Эрнест Джонс - Жизнь и творения Зигмунда Фрейда
Обзор книги Эрнест Джонс - Жизнь и творения Зигмунда Фрейда
Книга адресована как специалистам в области психоанализа, так и самому широкому кругу читателей.
Эрнест Джонс
Жизнь и творения Зигмунда Фрейда
Краткие сведения об авторе книги
Эрнест Джонс родился в 1879 году, получил университетское образование в Кардиффе и в колледже при Лондонском университете, посещал лекции в университетах Мюнхена, Парижа и Вены. После практической работы в нескольких лондонских больницах он получает место профессора психиатрии Торонтского университета и одновременно приглашается возглавить клинику нервных болезней в Онтарио. Джонс проводит два года на Американском материке, занимаясь исследовательской работой, и по возвращении в Англию в 1913 году ограничивает свою деятельность медицинской психологией. Он играл важную роль в становлении психоанализа в Англии и Америке.
Будучи членом Королевского общества психологов, Джонс являлся почетным консультантом больницы для душевнобольных в Грейлингвелле, почетным президентом Международной психоаналитической ассоциации, Американской психоаналитической ассоциации, Британского психоаналитического общества и Института психоанализа. Он был основателем и редактором «Международного журнала психоанализа» и почетным членом многих психологических и психиатрических ассоциаций и обществ. Джонс опубликовал 12 книг и 300 научных работ, являясь редактором журнала «Социальные аспекты психоанализа», и написал трехтомник «Зигмунд Фрейд: жизнь и творения» на основе которого составлена эта книга.
Эрнест Джонс был женат и имел троих детей. В феврале 1958 года он умер.
Предисловие
Всю свою жизнь Зигмунд Фрейд решительно возражал против каких бы то ни было попыток описания его личной жизни, ссылаясь на то, что не он сам, а лишь его идеи имеют важное значение. Он говорил, что его личная жизнь не может представлять ни малейшего интереса для мира. Однако мировое сообщество не согласилось с его точкой зрения. Фрейд как личность предстает перед нами обладающим исключительно яркой индивидуальностью и громадной значимостью, можно сказать, что в наше время нет более величественной фигуры, которая вызывала бы такой большой интерес.
Чем же вызван такой интерес? Несомненно, его открытиями. Неизмеримо то влияние, которое психоанализ оказывает на жизнь Запада. Возникнув как метод лечения определенных душевных заболеваний, он впоследствии стал радикально новой и важной теорией самого разума. Ни одна из интеллектуальных дисциплин, имеющих дело с природой и судьбой человечества, не оказалась вне воздействия этой теории. Ее концепции укоренились в общераспространенном образе мышления, хотя часто в незрелой, а иногда и в извращенной форме, образовав не просто новый словарный запас, но также новый способ суждения. Отсюда и такое любопытство к личной жизни человека, вызвавшего столь существенное изменение в наших умственных привычках. Интерес к личности Фрейда объясняется также и тем, что его идеи имеют отношение к нашему собственному существованию как личностей, почти всегда оказывая на нас глубокое эмоциональное воздействие.
Кроме всего прочего, есть еще одна причина нашего интереса к жизни Фрейда, являющаяся в основном интеллектуальной или, правильнее сказать, педагогической. Она относится к тому, в какой степени биография Фрейда помогает нашему пониманию психоанализа. Подобно некоторым другим дисциплинам, психоанализ более ясно и прочно понимается, если изучается в историческом развитии. Но основная история развития психоанализа является рассказом о том, как он зарождался в голове Фрейда, ибо Фрейд разработал концепции психоанализа исключительно самостоятельно. Интеллектуальная характеристика его ранних помощников не будет слишком заниженной, если мы скажем, что ни один из них — за исключением Йозефа Брейера, являвшегося отличной от других и более значительной (чем просто помощник) фигурой, — не внес чего-либо существенного в теорию психоанализа. Помощь, которую они оказывали Фрейду, состояла главным образом в их отклике на его идеи и в образовании интеллектуального сообщества, в котором его идеи могли обсуждаться, дебатироваться и подвергаться клинической проверке. То, что всего лишь один человек заложил основы новой теории и научно обосновал ее концепции, возможно, характеризует ее не в самом лучшем свете. Но факт остается фактом, и рассказ о жизни Фрейда, об интеллектуальных трудностях, встреченных и преодоленных им, дает нам более непосредственное ощущение реальности идей психоанализа, чем мы можем получить от изучения психоанализа как систематически изложенного учения, какими бы понятными ни были объяснения. И я полагаю, что такая педагогическая точка зрения преобладает во многих институтах по подготовке психоаналитиков.
Однако имеется еще одна, самая неотразимая, причина нашей заинтересованности жизнью Фрейда. Она заключается в самом стиле и образе его жизни, в том очаровании и значимости, которые мы находим в ее легендарном качестве.
