Фрейд Зигмунд - Очерки об истерии
В какой-то степени становится понятным приступ головокружения, но мне ещё не совсем ясен тот случайный момент, который в такой радостной атмосфере спровоцировал воспоминание о смерти подруги. К счастью, сделанное мною предположение оказалось удачным. – Вы можете точно припомнить по какой улице Вы тогда шли? – Конечно, это была главная улица города, с расположенными на ней старыми домами, я и сейчас хорошо её вижу перед глазами. – А где же жила Ваша подруга? – На этой самой улице, я как раз проходила мимо её дома, через два дома у меня начался приступ головокружения. – Когда Вы проходили мимо дома Вашей подруги, он напомнил Вам о её смерти, а несоответствие Вашего радостного настроения, в котором Вы ни о чём плохом не хотели думать, вновь заставил Вас мучаться.
Но и такие объяснения не вполне удовлетворяли меня. Возможно, что я упускал из виду что-то очень значительное, то, что создало или усилило предрасположенность к истерии у прежде здоровой девушки. В качестве подходящего повода могло оказаться периодическое женское недомогание, поэтому я спрашиваю у пациентки: Не знаете ли Вы когда в том месяце у Вас были менструации? – Пациентка приходит в раздражение: Я что и это тоже должна помнить? Могу сказать только одно, в то время они появлялись очень редко и нерегулярно. В тот период за весь год они были только один раз. – Хорошо, сейчас мы вычислим, когда же был точно этот единственный раз. – При перечислении дат, пациентка с уверенностью выбирает определённый месяц, но колеблется в выборе между двумя днями, которые находятся непосредственно перед праздником, всегда происходящим в один и тот же день. – Не совпадал ли этот праздник со временем проведения бала? – С растерянностью она отвечала: этот бал, действительно, был в день праздника. Сейчас я хорошо вспоминаю, да просто не могу отделаться от мысли, что единственные в том году менструации пошли как раз перед самым балом. Это, вообще, был первый бал, на который я была приглашена.
Теперь полученный материал позволяет легко осуществить реконструкцию событий и чётко увидеть механизм этого истеричного приступа. Конечно, к своим выводам я пришёл затратив достаточно большие усилия, кроме того требовалось хорошее владение техникой ведения разговора и умение создавать гипотезы, чтобы иметь возможность углубиться в поиск истинных причин страданий, чтобы пробудить у пациентки казалось уже забытые события, лежащие 21 год назад, не надо скидывать со счетов ещё и сохраняющееся недоверие со стороны пациентки. В результате проделанной работы полное совпадение моих гипотез с реальными событиями.
После этого длинного, но неизбежного отступления, я возвращаюсь к истории мисс Люси. На сеансах гипноза пациентку невозможно было погрузить в сомнамбулическое состояние, вместо этого она просто спокойно лежала с постоянно закрытыми глазами, находясь в состоянии неглубокой внушаемости, с несколько застывшей мимикой, не шевеля ни руками, ни ногами. Я спросил у неё, не помнит ли она повод, в результате которого у неё впервые возникло обонятельное ощущение подгоревшего мучного блюда. – О, конечно, я знаю это довольно точно. Это было приблизительно два месяца назад, за два дня до моего дня рождения. Я находилась в учебной комнате детей и играла с ними (это были две девочки) в кухню, вот как раз тогда почтальон принёс письмо. По почтовому штемпелю и почерку я увидела, что письмо было из Глазго от моей матери. Я уже собирались его открыть и прочитать, как вошедшие дети набросились на меня, вырвали из рук моих письмо и закричали: «Нет-нет, ты не должна его сейчас читать – письмо, конечно же, на твой день рождения, мы спрячем его до тех пор». И пока дети резвились и прыгали вокруг меня, я стала ощущать всё более сильный запах. Оказалось, что дети оставили на произвол судьбы приготовленное ими мучное блюдо и оно сгорело. С тех пор меня постоянно преследует этот запах, он никогда не исчезает, всегда находится рядом, и почти невыносимым становится в минуты волнения.
