Александр Цейтлин - Труд писателя
Следствием подобного состояния является большая творческая продуктивность. Так, в непрекращающемся порыве вдохновения создавалась «Полтава», о работе Пушкина над которой сохранилось колоритное свидетельство Юзефовича: «Погода (в Петербурге) стояла отвратительная. Он (Пушкин. — А. Ц.) уселся дома, писал целый день... Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир; стихи преследовали его и туда; он ел на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтоб записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки».
Пушкин недаром называл состояние вдохновения «тяжким пламенным недугом». Однако, изнуряя физически, вдохновение в то же время доставляет художнику глубокое моральное удовлетворение. По словам Бальзака, на этом этапе совершается подлинный «экстаз творчества», который «заглушает раздирающие муки рождения».
Вдохновение пробовали сравнивать с импровизацией, с которой у него действительно найдется немало общего. Бесспорно, что ряд писателей мог творить импровизируя, не прибегая к особому труду, не испытывая того «беспокойства, которое предшествует вдохновению» («Египетские ночи» Пушкина). Это в особенности применимо к блестящим салонным импровизациям Дидро, Сталь, Метастазио и других. И все же из того, что эти писатели питали индивидуальную склонность к импровизации, не следует еще делать вывод, что всякое творчество представляет собою импровизацию. В то время как импровизация не знает труда, вдохновение постоянно им сопровождается. Сходство между тем и другим — быстрота впечатлений, кажущаяся непроизвольность и пр. — конечно, еще не делает эти явления тождественными. В этом плане интересно беглое замечание, брошенное Марксом в одной из его статей об Италии: «Слыхал ли кто-нибудь, чтобы великие импровизаторы были также великими поэтами? В политике дело обстоит так же, как в поэзии»[42]. Импровизаторами не были ни Гёте, ни Пушкин: их вдохновение было гораздо более сложным и на всех своих этапах сочеталось с техникой.
Вдохновение не пассивно, как утверждала идеалистическая эстетика, изображавшая поэта всецело отдающимся во власть творческой «стихии». Оно не является и состоянием «рассеянности», и в этом смысле неправ Пушкин, сказавший в стихотворении «Поэт и чернь»: «Поэт по лире вдохновенной рукой рассеянной бряцал». Вдохновение должно считать проявлением высшей активности творческой личности. Для него типично состояние целеустремленности, собранности, сосредоточенности. Достигнув равновесия душевных сил, сконцентрировав внимание, поэт мобилизует все свои способности на выполнение первостепенных творческих задач. Никогда он не творит с большим подъемом и никогда он не добивается большего, чем в эти счастливые минуты исключительного подъема.
«Искать вдохновения всегда казалось мне смешной и нелепой причудою: вдохновения не сыщешь; оно само должно найти поэта». Эти слова, сказанные Пушкиным в предисловии к «Путешествию в Арзрум», не следует считать отрицанием вдохновения, прихода которого Пушкин терпеливо выжидал или обращался к другим процессам работы, не требовавшим такого напряжения творческих сил. Заметим, что не все мастера обладали этой способностью, не теряя времени, переключаться на иной вид работы. Стендаль «всегда ждал минуты вдохновения, чтобы писать», «работал мало, так как ожидал вдохновения, т. е. состояния особенного возбуждения, которое охватывало меня в то время, может быть, два раза в месяц». Пассивное ожидание вдохновения сильно уменьшило продуктивность Стендаля — он признавал, что мог бы с пользой провести «десять лет своей жизни, глупо потраченные в ожидании вдохновения».
Художники, у которых эмоциональная сфера развита сравнительно слабо или подчинена рассудку, работают не апеллируя к вдохновению и не пользуясь его помощью. Франс признавался своему секретарю: «Огонь вдохновения у меня очень умерен, на нем даже воды не вскипятишь». Флобер пользовался преимуществами, доставленными ему вдохновением, с осторожностью и не доверял ему. Его письма полны оговорок на этот счет: «Нельзя жить вдохновением»; «В эту минуту... я чувствую себя в ударе, лоб у меня горит, фраза льется сама собой... Но я знаю эти маскарады воображения...» Вдохновение приходило к Флоберу трудно и редко, и он больше рассчитывал на свою способность к спокойному и каждодневному труду.
