Коллектив авторов - Гражданское общество. Истоки и современность
Однако это не значит, что анализу коренных изменений в политической, экономической, социальной жизни общества переходного периода еще не пришло время. Перемены в социальном менталитете, психологии, правосознании, в составе и целях неформальных общественных движений, т. е. в тех сферах, которые формировались вне властных структур, вполне доступны для исследования. В одних случаях эти перемены являются функцией реформ, в других – сами реформы выступают следствием изменений в общественном сознании и поведении.
При анализе переходного периода представляется возможным свести воедино проблемы становления гражданского общества и радикализма как теоретического и идеологического основания преобразований. Практически почти все публикации постсоветского периода говорят о гражданском обществе как о чем-то неопределенном. Противники концепции гражданского общества говорят о том, что это привнесенная с Запада идея, о том, что и на самом Западе эта идея не пользуется популярностью у ученых. Действительно, за последние два-три десятилетия мы не видим того количества публикаций, которого заслуживает проблема формирования и функционирования этой важнейшей составляющей демократической политической системы. Даже в фундаментальном труде Дж. Коэна и Э. Арато[59] говорится о том, что гражданское общество – это нечто, что с трудом поддается определению.
Похоже, следует отойти от впечатления, которое превалирует у сторонников гражданского общества, что его формирование – это эволюционный процесс, а его основными характеристиками являются гражданское согласие, толерантность и консенсус.
О гражданском обществе говорится, что это – либо идеал, который недостижим в российских реалиях, либо, что гражданское общество существовало всегда. Так делаются попытки найти следы формирования гражданского общества в Российской империи, например, в период осуществления реформ 1870-х годов.
Тем более не оправданными выглядят попытки доказать существование гражданского общества в советский период, когда его проявления были еще менее заметны, чем в Российской империи, а свободные ассоциации граждан полностью подавлялись правящей коммунистической партией (например, важным обстоятельством, мимо которого проходят исследователи, являлось использование института неуставных партийных организаций, создававшихся во всех общественных структурах того времени – от Советов депутатов трудящихся всех уровней до обществ филателистов или спортсменов) и государством, чьи репрессивные органы партия использовала, внеся в конституцию (преамбулу и ряд статей) цель – строительство коммунизма, которую граждане данного общества не могли игнорировать, и средство – «руководящую и направляющую роль» самой партии[60]. В таких условиях гражданское общество не могло состояться.
Однако, как научная категория «гражданское общество» получила право на жизнь в юридической литературе, прежде всего в теории государства и права, для характеристики политической организации общества (категория «политическая система» стала применяться и признаваться позднее), состоявшей из государства как выразителя общих интересов и гражданского общества, чьи организации представлялись выразителями частных интересов. Гражданское общество было жестко структурировано. Политические движения практически не существовали, политическая партия была одна (в отличие от ряда европейских стран социализма или Китайской Народной Республики, где использовалась квазимногопартийная система, при которой выборы в представительные органы власти осуществлялись по квотам, не допускавшим даже в суммарном выражении превосходства над правящей марксистской партией, а решение всех важных вопросов осуществлялось правящей партией монопольно). Общественные организации существовали и были зарегистрированы в органах юстиции, но по указанным выше причинам не могли влиять на политическую жизнь. Только в период перестройки они при первых альтернативных выборах народных депутатов СССР (1989 г.) и РСФСР (1990 г.) получили возможность избрать половину всего депутатского корпуса, правда, по квотам и на съездах и пленумах руководящих органов, в которых было немало функционеров правящей компартии[61].