Вы действительно отчётливо видите перед собой ту сцену? – Да точно также, как это было тогда. – Что же могло Вас так сильно задеть в случившемся? – Меня потрясло то, что дети проявляли такой огромный интерес ко мне. – Они что, не всегда были такими? – Да нет, но это с особенной силой проявилось при получении письма от матери. – Но я не понимаю, в чём состоит контраст между чувствами, привязанностью детей и письмом матери, контраст, на который по-видимому Вы хотите обратить моё внимание. – В то время я собиралась поехать к матери, но после эпизода с письмом я поняла, что мне будет почти невозможно оставить дорогих для меня детей. - А что случилось с Вашей матерью? Возможно, она пребывает сейчас в полном одиночестве и потому позвала Вас к себе? Или же она была серьёзно больна и Вы ждали от неё каких-либо весточек? – Нет-нет, хотя она и часто болеет, тогда ничего подобного не было, да и кроме того с нею всегда рядом одна из её подруг. – Тогда я не понимаю, почему Вам нужно было покидать детей? – Дело в том, что я не могла больше находиться в доме. Кажется, что экономка, кухарка и француженка стали считать, что я уж слишком высоко стала возноситься на своём месте, они объединились против меня с целью извести меня всякими мелкими интригами. Всё, что только возможно было выдумать обо мне, они доносили дедушке (девочек). Я не нашла поддержки ни у одного из обоих господ, на что так сильно надеялась, изливая им мои жалобы. Не видя другого выхода я предложила господину директору (отцу детей) рассчитать меня. На это он довольно дружелюбно ответил, что я должна хорошенько подумать ещё две недели, а потом принять твёрдое решение. Тогда я действительно находилась в неопределённой ситуации; я считала, что мне придётся оставить этот дом, но как видите я всё ещё пока здесь. – Кроме привязанности со стороны детей, Вас ещё что-нибудь притягивает к детям? – Да, находящейся на смертном одре матери девочек, приходящейся мне дальней родственницей по материнской линии, я пообещала, что приложу все мои силы, чтобы позаботиться о малышках, что никогда их не покину и постараюсь заменить им мать. Высказав просьбу о расчёте, я нарушила данное мною обещание.»
По-видимому, мы полностью завершили анализ ощущения неприятного запаха; в своё время этот запах действительно легко объяснялся ситуацией, он находился в тесной взаимосвязи с событием, небольшой сценкой, которая вызывала самые противоречивые аффекты: сожаление из-за того, что она вынуждена была покидать детей и обида, толкающая её на такой поступок. Понятно, что письмо от матери напомнило пациентке о её решении, так как она намеревалась уехать именно к ней. Конфликт испытываемых пациенткой аффектов в свою очередь устранил травматичность события, а в качества сохранившегося символа пережитой травмы остался существовать неприятный запах горелого. Конечно, ещё необходимо было отыскать причину того, почему изо всех воспринимаемых деталей той сцены, пациентка выбрала в качестве символа именно запах. Но я уже был достаточно хорошо подготовлен к тому, чтобы объяснить это хронической болезнью носа. На мой прямой вопрос пациентка сообщила, что как раз в то время она опять страдала от очень сильного насморка и даже почти совсем утратила обоняние. И всё равно в состоянии большого волнения она отчётливо воспринимала запах сгоревшего мучного блюда, запах, которому удавалось прорваться сквозь органические преграды в виде анозмии[i]
.
Но я не был до конца доволен полученным таким образом объяснением. Хотя это и звучало довольно правдоподобно, здесь явно не хватало чего-то важного, какого-либо более приемлемого основания, которое бы более ясно объяснило причину того, почему неприятный ряд впечатлений и противоречивые аффекты должно были привести именно к истерии. Почему переживания пациентки не могли остаться в рамках нормальной психической жизни? Другими словами, что послужило основанием для возникновения конверзии? Почему у пациентки сохранялась в памяти не вся сценка, а лишь ощущение неприятного запаха, которое пациентка предпочла всем другим в качестве символа воспоминания? Такие вопросы вполне можно было бы посчитать нескромными и ненужными, если бы речь шла о закоренелой истеричке, у которой механизм конверзии превратился в совершенно привычное дело. Но моя пациентка приобрела страдание только вследствие только одной пережитой травмы, во всяком случае у ней была недолгая история мучений.
Я уже хорошо знал из психических анализов подобных случаев, что там, где впервые появляется истерия, там неизбежно существует на это подходящий повод, а именно из сознания намеренно вытесняется какое-либо представление, исключаясь этим от возможности проработки посредством ассоциативной активности.
В таком намеренном вытеснении я нахожу также и причину конверзии возбуждения, независимо от того было оно тотальным (полным) или частичным. Заряд возбуждения, который не может разрядиться в активности ассоциаций, тем скорее находит себе ложный путь, воздействуя (иннервируя) на тело. Для мотива к вытеснению достаточно ощущения неудовольствия, несовместимости вытесняемой идеи со всей остальной массой представлений Я. Но вытесненное представление впоследствии мстит за себя, оказывая патогенное воздействие.
