Михаил Решетников - Элементарный психоанализ
Заключение
Если вы думаете, что хоть что-нибудь узнали о психоанализе, то смею вас заверить — это глубочайшая иллюзия. Вы только прикоснулись к нему. Тем не менее я надеюсь, что теперь, открывая ту или иную книгу Фрейда или его последователей, вы сможете немного лучше понимать то новое и революционное, что он привнес в нашу культуру. Мы все обязаны ему уже тем, что он приоткрыл завесу над целым, ранее неизвестным, миром, который лежит за пределами нашего сознания.
18.07.02
Приложение.
Современная психоаналитическая практика
Я думаю, что читателю будет интересно «заглянуть» в кабинет психоаналитика и увидеть, что там происходит. Моя пациентка — эффектная, прекрасно сложенная брюнетка 44-х лет, одна из совладельцев и руководителей частной фирмы. Первоначально причина ее обращения ко мне была сформулировано предельно просто: она недавно прочитала книгу Эрика Берна, еще что-то о психоанализе, но не удовлетворилась этим и хотела бы «найти истину». В процессе первой встречи она также отметила, что есть вещи, которых она не принимает в психоанализе, в частности, всякую ерунду о сексе, Эдиповом комплексе и т. д. Она замужем, у нее двое взрослых детей (сын и дочь), которые живут отдельно (она особенно акцентировала: «Я сделала все, чтобы они жили отдельно!»). Ее отец умер около 20 лет назад, мать жива.
В процессе последующих сессий проблемы пациентки приобрели более ясные очертания: периодические состояния депрессии, страх, что ее в чем-то обвинят, что все окружающие мужчины (включая сына) думают, что она их соблазняет (но ей «вообще никого нельзя соблазнять»), неудовлетворенность браком и своей сексуальной жизнью, трудности в установлении контактов (особенно — с женщинами), отвращение к косметике и ряду других атрибутов женственности (включая кольца, серьги, юбки), ощущение, что «внутри нее есть какая-то червоточина», что в 15 лет она, как будто, «потеряла резвость» и «тело стало не ее». Характерные фразы: «Мне нужно не только делать вид, что я не хочу нравиться мужчинам, а действовать так, чтобы действительно им не нравиться». «Я не могу сказать, что в брюках я себя чувствую меньше женщиной, но платье к чему-то обязывает». «Мне так неприятно, что это моя мать меня родила, я ненавижу себя за то, что сосала ее грудь!» «Я не могу любить!»
При огромном разнообразии материала 153-х сессий, практически на каждой пациентка, так или иначе, обращается к предельно идеализированному образу отца: «У него были представления о добродетели, и я — по его мнению — не могу их нарушить, уже потому, что я — его дочь, его часть, он не воспринимал меня, как самостоятельную личность». «Моей заветной мечтой было: умереть вместе с папой». «Он был такой честный, правильный, не то, что я... [А Вы?] Я грязная, порочная... [Да?] Знаете, кем бы я хотела быть? [Кем?] Помойной кошкой. Найти вонючую рыбью голову в грязном баке, и грызть ее... Быть самой собой...»
Образ отца был всегда инцестуозно окрашенным, но пациентка на протяжении длительного (почти двухлетнего) периода ни разу не озвучила это чувство. Естественно, что не говорил об этом и я. Несколько раз она задавалась вопросом: «А зачем я вообще к Вам хожу?» Я возвращал ей вопрос: «Действительно, зачем?» Ответом, как правило, было: «Я не знаю. Но зачем-то мне это нужно».
В ее переносе я — тоже отец, и периодически она ведет себя соблазняюще, но гораздо чаще — ее отношение ко мне окрашено тщательно скрываемой агрессией. Каждая наша встреча начинается с ее желания «не говорить ни о чем», и мне все время приходится стимулировать ее вербальную активность.
К описываемому ниже периоду мы работаем с ней уже три года, при этом в связи с ее частыми командировками и поездками — аналитический сеттинг сильно варьирует: от одной-двух сессий в месяц до пяти в неделю.
И теперь две сессии. Вначале 151 (внеочередная, в дневное время).
П.: Я шла и ругалась: какое неудобное время!
А.: Почему было не обсудить это в прошлый раз?
П.: Я думала, Вам так удобнее.
А.: Мы договаривались все обсуждать...
П.: Хо-ро-шо...Я помню... Ну вот... Я все сказала...
А.: Впереди — еще час.
П.: ...Что это за свеча у вас в шкафу?
А.: Подарок.
П.: Чтобы Вы не угасли?
А.: Почему такая ассоциация?
