Екатерина Мурашова - Любить или воспитывать?
– Послушай, но ты же тогда, наверное, только в школу пошел…
– Да, во второй класс. Мать к вам тогда приходила с моим старшим братом, он деньги из дома украл и как раз в этом клубе и потратил. Она нам про газету и сказала: вот, глядите, это как раз тот психолог из нашей поликлиники…
– А, так вот что… – все прояснилось. Я выдохнула с облегчением.
Как оказалось, преждевременно.
– Вы должны знать, – сказал парнишка, назвавшийся Альбертом (из немцев, что ли? – подумала я. Вполне, кстати, могло быть – внешность «истинного арийца», взгляд прямой, похож на юношу-укротителя с Аничкова моста). – Вы же там, среди них, и как раз по этому делу. Если вы не в курсе, то я просто не могу сообразить, как мне еще узнать…
– А что надо узнать-то?
– Если догадался я, значит, и другие тоже. Я же, конечно, не самый умный. И значит, где-то обязательно должны быть люди, которые пытаются предотвратить. Я хочу им помогать, быть среди них. Я готов, физически и морально, я учусь в математической школе, изучаю два языка и еще могу научиться – много и быстро. Я ничего не боюсь.
– Так, – я снова насторожилась. Бред? Галлюцинации? Интересно, кем он меня видит и считает? Участником жидомасонского заговора? Глубоко законспирированным «человеком в черном»? Жаль, что я не помню его семью, мать, брата… Но сколько их было, таскавших деньги из дома на эти чертовы клубы… – Альберт, ты не мог бы объяснить конкретней, о чем речь? Я пока не совсем тебя поняла.
– Как вы думаете, почему, если Вселенная бесконечна в пространстве и во времени, мы до сих пор не встретили представителей более развитых цивилизаций, свободно передвигающихся между звездами и галактиками?
Наверное, он принимает меня за инопланетянку, решила я, с глубокой печалью думая о вердикте психиатра и о том, что я скажу матери Альберта.
– Два варианта, – сказала я вслух. – Либо они зачем-то шифруются. Либо, достигнув определенной стадии развития, приблизительно как у нас сейчас, гуманоидные цивилизации попросту гибнут. Возможно, в ужасных междоусобных войнах.
– Нет, – сказал Альберт. – Они просто теряют волю к внешнему познанию. Неужели вы не видите, что сейчас прямо вокруг вас это уже происходит? Или вы просто меня проверяете?
Я заколебалась. Что лучше – сказать «проверяю» (тогда он быстро и четко изложит содержание своего бреда или галлюцинаций) или честно признаться, что я ничего такого особого не вижу (он может разочароваться во мне и уйти, и тогда психиатру, о котором не писали в газетах, придется к нему заново пробиваться)?
Была и еще одна причина для колебаний: я, вопреки очевидности, вообще не чувствовала в нем психиатрии (обычно, если она есть, чувствую едва ли не с порога). Но что же тогда?
– Не вижу, – в конце концов призналась я. – А может быть, просто не понимаю, о чем речь. Поясни.
– Вы когда-нибудь играли в сетевую онлайновую игру последнего поколения?
– Нет.
– Тогда вам не понять. Там все есть. Там красиво. И понятно. И не опасно. И ты можешь там жить, учиться, развиваться, менять обличья, влюбляться, дружить, враждовать. И все это не вставая с кресла, за вполне умеренную сумму денег. Там комфортно. А когда выходишь обратно в настоящий мир, то возникает ощущение… пронизывающего сквозняка. И хочется спрятаться обратно. И это только начало, примитив. Все же развивается огромными темпами. Вы понимаете, что с ними стало?
– С кем?
– С другими цивилизациями. Они вовсе не вымерли. Просто закуклились и сидят на своих планетах. Вся внешняя наука остановилась, космос просто никому не нужен. Они живут вот в этих внутренних выдуманных мирах. Может быть, для них уже машины их выдумывают. И мы к этому идем. Все мои друзья, у которых хорошо работают мозги, хотят быть разработчиками компьютерных игр… Вы, может быть, этого и не чувствуете, и не видите, потому что вы другие. Вы в любом случае доживете свою жизнь в реале, у вас все главное в нем, так вы сформировались, вам, наверное, даже и подумать смешно, что может быть иначе…
– Альберт, но что же делать? – серьезно спросила я. – Если магистральный путь эволюции во вселенной действительно таков и все более развитые там уже сидят…
– Нельзя сдаваться, – убежденно сказал Альберт. – Всегда можно что-то сделать. Я уверен: если вовремя спохватиться, говорить об этом на все углах, – найдутся люди, можно предотвратить. А если у нас будут космические корабли, мы же сможем полететь туда и дать и им, нашим братьям по разуму, свободу выбора…
– Они ведь уже выбрали…
– Нельзя сказать о человеке, с которым случился инсульт, что он выбрал быть парализованным, – глядя мне в глаза, возразил Альберт. – Если у кого-то есть лекарство, он должен попытаться поставить его на ноги. Так я вижу. А вы видите иначе?