Я думаю, что часть такого очарования и значимости проистекает от той гармонии, которую мы осознаем между жизнью и деятельностью Фрейда. Его работа огромна, упорядоченна, смела и величественна по замыслам; и о его жизни мы не можем сказать меньше. В наши дни не часто случается отмечать подобную гармонию. Часто цитируемая строка одной из поэм У.Б.Йитса гласит, что «человек должен выбирать либо совершенство жизни, либо работы». Это очень современное высказывание. Йитс, без сомнения, говорит лишь о поэтах и имеет в виду, что материал для поэтического творчества и манера письма рождаются у поэтов в результате их страстей и импульсов, которые могут вызывать расстройство в их личной жизни; подразумевая под этим то, что те этические императивы, те ограничительные меры, которые создают «совершенство жизни», стоят на пути творческого процесса. Мы не сомневаемся в том, что в этом есть некая доля истины — и к тому же фрейдистской истины, — и все же мы должны видеть, сколь необычна современная тенденция делать жизнь поэта самой образцовой биографией, то есть подчеркивание различия между жизнью и деятельностью и нахождение особой ценности в «совершенной» работе, которая проистекает от «несовершенной» жизни.
А если это так, то привлекательность жизни Фрейда проистекает от более древнего предпочтения, от эстетической биографии, которая более всего удовлетворяется, когда жизнь и деятельность находятся в соответствии друг с другом; которая находит удовольствие в своей уверенности, что Шекспир был человеком благородного характера, и удовлетворяется спокойным достоинством и красотой, с какой изображен в статуе Софокл, и расстраивается такими свидетельствами мелочности, которые проявлял Мильтон. А Фрейд сам хотел, чтобы его жизнь обладала этим древним качеством. Открыто и без каких-либо оговорок Фрейд стремился стать гением, до этого признавая свое намерение стать героем. Здесь явно к месту будет сказать о том, что, подобно главному герою любимого им романа Диккенса «Дэвид Копперфилд», он родился в сорочке, что является знаком выдающейся судьбы. Он был одним из тех детей, которым эксцентричные незнакомцы предсказывают величие, основывая свое предвидение на их внешности. Фрейд сам говорил о том неоценимом, поистине волшебном преимуществе перед другими детьми в семье из-за особого отношения к нему матери: «Лица, которых почему-либо выделяла в детстве мать, обнаруживают в последующей жизни ту особую самоуверенность и тот непоколебимый оптимизм, который нередко кажется геройским и действительно создает этим субъектам успех в жизни». Он был самым старшим из семи оставшихся в живых детей — между ним и его единственным братом лежат десять лет разницы и рождение пяти сестер. Все надежды семьи были сосредоточены на нем, те великие надежды, которые еврейские семьи склонны питать относительно своих сыновей (среди евреев, которым недавно были предоставлены избирательные права в Вене, такие надежды, вероятно, были особенно сильны). Фрейд, без сомнения, тем более готов был их оправдать, что они столь полно соотносились с этосом того времени, — в середине XIX столетия все еще сохранялся идеал величественных личных достижений в науке и искусстве и пока еще не открыли, на квазифрейдистских основаниях, опасности «оказывать давление» на ребенка. Приверженность к достижению как со стороны его семьи, так и со стороны окружавшей его культуры усиливалась этическим направлением, предлагаемым традиционным образованием. Чтобы понять образ жизни Фрейда, мы должны осознать, что некогда значили для мальчиков и для образа мышления в Европе «Сравнительные жизнеописания выдающихся греков и римлян» Плутарха. Хотя, будучи евреем, Фрейд рано отождествил себя с Ганнибалом, великим семитским антагонистом римского государства, его приверженность в фантазиях к самому Риму хорошо известна. Его детские фантазии военного отличия сменились честолюбивым желанием стать культурным героем. Когда Фрейд мечтал о том, что в один прекрасный день его бюст будет установлен в парадной зале университета, он надеялся, что подходящей для него надписью будет строка из «Царя Эдипа»: «И загадок разрешитель, и могущественный царь»[1]. Античная римская и греческая традиция усиливалась английской, так как Англия являлась для Фрейда великим местом разумной свободы, и он часто выражал свое желание жить там. В пору ранней зрелости он читал только англоязычную литературу. В то время его любимым английским поэтом был Мильтон, и он восхищался Оливером Кромвелем, в честь которого позднее назвал одного из своих сыновей. Героический английский пуританизм, совместно с древним идеалом общественной добродетели, составлял, несомненно, более частную, но не менее суровую мораль его дома, помогая молодому человеку формировать представление о том, как следует прожить жизнь: непреклонно, мужественно и почетно. Может в самом деле казаться парадоксом, что, живя такой жизнью, Фрейд выдвинул такое количество терапевтических идей, направленных на указание того вреда, который наносится чрезмерными требованиями культуры к моральной жизни, и что, признавая право общества и культуры на предъявление столь высоких требований к индивиду, он все же смотрел печальными глазами на ту боль, которую надо тому претерпеть, чтобы удовлетворить все эти требования. Он наложил на себя самые жесткие ограничения и, по всей видимости, жил в соответствии с самой строгой сексуальной моралью. Несмотря на это, он высказывался за «несравнимо более свободную сексуальную жизнь», чем та, которую позволяло общество.
