Надежда Фёдоровна Калина - Лингвистическая психотерапия
Основной целью философии “позднего“ Витгенштейна была т.наз. лингвистическая терапия или терапия слова. Продолжая (в какой-то степени) традиции Венского кружка, он рассматривал систему языка не только как основное средство философствования, но и как источник злоупотреблений и заблуждений совершенного особого рода, вскрывая “трансцендентальную иллюзию“, закономерно возникающую вследствие взаимозависимости между логикой науки и лингвистическими возможностями выражения этой логики. Витгенштейновская программа “борьбы против чар языка, сковавших наш интеллект“, основана на стремлении сделать любое языковое высказывание предельно точным, а это, в свою очередь, ставит вопрос о сущности языка, мышления, высказывания. Он пишет: “Вышеназванный вопрос – не предполагает, что сущность – нечто явленное открыто и делающееся обозримым при упорядочивании. Напротив, подразумевается, что сущность нечто скрытое, не лежащее на поверхности, нечто, заложенное внутри, видимое нами лишь тогда, когда мы проникаем вглубь вещи, нечто такое, до чего должен докопаться наш анализ“ (18, с.123).
Скрытая сущность языка, определяющая точность и осмысленность высказываний – это языковая игра, язык и действия, с которыми он переплетен. Понятие языковой игры является ключевым в витгенштейнианстве, это философская абстракция, обобщающая представления о конвенциональности культурных правил описания действительности и выражения смысла с помощью языковых средств. Любой язык состоит из множества различных, взаимодействующих между собой языковых игр со своими собственными правилами (последние Витгенштейн называет грамматиками). Он различает поверхностные грамматики, рассматривающие правила словоупотребления в образовании пропозиций и глубинные, относящиеся к той языковой игре, в которой данное слово играет определенную роль. Так, в известном примере высказывания “Я крепко запер этого человека в комнате, вот только дверь оставил открытой“ нарушено именно глубинное грамматическое правило.
Языковые игры в качестве необосновываемого, априорного знания, оценивающего достоверность суждений о фактах реальности, определяют формы жизни – упорядоченные системы поведения и деятельности людей, основанные на определенных системах представлений о мире. Разные формы жизни, релевантные различным языковым играм, порождают неодинаковые концепты действительности. В рамках этих концептов стандартные философские способы верификации “не работают“, ибо вынуждены опираться субъективно-психологические посылки. Это в особенности относится к ценностным суждениям (моральным, этическим и т.п.), применительно к которым последователь и соратник Витгенштейна А.Айер предлагает использовать не критерий истинности или ложности, а критерий значимости: "ценностные утверждения значимы, если они суть обычные «научные» утверждения; если же они ненаучны, то и не значимы в точном смысле слова, а являются просто выражениями эмоций, которые не могут быть ни истинными, ни ложными" (4, с. 51).
В работе “Язык, истина и логика“ (1936) Айер конкретизирует введенный Витгенштейном принцип диспозициональности психики, предостерегающий философов от попыток ее онтологизации. Диспозициональная модель психики основана на представлении о взаимных соответствиях психики и языка, причем язык-деятельность оказывается эвристической аналогией для понимания психики как деятельности особого рода, обладающей своей внутренней логикой. Трудно отрицать зависимость психической деятельности человека от его лингвистических возможностей. При этом важно различать, как люди говорят о психическом и как они понимают такие высказывания. Все психологические понятия, по Витгенштейну, относятся к элементам так называемого “индивидуального“ языка, описывающего внутренние состояния субъекта, языка сугубо личного, понятного только ему самому и никому более. Их употребление в качестве познавательных (эпистемологических) категорий некорректно, ибо передача соответствующего содержания возможна только через опыт переживания. Кроме того, есть принципиальная разница в употреблении “психологических“ глаголов в первом и в третьем лице – выражения “я думаю“ или “я чувствую“ вовсе не эквивалентны грамматическим формам “он думает“ и “он чувствует“. Человек не имеет привилегированного доступа к содержанию психики другого, он не может “влезть внутрь“ чужого сознания.