П.: А есть другие?
А.: Масса.
П.: Да? Но я чувствую так... Угасание, смерть, страх.
А.: Чего-то боитесь?
П.: Угасания, смерти.
А.: А кто не боится?
П.: Раньше я думала, все боятся, а сейчас нет. Это связано с завистью и жадностью. Щедрый — не боится.
А.: А Вы?
П.: Этот страх разный. Когда я раньше думала о папе... — Как это будет? Сейчас думаю: как мои дети будут говорить? И будут ли?
А.: Сомневаетесь?
П.: Нет. Будут.
А.: Что?
П.: Не знаю... У меня что-то изменилось. Я сейчас по-другому ощущаю... папу. Это время ближе, и мое. Раньше думала, как будто это было с кем-то другим. А теперь понимаю — со мной. И, когда я смотрю на свои детские фото, возникает чувство узнавания. И очень приятное... Возникло ощущение, что Вы меня изучаете (привстает на кушетке и оглядывается).
А.: Зачем?
П.: Чтобы отобрать?
А.: Что?
П.: Что-то...
А.: Я уже делал так?
П.: Нет. Но чувство такое есть.
А.: Мы уже говорили об этом: я — не изучаю, мы — вместе исследуем и пытаемся понять, и только в ваших интересах, и только то, что Вы хотите.
П.: Но я не должна доверяться. Иначе могут украсть... Есть какие-то ценности, о которых не подозреваешь... Знаете, как старушка: продает картину по дешевке, а оценщик знает, что она дорогая, но виду не подает, и тут старушка догадывается...
А.: Я могу подтвердить, что эта «картина» — ваша, и она — бесценна. Все, что я способен сделать, это только направить на нее свет, обратить внимание на возможное прочтение сюжета или детали, которых Вы, возможно, не замечали.
П.: Но это еще и опасно.
А.: Что?
П.: Говорить о себе.
А.: Почему?
П.: ...Что-то откроешь, а оно взорвется...
А.: Что — оно? (этот мой вопрос, возможно, был излишен, так как пациентка сама продолжает цепь ассоциаций).
П.: ...Или выйдет и не вернется.
А.: А может быть стоит выпустить? Пусть выходит.
П.: Это не-воз-мож-но... О себе нельзя говорить.
А.: А о ком мы говорим?
П.: А-а-х...Го-во-рим, но как-то не так...
А.: А как надо?
П.: Внутри меня ничего нет. Как в «Маске Красной Смерти»... И часы эбенового дерева... Я не то говорю, но... У меня ощущение, что я... — где-то, и ко мне подходит мужчина, и что-то там начинает... А я сразу: нет!
А.: Как это можно было бы связать: под маской ничего нет и мужчине: нет?
П.: Да, что-то есть...
А.: Вы — в маске?
П.: Конечно!
А.: А если снимете?
П.: Все умрут...
А.: Под маской что-то ужасное?
П.: Да. Все... Точнее — я умру, и все умрут для меня......
А.: То, к чему подходит мужчина, и где — ничего нет. Это кто?
П.: Женщина, естественно.
А.: А он может ее найти?
П.: Нет, конечно. Меня даже удивляет, что он ее надеется найти!
А.: А если он ее найдет?
П.: Это какой-то... м-м-м, вопрос...
А.: Какой?
П.: Бессмысленный. Это все равно, что надеяться выиграть в лотерею. Думать: а вдруг я выиграю? Эту вероятность можно рассчитать, но она не имеет никакого значения... Я никогда не играла, и не верю в выигрыши...
А.: Мы говорим о мужчине?
П.: Да.
А.: И чтобы выиграть, то есть — найти женщину, ему должно сильно повезти? Значит, она там все-таки есть?
П.: Мне стало как-то не по себе... Как будто Вы посягаете...
А.: На женщину или на идею..., что ее там нет?
П.: И на то, и на другое. И мы с Вами соперничаем...
А.: За что?
П.: За что-то важное для нас обоих. Но оно — голько одно. Неделимое.
А.: Если Вы скажете — за что (мысоперничаем), я отдам это Вам. Все.
П.: Янезнаю — что? Но ...Вы — не отдадите.
А.: Но, хотя бы примерно, что?
П.: Это связано... связано... связано с... пре-юсходством.
А.: Превосходством... И чем-то еще, почему это так болезненно? Почему Вы никому не хотите это отдать?
П.: Боль... Боль... У-у, как странно Вы гово-жте. Не знаю... Не знаю... Как-то... Как-то... Когда кто-то ко мне приближается — это покушение на мою боль...
