Рамиль Гарифуллин - Звезды на приеме у психолога. Психоанализ знаменитых личностей
Это каждый год серьёзная комиссия, поэтому у нас с психическим здоровьем всё нормально. Я думаю, что ненормальны те, кто спокойно спит и не реагирует. Это заболевание совести или заболевание души.
(Можно предположить, что мой пациент говорит о нормальности и прохождении медкомиссии не только своих коллег, но и себя, хотя это вполне очевидно.)
— У меня есть такие пациенты, которые смотрят на газовую плиту и не отходят от неё в течение 15 минут. Не верят, что она выключена. Самолёты посложнее газовой плиты. У вас бывают такие ситуации? Проверяешь, так ли всё?
— А это просто залог безопасности своей. Это не невроз, этому учат с самых младых ногтей. Это не значит, что тупо стоять и смотреть, правильно или неправильно включён переключатель, но то, чтобы дотошно относится к своей работе и правильности своей деятельности — это залог безопасности любого лётчика — испытателя.
(В медицинской психологии есть такое понятие как «беспричинное беспокойство», когда мои пациенты часто осознают, что причин для беспокойств нет, а тревога и беспокойства есть. Это к моему пациенту не имеет никакого отношения. У моего пациента нет никаких неврозов и беспричинных беспокойств.)
— Иногда лётчики, которые бросают летать начинают пить. Срабатывает психологический эффект компенсации. Они компенсируют полёты своего тела алкогольными и наркотическими полётами души.
— Я допускаю, что в единичных случаях такое возможно. Я по себе могу сказать. Я шесть лет не летал, меня медицина тормознула, но я почему-то не запил.
(Порой, лётчики прекращая летать, прекращают “накачивать” в свой мозг соответствующие нейромедиаторы. Поэтому, у некоторых из них возникают состояния сродни с постнаркотической абстиненцией. Отсюда возникает тоска и депрессия. Более того, есть единичные случаи, когда героемания этой рискованной профессии сменяется героиноманией.)
— Лётчик постоянно сравнивает плоскостную реальность с трехмерной реальностью полёта. Поэтому, будучи на земле он скучает. Могут возникнуть депрессии.
— Может быть. На незрелом этапе я не стал бы спорить с вашими словами, но жизнь она на много шире чем летание, я даже где-то благодарен всевышнему и врачам, которые меня тормознули. Благодаря этому я шесть лет мудрел для того, чтобы вернуться опять в летание. Я прекрасно понял, что все, что составляет жизнь лётчика, это на самом деле маленький кусочек от той огромной жизни, которая нас окружает.
(Всё это не противоречит моим вышеприведённым примечаниям.)
— Это здорово. Значит самолёт не единственный смысл жизни, а есть ещё иные ценности. К сожалению, у некоторых не так бывает.
— Я могу им только посочувствовать. Я тоже очень сильно переживал, когда меня тормознули. Ну и что? Всё, что происходит с нами, из всего просто надо выносить и делать выводы.
— А можно предположить, что у вас была другая запасная специальность, которая вдохновляла и радовала вас также как полёты?
— К сожалению, нет. Я прекрасно понимаю, что рано или поздно любой лётчик в возрасте пятидесяти лет принимает решение, потому что реакции не те, здоровье не то. Естественно, если не подготовил запасной аэродром, то, конечно, будет сильная депрессия.
— Нет ли у вас беспокойств, вызванных финансовым положением?
(И действительно, бывают ситуации, при которых никакая помощь психолога не нужна, а всё упирается в финансы.)
— Больше 10-ти лет назад была шутка когда были задержки зарплаты. Мы ведь все равно летали. А шутка такая: «начальник смотрит, летчикам не платят, а они летают, а может с летчиков денег брать за то, что они летают?» Поэтому я думаю, что зацепка за деньги, ну это вообще не очень характерно вообще для летчиков. Но то, что очень легко кто-то зарабатывает во много раз больше, чем я в достаточно опасных испытаниях. Ну, это их проблема. Мне достаточно, чтобы были два автомобиля в семье, купить себе мотоцикл, который я хочу. Купить коня жене, моя жена занимается конным спортом. У меня хватает средств, чтобы отправлять дочь четыре раза в году на горнолыжные из них три раза заграницу. Но заниматься летной работой ради денег не возможно.
— По-видимому, вам часто приходилось преодолевать психологические трудности во время посадки? Я читал об этом в ваших интервью.
