Надежда Фёдоровна Калина - Лингвистическая психотерапия
Как явствует из изложенного, работы Фуко открывают целую философскую традицию осмысления мира как системы дискурсивных практик и порождаемых ими текстов. Сходных и почти столь же радикальных представлений придерживается другой классик структурализма и постмодерна – Р.Барт. Вводя системообразующее для анализа дискурса и текста понятие письма, Барт рассматривает последнее как специфическую форму реализации намерений автора, поначалу укорененных и замкнутых в пределах нейтральной языковой природы, превратить свой текст во всеобъемлющий знак и – шире – в способ выбора определенного типа человеческого поведения. "Язык и стиль – слепые силы; письмо – это акт межчеловеческой солидарности. Язык и стиль – объекты; письмо – функция: оно есть способ связи между творением и обществом, это литературное слово, преображенное благодаря своему социальному назначению, это форма, взятая со стороны ее человеческой интенции" (7, с.312). Различные типы письма являются разными способами закрепления тех или иных социокультурных представлений, причем дешифровка последних осуществляется, по Барту, с учетом коннотативной семантики составляющих текст слов и выражений.
Рассматривая письмо и текст как полноценные аналоги социальной (семиотизированной) действительности, Барт подчеркивает принципиальную многозначность входящих в них элементов. Любой текст, указывает он, обладает двумя планами (планом содержания и планом выражения), и каждый из них может выступать в качестве элементов вторичной семиотической системы, экстенсивной по отношению к первой. В результате перед читателем две системы, как бы вставленные одна в другую, но в то же время и различные. Если план содержания служит означающим по отношению к плану выражения, то это коннотативная семиотика, в противоположном случае мы имеем дело с метаязыком. Таковы два основных пути удвоения знаковых систем:
Коннотация Метаязык
Коннотативные и метаязыковые смыслы имеют латентный характер (Барт пишет, что они паразитируют на словах и выражениях естественного языка), они множественны и "летучи" – могут с легкостью изменяться, переходить друг в друга; зачастую коннотативная семантика полностью преобразует первичный смысл высказывания или текста. В силу своей изменчивой природы такие дополнительные, добавочные значения и смыслы открывают громадный простор для ничем не стесненного семиозиса. Именно учет коннотативной семантики лежит в основе весьма эффективного способа терапевтического воздействия, основанного на бартовской парадигме текстового анализа (см. 31, гл. 9).
Метаязыковый уровень дискурса образует "сплошную нерасчлененную массу", миф, который, по мнению Барта, выполняет в современном обществе идеологические функции. "Идеология как таковая воплощается с помощью коннотативных означающих, различающихся в зависимости от их субстанции. Назовем эти означающие коннотаторами, а совокупность коннотаторов – риторикой: таким образом, риторика – это означающая сторона идеологии" (7, с. 316). Барт показывает, что идеологические образования имеют характер мифа. Мифологические структуры коренятся в коннотативной семантике дискурса. Коннотативные смыслы образуют элементы, узоры структуры, невидимость которых отнюдь не отменяет их действенности. Проведенный Бартом анализ современных мифов, точнее – мифосозидающей функции нынешнего массового сознания показал, сколь важное место в этом процессе занимает бессознательное.
Функциональное назначение такой мифологизации действительности является двояким. С одной стороны, бессознательно миф направлен на деформацию реальности и имеет целью создать тот образ мира, который совпадал бы с нереалистическими ожиданиями носителей мифологического сознания; с другой – миф чрезвычайно озабочен сокрытием собственной идеологичности. Как указывает Р.Барт, всякая идеология хочет, чтобы ее воспринимали не как одну из возможных точек зрения на мир, а как единственное (ибо единственно правильное) его восприятие. Имплицитный, само собой разумеющийся характер мифологизации реальности связан с тем, что социально-политический миф, как и любой другой, “стремится выглядеть не “продуктом культуры“, а “явлением природы“; он не скрывает свои коннотативные значения, он их натурализует и потому вовсе не случайно паразитирует на идеологически нейтральных знаках естественного языка: вместе с наживкой, которой служат эти знаки, он заставляет потребителя проглатывать и крючок идеологических смыслов“ (7, с.18).
