Аллан Фромм - Способность любить
Разумное ли существо человек?
Во времена Фрейда преобладало мнение, что все поступки человека мотивируются разумом. Люди считали себя разумными существами, которые стремятся к приятному и хорошему и избегают боли и зла, как диктует их рациональное, разумное сознание. Акцент на разумности и рациональности мы находим во всех социальных учениях до того момента, как в конце XIX века Фрейд высказал свои революционные предположения. Считалось, что человеку может недоставать образования, ума, что его способность мыслить может быть несовершенной, но рациональная основа всех его действий сомнению не подвергалась.
Фрейд сам начинал с веры в рациональность человека. Вначале психология его не интересовала, ранние годы своей карьеры он посвятил медицинским исследованиям в области анатомических изысканий. Фрейду нравилась работа в лаборатории, он провел исследования, которые привели к открытию анестезирующих свойств кокаина. Он также описал некоторые случаи детской невропатологии, его описания до сих пор можно встретить в современной медицинской литературе.
Можно считать большой удачей, что он выиграл право на научную поездку во Францию, где смог учиться у двух выдающихся французских медиков и психиатров Шарко и Бернхайма. Шарко тогда возглавлял клинику в знаменитой парижской больнице «Сальпетриер», где его лечение пациентов гипнозом привлекло всемирное внимание.
На сто лет раньше немецкий врач Франц Антон Месмер применил гипноз во Франции. Он назвал свое открытие «животным магнетизмом», другие называли его «месмеризмом». Он пользовался огромным успехом у широкой публики, но Французская медицинская академия осудила его за театральность в использовании техники гипноза, и он уехал в Швейцарию, где умер в безвестности в 1815 году. Великий Шарко возродил его метод и использовал для лечения пациентов, страдающих истерией.
Модная болезнь
В конце XIX века истерия была широко распространенным заболеванием, которое ставило врачей в тупик. Как есть мода в одежде, так же есть и мода на болезни. С 1885 года и вплоть до первой мировой войны мир захватила волна симптомов истерии, что-то вроде того, что сегодня мы называем психосоматическими симптомами, только современные психосоматические симптомы не проявляются так драматично. Психологические нарушения, которые вызывают физиологические симптомы и проявляются в них, например, в головной боли, учащенном сердцебиении, язвах, колитах, сегодня называются психосоматическими. В те дни типичными «психосоматическими» симптомами были различные виды паралича или утрата способности органов функционировать. Рука, нога или обе ноги сразу становились вялыми и слабыми, или конечность испытывала то, что мы называем спастическим параличом, то есть онемением мышц. Поскольку диагностическая техника в то время была сравнительно ограничена, врачи предполагали, что у этих симптомов существует какая-то физическая причина, какое-то патологическое состояние самой нервной системы. Применялись масса- жи, ванны, различные другие физические методы лечения, но все без результата. Подход Шарко был совершенно иным.
Шарко вводил таких пациентов в гипноз, то есть, по существу, в состояние высокой внушаемости. В этом напоминающем сон трансе пациент может слышать, отвечать и исполнять приказы. Шарко приказывал пациенту шевельнуть парализованной рукой, встать с инвалидного кресла и идти на парализованных ногах. В состоянии гипноза пациент повиновался, казалось, его больные конечности совсем не парализованы. Некоторым из пациентов Шарко мог внушить, что, проснувшись, они смогут владеть рукой или ходить. И когда выводил из их гипнотического состояния, они действительно могли это делать.
Все это было весьма драматично. К тому же медицинские демонстрации Шарко совершались в больших анатомических театрах, при большом стечении заинтересован ных зрителей: студентов, врачей и профессоров со всей Европы. Театральная обстановка на самом деле частично объясняла успех Шарко, потому что подобная обстановка усиливает действие гипноза.
Конечно, подвиги Шарко не были подлинным излечением; они оказывались, к разочарованию, временными. Раньше или позже его пациенты возвращались с прежними или новыми нарушениями, так что лечение гипнозом необходимо было периодически повторять. Но демонстрации производили поразительное впечатление и к тому же убедительно доказывали, что в большинстве случаев никаких органических нарушений нет. Если бы физическое повреждение мышц или нервов существовало, то пациент не смог бы даже под гипнозом нормально использовать парализованные конечности.
