Дональд Калшед - Внутренний мир травмы. Архетипические защиты личностного духа
Образ дельфина в мифологии
Интересно, что система самосохранения приходит на выручку Кэй в образе дельфина. Образ дельфина, возможно, как никакой другой мифологический образ, подходит для олицетворения, аватара, позитивных целительных энергий Самости и функции хранителя личностного духа в ситуациях чрезвычайной опасности; в самом деле, дельфины часто спасают людей, находящихся в смертельной опасности (см.: Graves, 1955). Пример такого сюжета мы находим в греческом мифе об Арионе, сыне Посейдона. Арион, будучи искусным музыкантом, в совершенстве владел лирой. Путешествуя на корабле, он был приговорен к смерти моряками, которые захотели избавиться от него для того, чтобы завладеть его богатством. Допев свою последнюю песню, Арион прыгает за борт корабля, и все уверены, что он погиб в морской пучине. Однако дельфин спасает его и доставляет в Коринф прежде, чем туда прибывает корабль, на котором плыл Арион. В Коринфе, после того как ему был оказан царский прием, он обличает своих самозваных судей и палачей, которых осуждают и приговаривают к смерти, так что они предают казни сами себя. Есть очень много подобных историй. Например, дельфин спасает Энола, который, будучи охвачен отчаянием, прыгает за борт корабля, чтобы на дне океана воссоединиться со своей утонувшей возлюбленной. Возлюбленную Энола спасает брачный партнер дельфина, который спас Энола. Другой дельфин спасает Палантуса, когда тот тонет на своем пути в Италию, и, наконец, сам Аполлон в поисках подходящего места для своего оракула, прыгает за борт критского корабля, превратившись в огромного дельфина, и направляет путь изумленных моряков к Дельфам. Здесь он предстает перед ними в истинном своем облике и повелевает учредить в этом месте святилище Аполлона Дельфийского (вышедшего из дельфина), назначив их хранителями своего оракула (см.: Tripp, 1970: 62).
Другие связи между темой возрождения духа и образом дельфина мы можем найти у Павсания, изложившего предание, согласно которому Тарент, сын Посейдона и дочери Миноса Сатирейи (произошедшей от сатира) был Новогодним Ребенком, которого приносил дельфин в Дорийский город Тарент. Исходя из других сюжетов, изложенных Павсанием, Грэйвз предполагает, что в Коринфе в церемониях кануна празднеств, посвященных Новогоднему Ребенку, разыгрывались мифологические сюжеты с участием дрессированного дельфина, которого обучали жрецы бога Солнца.
Эти мифологические сюжеты укрепляют символическую взаимосвязь между тем разумным «центром» бессознательной психики, который Юнг назвал Самостью, и дельфином – удивительным, умным, веселым обитателем подводного мира, способным вступать в особые отношения с людьми. По-видимому, эта связь и ее первичный смысл охраны личностного духа так же стары, как и само человечество.
Патриция и призрачный ребенок: когда дух возвращается в тело
Патриция – женщина средних лет, юность которой прошла в бедности на стоянках трейлеров и в мотелях; семью Патриции постоянно изгоняли с очередного места жительства, ее мать была пьяна большую часть времени. Отец отсутствовал дома, когда она родилась, так как был призван в армию и воевал на фронте. Отец, возвратившийся домой после окончания войны, когда Патриции уже исполнилось 2 года, принес с собой в дом пламя войны, которое бушевало во время его попоек, когда его одолевали приступы ярости и он избивал мать. Однажды отец чуть было не задушил мать до смерти прямо на глазах у Патриции, после чего она заставляла Патрицию спать вместе с собой для защиты от отца. Все свое детство Патриция провела в страхе. Она старалась изо всех сил, чтобы семья не развалилась: заботилась о других детях, желая дать им детство, которое постепенно, с годами уходило от нее. Она стала маленькой мамой этого семейства: готовила пищу, убирала постели, волокла пьяную мать из баров домой и т. д. Однако наступил такой момент – ей было между 4 и 5 годами, – когда эта маленькая храбрая девочка, позже ставшая моей пациенткой, просто сдалась. Ее дух просто покинул ее. Все краски в ее жизни померкли. Остаток ее детства, по ее словам, был окрашен буквально в черно-белый цвет.