Формируемая мифом модель мира есть еще одна форма объективации психической реальности как всего, что кажется людям реальным или несет в себе силу реальности. Мифологизация действительности с легкостью и незаметно для субъекта трансформирует любую объективную картину событий. Миф “бесконечно суггестивен“, подчеркивает Барт, – у мифа, как известно, имеются формальные границы, но нет субстанциальных. Мифом может стать все, что покрывается дискурсом. Любые, самые фантастические представления о реальности могут явно или скрыто опосредовать мировоззрение и мировосприятие. Однако в качестве субститута смысла любая мифологема обладает чувственной реальностью, ведь мифологическое мировосприятие – это древнейшая форма концептуализации действительности. Смысловое пространство мифа является завершенным, им постулируется определенная система представлений, он превращается в форму, форма же “не уничтожает смысл, а лишь обедняет, дистанцирует, держит в своей власти. Смысл вот-вот умрет, но его смерть отсрочена: обесцениваясь, смысл сохраняет жизнь, которой отныне и будет питаться форма мифа“ (7, с. 82).
Бартовская модель психической реальности как мифа, образованного коннотативной семантикой дискурса, оказала заметное влияние на ряд других постмодернистских концепций. В частности, можно проследить определенную аналогию между нею и трансцендентальной теорией генерирования смыслов Ж. Делеза. Называя смысл несуществующей сущностью, Делез рассматривает его как поверхностный феномен, существующий как бы на границе между вещами (явлениями) и высказываниями, описывающими их. Смысл – это отношение, связь между событиями и возможностью рассказать о них, язык смыслов у Делеза опирается на безличное и индивидуальное поле, которое нельзя определить как поле сознания. Оно создается сингулярностями, по поводу которых философ пишет следующее: "Сознание – ничто без синтеза объединения, но последнего не существует без Я, точки зрения Эго. Напротив, то, что не выступает ни как индивидуальное, ни как личное, является источником сингулярностей, поскольку они занимают поверхность бессознательного и обладают подвижностью, имманентной способностью само-единства через кочевое, случайное распределение, которое радикально отличается от фиксированных и оседлых единств сознания. Сингулярности – это подлинные трансцендентальные события. Не будучи ни индивидуальными, ни личностными, они заведуют генезисом индивидуально-личного начала, его самоактуализацией и самоосуществлением. Только теория сингулярных точек позволяет выйти за пределы единства личности и анализа индивидуального, как они существуют (или производятся) сознанием (24, с.131, перевод отредактирован мною – Н.К.).
Как видим, смысл у Делеза – эффект не только поверхностный, но и локальный. Вместо традиционной трехфункциональной теории знака (денотация - манифестация - сигнификация) он вводит четвертую функцию или отношение означающего к означаемому и называет ее смыслом. Смысл – выражаемое в предложении – это "бестелесная, сложная и не редуцируемая ни к чему иному сущность на поверхности вещей"; главное требование к языку как средству выражения смысла – динамичность, свойство неограниченного расширения семантики и синтаксиса, бесконечная вариативность связей между означаемым и означающим. Совокупность сингулярностей (сингулярных точек) задает структуры и серии, через которые может быть выражен смысл. Его парадоксальная[23] логика использует плавающее означающее, которое ассимилирует любой факт или суждение и открывает возможности бесконечного умножения смысла, и утопленное означаемое, которое, хотя и задается означающим, но при этом не познается, не определяется и не реализуется. "Мы имеем здесь дело со значением, лишенным самим по себе смысла и, следовательно, способными принять на себя любой смысл, то есть со значением, чья уникальная функция заключается в заполнении зазора между означаемым и означающим" (Там же, с.70).
То, что у Делеза смысл в качестве эффекта актуально производится (он никогда не изначален, но всегда есть нечто причиненное, порожденное), ставит вопрос о субъекте этого эффекта. Им будет "всегда конституирующийся" субъект высказывания; фундаментальная проблема смысла – кто говорит? кто есть субъект дискурса? Делез, указывая на существование трех типов дискурса (индивидуальности, личности и социального (как всеобщего), ставит вопрос о существовании четвертого дискурса, называя его "четвертым лицом единственного числа". По его мнению, это дискурс иносказания, иронии, юмора (укорененных в сексуальности, которая для Делеза, как и для большинства структуралистов, есть первичная основа любой символической активности). Смысл, как и юмор или ирония – это "искусство поверхностей и сложной связи между двумя поверхностями... Начиная с собственно сексуального равноголосия, юмор высвобождает десексуализированное Единоголосие – единоголосие Бытия и языка – всю вторичную организацию в одном слове" (24, с.297). Иными словами, логика смысла задана сложной системой взаимосвязей ("переплетений") между первичными (бессознательными) и вторичными психическими процессами, а субъект определяется как артикулирующая (путем соответствующей организации дискурса) смысл инстанция. Каждый такой акт обладает характеристиками сингулярности, поэтому на первый план выходят последовательности, серии событий и высказываний о них, так что субъект приобретает специфическую дискретно-континуальную природу.