Закрепляясь «спокойными руками ремесленника», вдохновение подкрепляется «умением» мастера, его технической зрелостью. В этом отношении чрезвычайно любопытно свидетельство Н. А. Римского-Корсакова: «Отсутствие гармонической и контрапунктической техники вскоре после сочинения «Псковитянки» сказалось остановкою моей сочинительской фантазии, в основу которой стали входить все одни и те же заезженные... мною приемы, и только развитие этой техники, к которой я обратился, дало возможность новым, живым струям влиться в мое творчество и развязало мне руки для дальнейшей сочинительской деятельности»[43].
В том новом значении полной сосредоточенности всей духовной и физической природы, какое вкладывает в понятие вдохновения современная исследовательская мысль, вдохновение, конечно, незаменимо. Присущая вдохновению сила в исключительной мере повышает продуктивность творчества: как говорил Гоголь, «...попутный ветер сходит на вдохновение наше, и то, для чего, казалось бы, нужны годы, совершается иногда вдруг». Он же справедливо указывал, что «вдохновением много постигается такого, чего не достигнешь никакими учениями и трудами». Это испытала на своем опыте Сейфуллина, которая долго не находила нужной трактовки образа и сюжетной ситуации, пока одно случайное замечание со стороны не открыло ей того, чего она так безуспешно добивалась. «Вот он, внезапный свет! В тот же вечер я заново передумала все о своей Тане, ночью написала первую главу...»
Энергия вдохновения не содержит в себе ничего «потустороннего», являясь результатом мобилизации всех духовных и физических способностей творящего. Представляя собою проявление высшей активности человека, вдохновение — это такая «гостья, которая не любит посещать ленивых» (Чайковский). Она является только к тем, кто ее призывал и соответствующим образом подготовил ее приход.
Сознание
Как основательно заметил Павленко, «вдохновение не помогает написать вещи без ошибок и изъянов. Можно и. с помощью вдохновения натворить бед, если предоставить свободу своему порыву и не держать его в ежовых рукавицах „разума, который должен с неумолимой строгостью взвешивать каждую написанную мысль на весах целесообразности».
Идеалисты игнорировали роль разума в процессе художественного творчества. Отрицая какое-либо участие сознания в работе вдохновения, они считали искусство плодом действия «иррациональных» и бессознательных сил. Эти теории развивались и варьировались на разные лады. Гёте разработал теорию «предзнания», «антиципации», которая говорила о «предвосхищении» писателем данных опыта вследствие его врожденной способности. Когда Эккерман говорил Гёте о том, что в «Фаусте» все основано на тщательном изучении жизни, Гёте отвечал ему: «Пусть так. Но если бы я с помощью антиципации не носил уже в себе весь мир, мои зрячие глаза были бы слепы и все исследование и весь опыт были бы лишь мертвыми, тщетными потугами». Эта теория «предзнания» была метафизической. Сам Гёте не раз опровергал ее указаниями на важность для писателя культуры, знаний, жизненного опыта. Идеалистическая эстетика, культивировавшая учение о бессознательности художественного творчества, довела его до предела в известном учении об «интуиции», которую Бергсон и его школа рассматривали как могучее оружие «сверхсознания».
Человек нередко совершает определенные поступки, руководясь своим чувством или осуществляя их автоматически, вследствие уже выработавшихся у него навыков. Рассуждение руководит общим направлением его действий, но оно вовсе не сопровождает действие на всех без исключения этапах. Нередко случается, что промежуточные ассоциативные звенья остаются вне непосредственного контроля рассудка. В светлое поле сознания в этом случае вступают только результаты мыслительного процесса, — подавляющее же большинство умственных актов совершается именно здесь, за порогом сознания. Нельзя называть бессознательным и противопоставлять сознанию то, что в действительности является не более как безотчетным: понятия эти отнюдь не равнозначны друг другу. «У нас, — справедливо указывал Горький, — бессознательность смешивается с... тем человеческим качеством, которое именуется интуицией и возникает из запаса впечатлений, которые еще не оформлены мыслью, не оформлены сознанием, не воплощены в мысль и образ... называть это бессознательным — нельзя. Это еще не включено в сознание, но в опыте уже есть».