в том, что через три месяца отец вернулся домой, но задержался там не более двух недель. Бурные ссоры между ним и женой вынудили его снова уйти. Еще два месяца спустя, незадолго до Рождества, отец оставил свою новую подругу и снова оказался перед их дверьми с чемоданом в руке. Однако дней через десять он снова ушел. Замкнутость ребенка обнаружилась уже в самом начале, но его отчуждение по отношению к матери появилось после третьего ухода отца. Можно предположить, что эти два симптома являются реакциями на разные события, где, собственно, сам развод или, вернее, первый уход отца из дома играет, скорее, второстепенную роль, а в нарушении отношения ребенка к матери повинны отношения родителей и та форма, в которой они переживали свой кризис. Замкнутость Роберта в школе появилась, собственно, еще раньше, задолго до ухода отца, и, по-видимому, была связана с напряжением в отношениях родителей еще до развода. Итак, из «типичного ребенка развода» вырастает совершенно индивидуальная картина семейного кризиса, в котором на передний план выступает не столько сам развод, сколько то, как он формировался, то есть кризис родительских отношений.
На практике для профессиональных помощников эта оценка весьма существенна. Проявление интереса к подобного рода подробностям развода может оказать консультанту, берущемуся помочь родителям (идет ли речь о терапии или о даче практических советов), неоценимую поддержку.
Большинство консультантов и рассматривало бы случай с Робертом именно так. Однако взаимосвязь между актуальными реакциями и историей жизни до развода ведет нас несколько дальше. Конечно, нельзя отрицать, что отчуждение Роберта является его реакцией на неопределенность ситуации и конфликты между родителями, но в то же время возникают два вопроса: во-первых, почему он реагирует именно так, а не иначе, и, во-вторых, как именно взаимосвязаны эти реакции с уже развитыми психическими структурами (первичными объектными отношениями), сформировавшимися до развода.
В ходе дальнейшей работы выяснилось, что у Роберта уже состоялся «неудачный старт» с матерью. Еще младенцем он «кричал три месяца подряд», что, естественно, не могло не пошатнуть веру матери в себя и не подорвать ее чувства к ребенку. Здесь сыграло свою роль и то, что Роберт уже в первые недели жизни едва выносил малейшие изменения. С развитием физической автономии он потихоньку учился вносить свой собственный вклад в сохранение непрерывности житейских ситуаций, а именно: он отказывался от открытий, которые обычно так увлекают детей, когда те учатся ползать, не проявлял особого любопытства и не слишком реагировал на внешние события. У таких детей обычные кризисы развития необыкновенно усугубляются любыми новыми нагрузками.
Весь первый год жизни мать была практически 24 часа в сутки рядом. Но потом ей пришлось пойти на работу. Роберт попал в ясли, откуда после обеда его забирал отец (до этого момента остававшийся в тени). С ним ребенок проводил все свое время до отхода ко сну.
Три месяца спустя у мальчика развилось очень интенсивное, можно сказать «материнское», отношение к отцу. Но вскоре отец поменял работу и по несколько дней в неделю не ночевал дома. Роберт оставался теперь в яслях до вечера и видел отца лишь по выходным.
Фазу нового приближения[100] осложнили тяжелые кризисы в отношениях с родителями, новая беременность матери и наконец рождение младшего брата.
Когда Роберту исполнилось три года, его отец начал играть в хоккей и все свое время посвящал тренировкам, а в выходные разъезжал с играми по всей Австрии. Таким образом, Роберт, можно сказать, потерял своего отца.
Мальчик становился все тише, его развитие в области моторики, развитие автономии и речи явно задерживалось. В яслях, а затем и в детском саду бросалась в глаза его замкнутость, он избегал физических контактов, не смотрел собеседнику в глаза, почти не разговаривал и не играл или играл один. Когда Роберту было четыре года, воспитатели посоветовали родителям обследовать ребенка на предмет его аутических черт.
Итак, первый «симптом развода» (замкнутое поведение в школе) хотя и взаимосвязан с семейным кризисом, но в действительности это «старый симптом», который возник из-за конфликтов объектных отношений еще в предэдипово время. То же самое можно сказать и о поведении ребенка по отношению к матери. Его реакции обусловливаются тем обстоятельством, что типичный для него образец социального поведения по отношению к посторонним базируется на его отношении к матери. Не вызывают удивления и результаты проективных тестовых обследований[101], показавших, что защитные механизмы Роберта находятся в стадии развития, характерной для двух-трехлетних детей: в них преобладает стремление к отрицанию, к проекции и расщеплению. Поэтому Роберт и был вынужден разрешить свой конфликт лояльности методом расщепления объектов – на хорошего отца и плохую мать.