До начала нашей терапии Патриция приняла участие в групповом тренинге, на котором было предложено упражнение с применением техники активного воображения. Патриция проделала это упражнение и образ, появившийся во время этой работы, отчасти повлиял на ее решение поиска терапии для себя. В ее видении к ней подошел мужчина-гид и отвел ее в храм. Глубоко внутри этого каменного святилища, в затемненной комнате, на возвышении, похожем на алтарь, лежала маленькая девочка. Однако тело этой девочки было окаменевшим. Патриция осталась с ней и просто стояла рядом, и та медленно оживала. Потом девочка раскинула руки, внутри нее сияла звезда. Эта прекрасная звезда из золота сверкала всеми цветами, но постепенно она приняла форму значка шерифа – и видение закончилось.
Ассоциации моей пациентки указали на важную связь между образом шерифского значка и сновидением, которое я приведу ниже. В начале своей карьеры она работала в приюте для детей с нарушениями в развитии, от которых отказались родители. Она часто принимала участие в процедурах по оформлению приема этих детей в приют. В том числе, в круг ее обязанностей входило составление и визирование у шерифа официальных документов, в которых фиксировалось лишение матери, сдававшей ребенка в приют, всех прав на этого ребенка. Патриция ненавидела эту процедуру, она воспринимала это как оскорбление этих женщин, которое усугубляет их страдание.
Все это всплыло позднее. Когда Патриция работала со своим видением, она поняла, что эта каменная девочка в храме – она сама. Она также нашла определенный смысл в том, что тело девочки было каменным: ведь сама Патриция чувствовала, что внутри она как будто бы заморожена, отделена от своих эмоций, своей сексуальности. Ее состояние можно было охарактеризовать как депрессию.
Во время последующего курса терапии, после многих сессий, которые мы провели, исследуя ее детство, в переносе появилось действительное переживание травмы. Патриция испытывала чувства ярости и горя по поводу того, что «любовь», которую она чувствовала к своему аналитику, не может быть прожита в «реальном» мире, что взаимность наших отношений, которую она себе вообразила, является иллюзорной. Это привело к тому, что на сессиях мы переживали циклы притяжения и отталкивания, ухода и восстановления связей, которые ретроспективно я рассматриваю как этапы процесса постепенной трансформации защит ее системы самосохранения. Бывало, ее даймон нашептывал ей: «Видишь, я предупреждал тебя об этом: ему наплевать на тебя, ты для него просто еще один «случай»!» – и он блокировал ее участие в наших отношениях. Потом когда она была в состоянии вернуться к нашим отношениям, мы каким-то образом восстанавливали контакт и наша работа могла продолжаться. Каждый раз, раскрывая свои чувства таким образом, она отвергала своего даймона и позволяла себе участвовать в отношениях и открыться своему истинному я.
Процесс, в который мы с Патрицией были вовлечены, с некоторыми допущениями можно назвать «работой горя», и здесь важно отметить, что было «работой горя» для меня самого. Прежде чем приступать к «соответствующему фазе» раскрытию действий и целей защитных механизмов, связанных с травмой, необходимо проработать позитивную связь в переносе/контрпереносе, доставляющей обоим сторонам много приятных переживаний и возможностей для потворствования себе ad infinitum[27]. Часто демонический «голос», источником которого служит система самосохранения, до такой степени деморализует пациента, что сочувствующий терапевт легко впадает в соблазн использования своего собственного голоса просто в качестве позитивного «противовеса» с тем, чтобы утешать и подбадривать пациента. На самом деле это необходимо лишь на первых фазах психотерапии. Для прогресса в терапии одного лишь подбадривания не достаточно: это не поможет ослабить хватку даймонов пациента, поэтому для продвижения в работе необходимо, чтобы в переносе появился хотя бы какой-то аспект исходной травмы, а это означает, что неизбежна конфронтация с пациентом. Для выполнения этой задачи требуется чрезвычайная деликатность, так как внутренний даймон спекулирует на межличностной природе терапии, внушая пациенту изнутри, что надежда на «реальные отношения» с терапевтом тщетна, подрывая таким образом мотивацию пациента к необходимому для успеха терапии вовлечению в терапевтические отношения. В самом деле очень часто можно услышать сомнения в том, может ли терапевт компенсировать, оставаясь в рамках терапевтических отношений, дефицит взаимности в детских отношениях пациента, что является ядром переживания ранней депривации у большинства пациентов, страдающих от последствий психической травмы. Этот вопрос обоснован, так как, конечно же, есть люди, которым в их младенчестве был нанесен такой ущерб, что они не могут использовать терапевтические отношения себе во благо и получить помощь в терапии именно в силу парадоксального сочетания тенденций к близости и сепарации, которое они демонстрируют в отношениях.