Я долго молчала.
– Почему вы ничего не говорите? – спросил Альберт.
– Я удивлена. Я просто первый раз в жизни вижу человека, который на полном серьезе собирается спасать мир. И даже не один мир, а много. Не человек-паук, не бэтмен, не супермен, не в кино или в книге, а в самом что ни на есть реале, – честно ответила я.
– Вы считаете меня психом?
– Нет, теперь уже нет. Я, пожалуй, тобой восхищаюсь, – прислушавшись к себе, сформулировала я.
На глазах Альберта выступили слезы. Усилием воли он загнал их обратно. Это трудно, но возможно.
– Вы мне верите, но вы никого не знаете, – сказал он, и в его словах не было вопроса.
Я кивнула.
– А вы сами?
– Я уже немолода, Альберт. Я в реале и могу уже только вот тут, по соседству. Немного помогать тем, кто пришел. Миры – нет, миры мне уже не по зубам. Но я желаю тебе удачи.
– Спасибо. Я не знаю, получится ли у меня, но я в любом случае не сдамся. Никогда, пока я жив. И я практически уверен, что не буду одинок. Есть другие…
– Конечно, есть, – кивнула я.
И подумала: спасатели миров часто бывают одинокими даже в толпе приверженцев. Он еще этого не знает… Но все-таки: пусть у него все получится!
Последний перекресток
– Если бы вы только знали, как я вас ненавидела! – воскликнула молодая женщина, усаживаясь в кресле.
Я несколько напряглась (а кто не напрягся бы на моем месте?) и даже не нашлась, что сказать. «Я вас не знаю»? «А за что, собственно?»? «И что же вам теперь от меня надо?»? Все это казалось неправильным.
Ребенку, который вежливо спросил: «Можно взять?» – и, получив утвердительный ответ, принялся расставлять на ковре игрушечную кухню, на вид было не больше четырех лет. Быть у меня они могли года два назад, не раньше (рискованных советов матерям младенцев я не даю), и я должна была запомнить или мать, или мальчика.
– Мне было тогда двенадцать лет, – продолжила женщина, печально, но вроде бы совершенно не агрессивно улыбаясь.
Я начала мысленно перебирать самые безумные истории времен начала моей практики, но ни на чем не могла остановиться. Тогда на меня чаще обижались родители, а подростки, наоборот, обычно оставались довольны разговором – я, иногда демонстративно, работала исходя из интересов ребенка. Что же такое я проделала лет пятнадцать назад, что она до сих пор это помнит, а теперь… теперь что? Наконец-то пришла в чем-то разобраться? Не поздновато ли?!
– Я должна была прийти год назад. Мама меня просила. Но я все как-то откладывала… какие-то дела… или, может быть, просто собиралась с силами…
Наконец у меня появилась возможность что-то спросить, и я не преминула ею воспользоваться:
– Что произошло год назад? О чем просила вас ваша мама?
– Год назад мама умерла. Незадолго до смерти она просила меня: после… в общем, сходить к вам и рассказать.
– Мои соболезнования…
Моя растерянность вернулась в полном объеме, ибо я все-таки работаю в детской поликлинике, и с последней волей умирающего человека мне по работе сталкиваться еще не приходилось. Что же там такое было?
– Вы посоветовали маме отдать меня в интернат. Она так и сделала.
– Я?!
С ума сойти! Женщина, сидящая передо мной, выглядела совершенно нормальной. Никаких девиаций, хорошо одета, правильная речь, симпатичный ребенок… Что же с ней творилось в двенадцать лет? Почему я не помню этого, явно экстраординарного, случая? И как это я могла дать ее матери такой дикий совет?! Скорее всего, тут какое-то недоразумение.
– Простите, но это, наверное, недоразумение…
– Нет-нет, никаких недоразумений. Меня вы вообще не видели и, конечно, помнить не можете. И дело было вовсе не во мне. Дело было в моей маме.
Мать-алкоголичка? Наркоманка? Мои мысли заметались, как тараканы по кухне. Я не помнила!
– Моя мама была серьезно больна. Онкология. Врачи давали ей год от силы. У нее не было родственников. Она пришла к вам просто поговорить, но не удержалась и стала просить совета…
Хоп! Я наконец вспомнила эту женщину.
Это был очень тяжелый визит, один из тех, когда понимаешь, что именно психологическая помощь нужна человеку, как воздух, но помочь ничем не можешь. Просто не знаешь как. И не в силах в этом откровенно признаться, начинаешь нести первостатейную, под руку подвернувшуюся чушь, сам себя не одобряя и презирая… Потому я и забыла ее. Обыкновенное вытеснение по кому-то там из классиков жанра.
