Дональд Калшед - Внутренний мир травмы. Архетипические защиты личностного духа
Однако это не было проблемой Патриции. Она стойко встречала каждое новое разочарование во мне и в ситуации в целом. Она отдавала себе отчет в том, что работа с подобными переживаниями является очередным шагом на пути восстановления ее подлинной жизни в реальном мире, к чему она так отчаянно стремилась. Каждый раз, когда мы искренне обсуждали трудные вопросы, связанные с границами терапевтических отношений, то, что приносилось в жертву на одном уровне (иллюзии), возрождалось на другом уровне (отношения). Именно поэтому жертвоприношение (sacrifice) означает освящение, буквально «сделать священным» (make sacred). Во время этого сложного периода с Патрицией стало происходить нечто, что я могу назвать не иначе как возвращением ее духа в ее тело. Я хочу привести здесь одно сновидение, благодаря которому мы получили образ того, как когда-то в детстве ее дух оставил ее. Как это ни парадоксально, этот сон приснился только тогда, когда возвращение духа стало возможным.
Сюжет этого сновидения помещен в контекст воспоминаний о ее первой работе в детском приюте. Я перескажу его от первого лица, так как он был рассказан Патрицией.
Я нахожусь в доме, где, по-видимому, живет маленькая девочка, в этом доме полно юристов самых разных мастей. Так как девочка живет вместе с родителями в травмирующем ее окружении, то к производству принято дело о том, чтобы изменить условия ее проживания… и о лишении родительских прав ее родителей. Старший юрист рисует на стене некую диаграмму, в которой показан усиление тревоги ребенка каждый раз, когда мать или отец находятся рядом с девочкой. Неподалеку стоит ее бабушка, которая очень сильно ее любит, бабушка здесь для того, чтобы защищать девочку от матери и отца. В этой ситуации я исполняю обязанности социального работника. Я вижу, что бабушка хочет, чтобы ребенка забрали из этой семьи. При этом она сильно душевно страдает, но не подает вида. Она должна притворяться грубой и бесчувственной для того, чтобы создать впечатление, что в этой семье у ребенка нет никакой эмоциональной поддержки, так как она хочет, чтобы старший юрист вызволил ребенка из этой семьи. Я вывожу бабушку этой девочки из комнаты, сжимаю всю ее в крепких объятиях, потому что я хочу, чтобы она дала волю своим чувствам. Мы обе начинаем плакать. Я понимаю, что сейчас она должна переживать всю полноту своего горя. Она отдает себе отчет в том, что единственный способ спасти жизнь девочки для нее самой означает утрату.
Потом я поднимаю глаза и вижу маленькую девочку, которая смотрит вниз из верхнего окна, и в этот момент я понимаю, что этот ребенок также – я сама. Мне/ей около 4 или 5 лет. Я машу ей рукой, чтобы она спускалась вниз, и по мере того как она спускается вниз, я понимаю, что она не настоящий ребенок, а своего рода дитя-призрак. Она вся как бы соткана из эфира и воздушных пузырьков. Она спускается к нам. Я передаю ее в руки бабушки. Она может почувствовать всю нашу любовь к ней, она свободна и в безопасности.
Когда Патриция рассказывала мне об этом сне, она чувствовала невероятную грусть, но она не знала почему. Она предполагала, что это может быть связано с каким-то случаем на ее работе. После долгого молчания я просто высказал предположение, что этот сон, возможно, поведал нам о том, что случилось с ней, когда ей было 5 лет… что, вероятно, в то время она была вынуждена пожертвовать целостностью своей личности, отделить и «поместить» некую часть себя в убежище. Я сказал ей, что для нее это было переживанием настолько тяжелой утраты, что она не могла горевать о ней до настоящего времени, и этот сон парадоксальным образом приснился ей именно теперь, после нашей совместной работы, потому что, вероятно, эта девочка возвращается в ее тело. Теперь она достаточно сильна, чтобы пережить чувство утраты и позволить этому переживанию обрести «смысл».
Она согласилась с моими комментариями, и это повлекло большее раскрытие ее чувств, которым было посвящено остальное время сессии. Здесь мы видим пример того, как, при условии готовности к этому психики, при помощи сновидения может быть сформирована связь между аффектом и образом, благодаря чему создается смысл, который, в свою очередь, открывает дорогу дальнейшему страданию – на этот раз осмысленному – страданию, которое может быть инкорпорировано в глубинную повествовательную историю индивидуального жизненного пути. Так действует трансцендентальная функция: восстанавливая способность воображения, возрождая возможность символической жизни.