— Летал и делал посадки СУ-33 на авианосец. Это достаточно большой стресс и практически ни один летчик не говорил, дескать «а что тут, ерунда, сел и все!» Очень многие летчики признавались и в этом нет ничего крамольного, что после посадки на авианосец сруливаешь на техническую позицию и вдруг замечаешь отходняк от стресса. Ноги начинают подрагивать, просто идет нервная дрожь, которую надо унять, совладать собой. Она потом появляется, потому что пока летчик работает, в это время летчику не страшно. Если летчику страшно во время работы, то он не годится к этой работе. Но после работы делает выводы. После многих посадок садишься, переосмысливаешь и думаешь «ого!» Грубо говоря сесть нужно, как это громко не звучало, на спичечный коробок, который плавает в необозримом океане. Если лётчик попал на эти 300 метров, то оценка «отлично», на авианосце это 36 метров. Если не попал на эти 36 метров, не долетел, ударился в корму, перелетел, не зацепился и в лучшем случае ушел на 2-ой круг. Это конечно стресс. Если летчик ничего не боится и заявляет об этом, то он или врет или его нужно убирать с летной работы.
(Мой пациент из-за своей скромности утаил, что звание героя России он получил именно за проведение палубных самолетов.)
— А не могли бы вы рассказать о своих переживаниях того, почему вы стали лётчиком, о психологии своего призвания? Каковы психологические истоки выбора вашей профессии? Психология романтизма в вашей душе занимает основное место? Вы романтик?
— Лётчиков по природе не романтиков я не знаю, потому что заниматься этой работой из-за денег ни один человек не будет. Невозможно заставить себя, ломать себя каждый день. Происходит очень быстрый отсев в лётных училищах. Как только начинаются полёты, люди понимают, что это не их. Лётное дело одно из таких. Да, я романтик. У кого-то из бардов сказано: «Был романтиком, а теперь я стал циником». Это неизбежно по мере мудрения, взросления, набора опыта. Это маска, за которой каждый лётчик, как ребёнок, остается романтиком.
— У вас не было такого: вы рисовали себе эту профессию, а когда её обрели, оказалось это совершенно не так. Вы разочаровались или наоборот?
— Наоборот, кроме последних лет, когда всё тревожно. Тот образ, который я себе мысленно представлял, о своей профессии, был скудным, плоским, менее объёмным. Надо признать, что в эту профессию достаточно трудный путь. Вся жизнь — учёба. Учишься, учишься и учишься. Хотя в песнях поётся, что это мы учим летать самолёты. Мы учим их, а они учат нас. Это взаимный процесс.
— Вы предвосхищали одно, а получилось намного интереснее.
— Я предвосхищал по книгам и фильмам, где сплошная героика. Мне повезло, у меня родители — авиационные специалисты в области лётных испытаний, папа был ведущим инженером по лётным испытаниям. У нас дома бывало немало лётчиков, я на них смотрел, как на полубогов.
— Добавилось нечто, что вы не предполагали — ощущение полёта.
— Про него рассказать невозможно. У каждого человека будет по-своему. Как можно человеку, лишённому обоняния, рассказать про запах розы?
— А если бы вас посадили на кукурузник в 13 лет, и вас бы там тошнило в течение часа, вы бы стали лётчиком?
— Не знаю, но вполне вероятно, что нет. Здесь самое главное — грамотно подвести. В лётных училищах семнадцатилетних пацанов не сажают на большие перегрузки сразу, на большие угловые вращения.
— А у вас были такие перегрузки, когда вас рвало?
— Нет. Первое попадание в трёхмерное пространство всегда очень запоминающееся. Именно когда ты не пассажир, а когда тебе это подвластно. Пускай кривенько как-нибудь, гаденько, но ты можешь управлять этим процессом. И вот когда я попросил сделать мёртвую петлю, я впервые почувствовал, что такое перегрузка. Когда вдавило, немного помутилось зрение и пелена пошла, но это нормальное явление. Одно дело, когда знаешь о нём теоретически, а другое дело, когда в первый раз практически. Конечно, у меня были сомнения, что я никогда не стану лётчиком. Только когда мы курсантами между собой обменялись впечатлениями, мы поняли, что к этому надо прийти и привыкнуть.
— Но педагог мог бы загубить вас также.
— Я благодарен всем своим инструкторам, кто меня учил, потому что они соображали, что следующие перегрузки будут намного больше в сочетании с угловыми вращениями. Этот просто щенячий восторг первого полёта сразу нам вкрапляли наверно.
