Фрейд Зигмунд - Очерки об истерии
В этот раз пациентке не имела не малейшего подозрения о том, с чем бы могло быть связано новое неприятное обонятельное ощущение. Она рассказывала: «У нас в доме курили постоянно, я просто действительно не могу этот запах связать с каким-то определённым событием». Я убедил пациентку, что от надавливания моей рукой она сможет всё вспомнить. Ранее я уже упоминал, что для воспоминаний пациентки были характерны живость и отчётливость, они были «визуальными». И, действительно, под нажатием моей руки у пациентки всплыл образ, правда, вначале не совсем отчётливо и лишь частично. Она увидела столовую в доме господина директора, вместе с детьми она поджидала прихода с фабрики на обед обоих господ. – Сейчас мы сидим вокруг стола: господа, француженка, экономка, дети и я. Но так было и в любой другой день недели. – Пожалуйста, внимательно всматривайтесь и далее в эту картину, она будет изменяться, приобретая свою неповторимость. – Да, теперь я увидела ещё одного гостя, главного бухгалтера, довольно пожилого человека, любящего детей господина словно бы те были его внучки; он так часто приходил на обед, что на него и не всегда обратишь внимание. – Терпение и только терпение, ни на миг не отвлекайтесь от этой картины, тогда, наверняка, что-нибудь произойдёт. – Нет, ничего особенного не происходит. Мы поднимаемся из-за стола, сейчас дети должны попрощаться и мы уйдём с ними на третий этаж. – Ну и что дальше? – Да, дальше, действительно, кое-что происходит, я сейчас хорошо припоминаю ту сцену. Когда дети собрались уходить главный бухгалтер захотел их поцеловать. Но мой хозяин резко вскочил со своего места и закричал: «Не смейте целовать моих детей». От этого у меня закололо сердце, а так как господа тотчас принялись курить, в памяти у меня сохранился только запах сигарного дыма.
Таким образом, теперь мы видим, что за первой травмой находилась другая, более глубоко спрятанная сцена, действующая в качестве психотравмы, и сохранившая по себе символ памяти в виде запаха сигарного дыма. Но откуда же исходит такое сильное воздействие («дальнобойность») этой сцены? – Я спрашиваю пациентку: Какая же сцена произошла раньше, та, в которой фигурирует запах сигарного дыма, или другая, с запахом сгоревшего мучного блюда? – Последняя сцена произошла раньше почти на целых два месяца. – Мне непонятно, почему у Вас закололо сердце, когда отец своеобразным способом защищал детей? Это ведь никак не относилось к Вам? – Да просто не совсем хорошо было так грубо наезжать на пожилого мужчину, который был добрым другом, да к тому же ещё и гостем. Во всяком случае, это можно было сделать в более спокойном тоне. – Так Вас всего лишь неприятно поразило грубое поведение Вашего господина? Возможно, Вам стало стыдно из-за его поведения, а может быть Вы даже подумали, если он из-за такой чепухи позволяет себе столь большую грубость в отношениях с пожилым другом и гостем, как же тогда он будет поступать со мной, если я окажусь на месте его жены? – Нет, так далеко мои мысли не заходили. – Так что же, Вас поразила именно грубость? – Конечно, хотя он никому не позволяет целовать своих детей. – Сейчас я опять нажму рукой на Ваш лоб и под её давлением у Вас всплывёт воспоминание о ещё более отдалённой по времени сцене, которая как раз и является наиболее травмирующей; именно она наделила эпизод с главным бухгалтером таким большим травмирующим значением.
Оказалось, что ещё за несколько месяцев до сцен с запахами, одна знакомая дама, прощаясь, поцеловала обоих девочек в губы. Отец, находившийся тут же рядом, сумел-таки сдержаться и ничего не сказал, но по уходу дамы разразился гневными высказываниями по адресу несчастной воспитательницы. Он втолковывал ей, что именно она ответственна за то, чтобы никто не целовал его детей в губы, отныне её обязанностью становится не допущение и близко чего-либо подобного, а если она сама будет попустительствовать этому, то будет считаться, что она не справляется со своими прямыми обязанностями. Если хотя бы раз подобное произойдёт, то он тотчас передаст воспитание своих детей в другие руки. Это было время, когда пациентка считала, что любит господина директора, она всё ещё надеялась, что услышит что-то, напоминающее их первый дружеский разговор. Но эта сценка уничтожила все её надежды. Про себя пациентка подумала: если из-за таких безвинных пустяков, причём таких, к которым я никак непричастна, он так грубо отыгрывается на мне, высказывая неприятные угрозы, тогда, конечно же, я ошибалась, что у него были ко мне тёплые чувства. Тогда бы они не позволили ему оскорблять меня. – Очевидно, что именно эту мучительную сцену пациентка пережила ещё один раз, когда бухгалтер вознамерился поцеловать детей и был грубо одёрнут их отцом.
Когда спустя два дня после этого последнего психического анализа мисс Люси опять посетила меня, я спросил у неё, что хорошего за это время произошло с нею.
