Александр Асмолов - Психология личности. Культурно-историческое понимание развития человека
Но все-таки вопрос остается: в чем особенности и сущность психического? Одни психологи пытаются ответить на него – в ориентировке, деятельности, гештальте, установке, бессознательном, когнитивных структурах и т. д., а другие, например Ж. Пиаже, Л.С. Выготский, как ни странно, на этот вопрос прямого ответа не дают, они описывают психику, выявляя в ней на разных ступенях изучения различные сущности и целостности. Можно заметить, что твердый ответ дают те психологи, которые в осознании ориентируются на естественно-научную парадигму и, кроме того, нащупали определенный способ познания, систематически ими применяемый. Те же психологи, которые ищут, следуют «изгибам» природы изучаемого явления, отвергают старые и создают новые исследовательские программы, не могут дать ясного ответа на вопрос о сущности психического.
Но есть еще и вопрос, заданный Дильтеем: можно ли изучать (объяснять) психическую жизнь или ее можно только понимать («постигать», «переживать»)? Эта дилемма нам кажется преувеличенной, в первом приближении ее разрешил сам Дильтей. В поздних работах он обосновывает возможность не только постижения, но и объяснения психической жизни. Другое дело, что это за тип объяснения и как учесть уникальное, неповторимое своеобразие каждого человека. Чем такое своеобразие задается? Может быть, интересами, направленностью человека, особенностями его жизненной энергии (активности), способом разрешения жизненных проблем, характером «старта» человека (роды, семья, воспитание), жизненными обстоятельствами? Ясно одно: такое своеобразие не может изучаться как тип, закономерность. Одновременно понятно и другое: человек не состоит только из одного своеобразия, он входит в культуру, общается с другими, осуществляет деятельность и т. п., то есть формируется под влиянием сил, действующих и относительно других людей. В этом отношении человек является типом и подчиняется законам как второй, так и первой природы.
Как же соединить эти два начала? Одно задается, скорее, как произведение искусства (своеобразие человека мы можем лишь угадать, сотворить, как художник картину), другое начало подчиняется всем законам научного познания. Ответа на этот вопрос пока нет: мечта Кнехта, героя романа Гессе «Игра в бисер», стремившегося соединить точную науку с искусством, пока еще в гуманитарной науке не осуществлена. Но одно соображение может быть высказано. Как только складывается личность человека и осознается его «Я», уникальные особенности организации человека могут стать и нередко становятся объектом его рефлексии и деятельности. В результате возникает особая, «третья природа» – личность, для которой характерно действие «человека в человеке», причем ее изменение подчиняется логике как уникального, так и закономерного. (Тонкие эксперименты школы К. Левина, очевидно, были направлены на изучение этой третьей природы.) Может быть, только с этого момента мы можем говорить собственно о психике современного человека?
Вообще, что собой представляет изучаемый в той или иной науке объект? Один ответ: объект – это то, что существует независимо от нас и что мы можем объективно изучать. Другой ответ: объект – это всего лишь наша объективация, то есть отнесенные нами вне нас, в особую природу (мы ее сами и задаем) в качестве объективно существующих наши собственные познавательные процедуры, модели, знания.
Если встать на вторую точку зрения, а гуманитарная и методологическая установки предполагают подобный выбор, то вообще нельзя будет ответить на вопрос о природе психического. Можно и необходимо говорить о другом: том категориальном пространстве, в котором целесообразно объективировать психологические познавательные процедуры, модели, знаки. При этом понятно, что таких пространств будет не одно, а несколько; и только в этом случае можно поставить вопрос об интеграции таких пространств, о построении категориальных пространств более объемных, включающих другие. На онтологическом языке это – проблема так называемого целостного изучения психики (человека). Другими словами, целостное изучение психики ( соответственно « общая психология » , по Л.С. Выготскому ) должно реализоваться не в одной дисциплине и не в плоскости объекта ( тем самым мы не согласны с Л.С. Выготским и другими онтологами, как бы они свою онтологию ни называли – деятельность, установка, гештальт, бессознательное и т. д. ) , а в рамках научной коммуникации психологических дисциплин, стремящихся целостно изучать психику и человека.
Аристотель. О душе // Аристотель. М., 1973.
Асмолов А.Г. Психология личности. М., 2001.
Асмолов А.Г., Леонтьев Д.А. Личность // Новая философская энциклопедия: В 4 т. М., 2001. Т. 2.
Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Собр. соч.: В 6 т. М., 1982. Т. 1.
Давыдов В. В. О перспективах теории деятельности // Вестн. Моск. ун-та, Сер. 14. Психология. 1993. № 2.
Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М., 1972.
Розин В.М. Семиотические исследования. М., 2001.
Розин В.М. Эзотерический мир. М., 2002.
ХьеллЛ., Зиглер Д. Теории личности. СПб.: Питер, 2001.Александр Асмолов: «Психоанализ самого себя, или Откровенный разговор о мотивах построения учебника “Психология личности”»
Передо мной полемическая интеллигентная статья мастера методологии науки Вадима Розина «Возможно ли целостное изучение личности?». В этой статье автор, как и подобает методологу, спокойно анализирует текст и историко-культурный подтекст известного учебника Л. Хьелла, Д. Зиглера «Теории личности» (2001) и второго издания моей книги «Психология личности» (2001).
Эти две совершенно непохожие книги роднит стремление передать студентам (именно студентам ) целостный образ психологии личности. Научная родословная Л. Хьелла и Д. Зиглера восходит к добротной позитивистской когнитивной психологии. Я же, какие бы превратности судьбы ни складывались, относил, отношу и буду относить себя к культурно-деятельностной школе, или культурно-исторической школе, в психологии Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева и А.Р. Лурия.
Лев Семенович Выготский – мыслитель, воображаемые диалоги с которым помогают мне строить философию жизни. Алексей Николаевич Леонтьев и Александр Романович Лурия – мои прямые учителя, щедро поделившиеся со мной любовью к психологии не только как науке, но и выбранной судьбе.
Поэтому любая, даже самая доброжелательная критика в их адрес ранит меня, как ранит сына даже справедливая, но все же критика его родителей. Поэтому моя первая самая непосредственная реакция на характеристику Вадимом Розиным теории деятельности А.Н. Леонтьева как непсихологической дисциплины, устарелости культурно-исторической психологии Л.С. Выготского и т. п. сродни классической полемике героев Ильфа и Петрова: «А ты кто такой?»
Но это только первое, детское переживание на поверхности сознания. В действительности я, своеобразно помятуя об отпоре, данном А.Н. Леонтьевым «варягам», во-первых, еще раз хочу напомнить следующее его предостережение: «Вот уже почти столетие, как мировая психология развивается в условиях кризиса ее методологии. Расколовшись в свое время на гуманитарную и естественнонаучную, описательную и объяснительную, система психологических знаний дает все новые и новые трещины, в которых кажется исчезающим сам предмет психологии. Происходит его редукция, нередко прикрываемая необходимостью развивать междисциплинарные исследования. Порой даже раздаются голоса, открыто призывающие в психологию “варягов”: “придите и княжите нами”» ( А.Н. Леонтьев. Деятельность. Сознание. Личность. 1975, с. 3). Во-вторых, с благодарностью к «варягу» Вадиму Розину сказать: « Приходите и понимайте с нами ».
И эта вторая реакция заставляет меня отказаться от банального ответа Вадиму Розину в стиле следующих высказываний: «Культурно-деятельностная школа в психологии – это не экспонат из музея, а переживающая свои взлеты и падения социально-научное движение…»
А.Н. Леонтьев избегал идею о “формовке” (формировании личности) как фабрике “сделанных голов”. Л.С. Выготский нигде и никогда не позиционировал себя как естественно-научного исследователя. Но все эти ответы неосознанно подтверждали бы типичный сценарий обиженного сознания под названием «А ты кто такой?».
Другой же сценарий моей реакции, возникающей по законам культуры мышления Л.С. Выготского, побуждает меня в духе Спинозы, отвечая Вадиму Розину, «не предаваться удивлению, не смеяться, не плакать – но понимать» ( Л.С. Выготский. Психология искусства. 1968, с. 18).
Понимать, что, работая пятнадцать лет назад над построением («построением» в смысле H.A. Берншнейна) учебника «Психология личности», я, как и мои учителя, считал монизм в науке идеалом познания. Монизм же в его жесткой или мягкой форме всегда порождает установку на целостную единственную картину реальности, целостную картину человека, целостную картину мышления, целостную картину личности и т. п. Если мы как психологи проанализируем природу любого монизма, то поймем, что за монизмом проступает нормальный эгоцентризм познания. И такой этап эгоцентризма проходит не только детское мышление, описанное Ж. Пиаже и Л. Выготским, но и научное познание.