Айер замечает, что большинство ценностных утверждений, наиболее значимых (в силу своего прескриптивного (предписывающего) характера) правил языковой игры, контролируются не наблюдениями, как обычные эмпирические (дескриптивные) суждения, а специфической “интеллектуальной интуицией“. А это делает ценностные утверждения непроверяемыми, ибо общеизвестно, что интуитивно достоверное для одного человека может показаться сомнительным или даже ложным другому. Таким образом, в силу отсутствия критерия выбора между конфликтующими интуициями простая апелляция к субъективному опыту бесполезна при проверке истинности суждения. “Пока речь идет о субъективной достоверности, – пишет Айер, – не будет ничего, что помогло бы в выборе. Когда такие различия во мнениях возникают в связи с обычным эмпирическим суждением, можно попытаться разрешить их, апеллируя к соответствующей эмпирической проверке или актуально проводя ее. Но для ценностных суждений не существует... эмпирического теста. Поэтому мы вправе говорить о том, что такие суждения непроверяемы. Они, конечно, считаются при этом синтетическими суждениями“ (4, с. 54).
В рамках представлений о языковых играх и детерминируемых ими формах жизни функционирование психики определяется специфическими контекстами лингвистической и нелингвистической практики. Описание психических процессов и явлений будет проверяемым (и, следовательно, может претендовать на истинность) лишь в том случае, когда оно не носит характера ценностных суждений. Витгенштейн разработал принципы и логику употребления психологических понятий, делавшие их корректными при описании внутреннего опыта. Предложив конкретный план критико-аналитического изучения многообразия применения психологических понятий и внеся ясность в систему правил языковой игры, именуемую психологией, он создал методологическую базу изучения и описания интенциональных состояний психики. Предложенная им во второй части “Философских исследований“ система правил лингвистического выражения процессов психической деятельности проливает свет на центральную для структурного психоанализа проблему подбора слов (означающих) для выражения бессознательных содержаний.
Сближение теоретико-философских позиций структурного психоанализа и витгенштейнианства обусловлено не только общей точкой зрения их авторов на язык как главный предмет изучения, но и тем, что оба подхода являются своего рода альтернативами в соответствующих областях знаний. Это оригинальные теории, основное содержание которых несводимо к другим философским и психологическим учениям. Разработанные Ж.Лаканом и Л.Витгенштейном идеи и понятия ведут автономное существование в предметом поле гуманитарного знания ХХ века, их влияние ощутимо сказывается на любых психологических теориях и философских концепциях, имеющих отношение к проблеме бессознательного. Поставленная Витгенштейном задача охарактеризовать способы употребления языка с целью показа того, как возможна осмысленная речь (и, соответственно, как можно обнаружить бессмыслицу), конкретизирована Лаканом через описание того, как сознание и бессознательное реализуются в речи, борясь друг с другом за право определять ее смысл. Поэтому мое дальнейшее изложение структурно-аналитической доктрины будет опираться на теоретический фундамент аналитической философии.
Лакан понимает бессознательное как реальное – один из трех регистров психики, специфическую ее подсистему, формирующуюся в пренатальный период и первые полтора года жизни ребенка. Реальное – это доязыковое бессознательное, некий “до-опытный опыт“, нечто невыразимое, исконное, неизгладимое и невозможное. Это недоступный именованию хаос впечатлений, ощущений, состояний, влечений и чувств, в котором живет новорожденный младенец до того времени, когда под контролем взрослых, при посредстве влияний культуры и участии языка он научается, наконец, выражать свои ощущения с помощью специально усвоенных семиотических (знаковых) средств – жестов, осмысленных слогов, слов-наименований, слов-понятий и культурных паттернов поведения. Реальное изначально телесно, это бесформенная, до- и вне-форменная сущность, которая осознается в форме целостного гештальта в возрасте полутора лет.