Теперь она выглядела совершенно по-другому, смеялась и высоко держала голову. На мгновенье я даже подумал, что по-видимому ошибочно оценил их отношения, что из гувернантки детей, она превратилась в невесту директора. Но мои предположения оказались ошибочными: «Нет-нет, ничего нового не произошло. Просто Вы меня ещё плохо знаете, так как видели меня только в болезненном состоянии и плохом настроении. А обычно я всегда вот такая весёлая. Когда я вчера утром проснулась, то не ощутила никакой прежней тяжести, и два дня чувствую себя превосходно. – А что Вы думаете о перспективах Вашего нахождения в доме директора? – Мне стало совершенно ясно, что ничего хорошего меня здесь не ожидает, но я не собираюсь горевать из-за этого. – А удастся ли Вам теперь найти общий язык с прислугой? – Да я думаю, что все прежние конфликты были связаны с моей повышенной обидчивостью. – Вы всё ещё любите господина директора? – Конечно, я продолжаю его любить, но теперь это уже ничего не значит. Ведь никто же не запретит мне думать и мечтать о том, чего я сама хочу.
Я внимательно исследовал её нос и обнаружил, что почти полностью восстановилась его болевая и рефлекторная чувствительность. Теперь пациентка могла легко различать запахи, хотя и делала это пока неуверенно и затрачивая большие усилия. Мне ещё нужно будет выяснить, насколько сильно повлияла на анозмию соматическая болезнь носа.
Всё лечение захватило немногим более девяти недель. Четырьмя месяцами позже я случайно встретил мою бывшую пациентку на одной из дач. Она была весела и сохраняла своё хорошее настроение.
Эпикриз
Я не хотел бы, чтобы читатель чересчур легкомысленно отнёсся к изложенной здесь истории болезни. Этот клинический случай действительно относится к лёгкой форме истерии, да и всё лечение заключалось в избавлении от нескольких незначительных симптомов. Но мне кажется весьма поучительным, что даже такое скудное с виду проявление невротического заболевания для своего появления нуждается в большом количестве предпосылок. Подробно излагая эту историю болезни я надеялся представить её в качестве идеального примера для одной из форм истерии, которой может заболеть даже не отягощённый наследственно человек, если в его жизни произойдёт соответствующее сплетение событий. Обратите внимание, что я не использую понятие чистой истерии, которая якобы может возникнуть независимо от любого рода наследственной предрасположенности; таковую, вероятно, никогда и нигде не встретишь. Я имею в виду тот особый вид предрасположенности, когда человек заболевает истерией, хотя прежде никаких намёков на свойства истеричного характера не обнаруживалось. А невропатическая предрасположенность, так как её принято понимать, есть нечто совсем другое, и выявить её можно ещё задолго до появления заболевания, например обнаружив существующих в роду заболевших родственников или психические качества человека настолько выражены, что ещё до всякого заболевания обращают на себя внимание. Насколько я знаю, ничего подобного не было обнаружено у мисс Люси Р. Таким образом, её истерию можно назвать приобретённой, появление заболевания было обусловлено ничем иным как довольно широко распространённой общей склонностью давать истеричные реакции, той склонностью, о которой мы пока почти ничего не знаем. В таких случаях всё в основном определяется природой психотравмы, естественно, не надо забывать учитывать индивидуальную реакцию человека на воздействие травмирующих переживаний. Неизбежным условием, приводящим к возникновению истерии, является ощущение несовместимости между Я и возникающим в представлениях человека новым образом. В другом месте я надеюсь показать то, как различные невротические расстройства возникают из различных техник, применяемых Я для того, чтобы справиться и освободиться от этой несовместимости. Истеричный вид защиты – для которого как раз и требуется особая предрасположенность – состоит в конверзии заряда возбуждения в соматическую иннервацию, а извлекаемая от этого польза для страдальца заключается в том, что непереносимое представление полностью вытесняется из сознания Я. Вместо него сознание Я будет теперь содержать появившиеся путём конверзии соматические реминисценции – в нашем случае ими были неприятные обонятельные ощущения – и отныне человек начинает страдать от аффекта, который более или менее ясно связан именно с этими реминисценциями. Создаваемая таким способом психическая ситуация больного человека больше уже не изменяется, так как существующее противоречие более не замечается из-за его устранения посредством изменения и конверзии, приводящих к мирному урегулированию аффективных конфликтов. Таким образом, в механизме, провоцирующем истерию, с одной стороны отражается нравственная трусость, а с другой стороны он представляет собой защитное мероприятие, находящееся в арсенале средств Я. Встречается довольно много случаев, когда можно справедливо сказать, что защита от повышенного заряда возбуждения посредством продуцирования истеричных симптомов была наиболее целесообразным способом выхода из тяжёлой ситуации; но и в таких случаях чаще всего можно прийти к выводу, что немного большая доля нравственного мужества не оказалась бы лишней для индивида.