Исходной для будущих радикальных участников организаций гражданского общества стала психология «винтиков», вписанных в иерархию отношений административно-командной управленческой структуры и отражавших согласие с действительностью. Эта психология существенно влияла на правосознание и поведение людей, обеспечивала всевластие партийных и советских структур, которое воплощалось в господстве внеэкономических методов принуждения, стимулирования и поощрения. Традиция поклонения перед властью (часто персонифицированной) дополнялась страхом перед потенциальными репрессиями (плохая характеристика, ограничения в продвижении по службе, в поступлении в вуз, во вступлении в жилищный кооператив, «профилактическая» беседа в первом отделе и т. п. Высылку, психиатрическую лечебницу или лагерь вряд ли можно отнести к репрессиям, отражавшимся в массовом сознании «винтиков», это скорее был удел «миссионеров»)[62]. Коллективистская компонента системы образования подавляла личностную, индивидуалистскую, приводя к трансформации межличностных отношений в рамках общности. Коллективная ориентация на уравнительность как цель общества приводила к личной политической подчиненности. Конституционно-правовая ориентация граждан (преамбула Конституции СССР 1977 г.) на строительство коммунизма, а также личное участие в массовых ритуальных формах поддержки властей (например, в первомайской или ноябрьской демонстрациях, в собраниях трудового коллектива) вследствие принятия лозунгов или ради самосохранения (санкции за неучастие для членов партии выражались в виде критики на партсобрании или даже в партийном выговоре, для беспартийных – в публичном осуждении или даже отражении в характеристике) существенно дополняли негативные факторы становления гражданского общества[63].
Дополнительное психологическое давление в сравнении с рабочими, колхозниками или военнослужащими ощущала интеллигенция[64]: рост для служащих, технической и даже научной интеллигенции был связан обычно с вступлением в партию, но поскольку социальный состав партии был регулируемым, а рабочие и крестьяне не видели особого смысла в уплате взносов, в регулярном посещении собраний и других мероприятий, в критике за образ жизни и др., то процесс вступления в партию затягивался, а иногда и разрешался в пользу менее заслуживающего кандидата.
Изменениям в массовом правосознании предшествовали условия «оттепели» хрущевского периода. После развенчания культа личности и массовой реабилитации жертв сталинских репрессий внесудебные формы преследования политических и идеологических оппонентов ушли в прошлое, были отменены политические и идеологические статьи законодательства. Однако борьба с инакомыслием и инакомыслящими продолжалась.
Инакомыслие не могло преодолеть барьеры, установленные правящей партией. Сохранялась система образования, стандарты которой базировались на марксистско-ленинской (причем в ортодоксальном виде, резко отличавшемся от позиций зарубежных марксистов) платформе. Книгоиздательство подвергалось жесткой селекции и цензуре. Средства массовой информации полностью подчинялись политике партии. Возможности литературы, драматургии и кинематографии определялись и ограничивались социально-идеологическим «заказом». Исключение составлял «эзопов язык», понятный только «посвященным».
Инакомыслящие же получили некоторые «послабления» в виде более разнообразного «букета» санкций и их оснований, которыми становились только действия. Действия по созданию организации инакомыслящих могли получать правовую оценку суда (в 60-е годы в Ленинграде были осуждены лидеры студенческих групп университета и Технологического института) и санкции КГБ (ссылка в Горький А. Сахарова). Нелегальные издания («самиздат») могли повлечь за собой уничтожение тиража, штраф, увольнение с работы и т. п. Пересылка текстов для издания за границу в зависимости от значимости нарушителей могла закончиться либо публичным осуждением (Б. Пастернак), либо преследованием и часто высылкой за границу и лишением гражданства (И. Бродский, А. Солженицын, А. Синявский). Несанкционированные митинги в сочетании с другими действиями могли приводить к санкциям, определенным судом, либо к принудительному лечению[65].
Вместе с тем уже само возникновение и существование диссидентских движений означало как наличие иных условий, так и сдвиги в массовом правосознании и психологии, воплотившиеся в деятельности пока еще очень ограниченной части интеллигенции. Изменения в массовом правосознании были связаны с событиями конца хрущевского периода. Этому способствовал провал претенциозной Программы КПСС – программы «развернутого строительства коммунизма», не выдержавшей уже первых испытаний – двух подряд неурожаев. Провал, имевший далеко распространившиеся последствия, – почти всеобщее неверие в достижение «светлого будущего» и растущее недоверие к власти, и в частности, к власти Коммунистической партии (массовая психология отразила это в беспрецедентном росте количества анекдотов), и отстранение самого Хрущева от власти, показавшее возросшие возможности демократии в нашей стране (с его собственной точки зрения), а с другой стороны – зависимость даже главы партии и правительства от властных структур – номенклатуры и административно-командной системы в целом.