На Фрейда работа Шарко произвела особенно сильное впечатление, потому что в своем обучении он придерживался другой крайности. Раньше он отрицал все, что отступает от строго органической интерпретации подобных «истерических симптомов». Но теперь собственными глазами он видел, какие драматичные результаты вызывает что-то, совсем не похожее на обычное физическое лечение.
«Я должен был это сделать!»
Из клиники Шарко Фрейд направился в Нанси. Здесь, в другой области Франции, Бернхайм вел аналогичную работу, но гораздо менее драматично. У Бернхайма была скорее не клиника, а исследовательская лаборатория, потому что его целью было не демонстрировать гипноз, а изучать его. Он разработал несколько простых экспериментов, которые скромно именовал экспериментами серии «А» и экспериментами серии «Б». Например, он вводил пациента в гипноз и говорил: «Сейчас я вас разбужу, и вы через две минуты после того как проснетесь, пройдете по комнате, возьмете со стойки зонтик и раскроете его».
Примерно через две минуты пациент выходил из транса, подходил к стойке, брал зонтик и раскрывал его. Это был эксперимент «А»; говоря на современном языке, он демонстрировал факт постгипнотического внушения.
Тогда Бернхайм приступал к эксперименту «Б»: он начинал расспрашивать пациента. Он спрашивал: «Почему вы это сделали?» Пациент неизменно предлагал такие объяснения: «Хотел посмотреть, работает ли он», или «Мне казалось, что пойдет дождь», или давал любой другой ответ, казавшийся в тот момент разумным и естественным.
Но профессор не принимал эти ответы. Он настаивал: «Нет, это неправда. Почему вы раскрыли зонтик?» Со временем пациент сдавался и признавал: «Не знаю, почему... у меня было просто какое-то чувство... я должен был это сделать». Если Бернхайм продолжал настойчиво спрашивать: «Почему вы это сделали? Почему? Почему?», пациент неожиданно понимал. Истинный ответ приходил к нему словно ниоткуда, и он отвечал: «Вы мне велели».
Фрейд снова и снова наблюдал за этими демонстрациями. На обратном пути в Вену он напряженно размышлял над тем, что видел. У него была гениальная способность видеть «мир в песчинке». Он заметил грандиозные возможности этого исследования, которые ускользнули от внимания Бернхайма. Фрейд больше никогда не возвращался к клинической неврологии. В его последующих трудах ни разу не упоминается нервная клетка. С этого момента все его мысли были заняты психологией и привели к тем оригинальным идеям и открытиям, которые мы связываем с именем Зигмунда Фрейда.
Фрейд продолжает поиск
Прежде всего Фрейд занялся возможностями подсознательной мотивации. Он сказал себе: если Бернхайм помещает идею в сознание индивида и индивид действует в соответствии с этой идеей, но не осознает ее, откуда в таком случае мы знаем, сколько раз на протяжении дня совершаем действия, причины которых кажутся нам известными, но которых мы на самом деле не знаем? Ведь мы можем, полагал Фрейд, очень многое делать точно так же.
Все мы знаем, что если задать человеку вопрос: «Почему ты это делаешь?», он даст хороший и разумный ответ. Но, как мы знаем благодаря Фрейду, очень часто мы предлагаем в качестве причины рационализацию или оправдание.
Когда человек объясняет, почему голосует за демократов или за республиканцев, почему переезжает в деревню или в большой город, почему женится, разводится, меняет работу или бросает учиться, почему он никогда не ест устрицы или не носит зеленый галстук, высказанные им причины обычно бывают разумны и часто убедительны.
Но эти «хорошие» ответы поразительно похожи на те, что получал Бернхайм, когда спрашивал у подопытных, почему они раскрыли зонтик. Это были прекрасные, убедительные ответы; когда человек говорит, что раскрыл зонтик, чтобы проверить, работает ли он, его ответ звучит рационально, разумно, словно у этого человека научный склад ума.
Ответы, которые мы даем, подобно ответам загипнотизированных, отражают нашу веру в разум и рациональность. Но, как и у пациентов Бернхайма, наши ответы совсем не обязательно истинны. Правда обнаруживается, когда у пациента заканчиваются рациональные ответы и он просто говорит: «Я должен был это сделать».