Я истолковал этот сон и предыдущее видение с ребенком из камня следующим образом. Когда в возрасте 4–5 лет все надежды этой девочки, спустя много лет ставшей моей пациенткой, на изменения невыносимых жизненных условий рухнули, она отказалась от своего духа. Ее личностный дух был захвачен пробудившимися в этот момент силами, которые ранее я определил как архетипические защиты Самости. Я предположил, что сила архетипических защит обратила этот дух в камень и вложила в его руки звезду – звезду, которая являлась символом несокрушимой, неизменной сущности, а также – значок шерифа – «знак», подтверждающий, что отказ от духа этого ребенка был «оформлен официально».
Сновидение рисует картину освобождения этого духа. Образы старшего юриста и бабушки я бы проинтерпретировал как разные аспекты фигуры Трикстера-охранника, принадлежащей системе самосохранения пациентки. Вместе они «облапошивают» семью. Старший юрист и бабушка действуют заодно для того, чтобы обеспечить безопасное возвращение духа, представленного в образе ребенка, а пациентка, в чье тело нисходит дух, делает все, чтобы по «возвращении» этот ребенок понимал, что его любят. «Крепкие объятия» свидетельствуют о вновь обретенном пациенткой воплощении.
Мы можем сказать также, что в этот момент Самость слагает с себя исполнение защитных функций ради возвращения к ее исконной работе психопомпа и посредника в процессе индивидуации. Вышеизложенное является, по крайней мере, одним из вариантов толкования этого периода в терапии, который ознаменовался потрясающим углублением нашей работы. В последующие недели ее сновидения начали группироваться вокруг конкретного телоса[28] или направления, сессии проходили в атмосфере большего сотрудничества и взаимопонимания, постепенно темп работы стал более размеренным, и возникло чувство признательности за то, что было достигнуто благодаря нашей работе.
Этот пример может быть иллюстрацией высшего парадокса, с которым мы сталкиваемся в нашей работе с психикой. Те же самые внутренние силы Самости, что, казалось, сводят на нет все наши терапевтические усилия, с такой очевидностью служат смерти, разрушению и уничтожению сознания, становятся тем источником, из которого берут начало новая жизнь, более полная интеграция и подлинное просветление. Это происходит в том случае, если эти силы подвергаются процессу трансформации в «достаточно хорошем» психоанализе. Здесь мы подходим ближе к пониманию слов, которыми Мефистофель описывает себя в трагедии Гете «Фауст». Отвечая на вопрос «Кто ты?», он говорит:
Часть вечной силы я,
Всегда желавший зла, творившей лишь благое[29].
Психосоматические расстройства и система самосохранения
Далее я использую примеры из случаев Линор и Патриции для иллюстрации взаимосвязи между разумом, телом, психе[30] и духом как в случае психического здоровья, так и в случае психических нарушений, связанных с травматическим опытом. Мы знаем, что наши пациенты, перенесшие психическую травму, были вынуждены прибегнуть к диссоциации тела и души. В итоге они страдают от депрессии и утрачивают связь со своим духом. Как мы можем понять этот разрыв связи с духом, его утрату, и какое влияние эта утрата оказывает на разум, тело, психе и душу? Как мы можем помочь этим людям восстановить утраченную связь? Какую работу необходимо проделать для того, чтобы подготовить их для возвращения духа?
Ум[31]Д. В. Винникотт предположил, что в случае нарушений в окружении ребенка, которое создается и поддерживается матерью, ум, который в благоприятных условиях интегрирован с психосоматическим уровнем переживания, становится «вещью в себе» (Winnicott, 1949: 246). Это приводит к тому, что «ум (сформировавшийся преждевременно) узурпирует функции внешней среды, в итоге происходит образование патологической структуры „ум-психе“ „ум-как-объект“» (там же: 247). Эти патологические структуры (см.: Corrigan, Gordon, 1995) «ум-психе» и «ум-как-объект» тождественны предложенной нами конструкции системы самосохранения. Вместо того чтобы формировать смысл на основе актуального чувственного восприятия, ум придает новой ситуации тот смысл, которым он наделил исходную травматическую ситуацию. Как мы уже видели, обычно эта динамика обыгрывается в сюжетах, где фигура, представляющая детскую часть я, предана тиранической власти Защитника/Преследователя.
