Джордж Сорос - Кризис мирового капитализма
Логический позитивизм классифицировал утверждения как истинные, ложные и бессмысленные. После того как отвергаются бессмысленные утверждения, логический позитивизм выдвигает две категории утверждений: истинные и ложные. Схема великолепно подходит к вселенной, отделенной и независимой от утверждений о ней, но она не достаточно адекватна для понимания мира мыслящих субъектов. Здесь нам следует признать необходимость дополнительной категории: рефлексивные утверждения, подлинная ценность которых зависит от влияния, которое они оказывают.
Всегда представлялось возможным критиковать позицию логического позитивиста путем выдумывания определенных утверждений, подлинная ценность которых может быть оспорена; например, «Король Франции – лысый». Но такие утверждения являются или бессмысленными, или придуманными; в любом случае мы может жить и без них. Наоборот, нельзя обойтись без рефлексивных утверждений. Мы не можем жить без рефлексивных утверждений, потому что мы не можем избежать принятия решений, которые оказывают влияние на нашу судьбу; и мы не можем принять решения без опоры на идеи и теории, которые влияют на предмет, к которому они относятся. Игнорирование таких утверждений или необоснованное отнесение их к категории «истинных» или «ложных» толкает рассуждения в неверном направлении и ставит наше толкование человеческих отношений и истории в неверные рамки.
Все ценностные утверждения – рефлексивны по своему характеру: «Благословенны нищие, ибо их есть царствие небесное»; если поверить этому утверждению, то бедные могут быть действительно благословенны, и у них будет меньше мотивов пытаться выбраться из нищеты. Также, если бедные будут считаться виновными в своей бедности, то у них будет меньше вероятности вести благопристойный образ жизни. Большинство обобщений в отношении истории и общества будут рефлексивными по своей природе. Рассмотрим, например, утверждения: «Мировому пролетариату нечего терять, кроме своих цепей» или «Общий интерес наилучшим образом удовлетворяется путем предоставления каждому человеку возможности удовлетворять свои интересы». Здесь нужно сказать, что такие утверждения не имеют подлинной ценности, но было бы неверно рассматривать их (и исторически это было опасно) как бессмысленные. Они влияют на ситуацию, с которой соотнесены.
Я не утверждаю, что третья категория истинности является абсолютно необходимой при рассмотрении рефлексивных явлений. Важным является следующее – в рефлексивных ситуациях факты не обязательно предоставляют независимый критерий истины. Мы начали трактовать соответствие как критерий истины. Но соответствия можно достичь двумя путями: либо создавая истинные утверждения, либо влияя на сами факты. Соответствие не является гарантом истины. Это предупреждение относится к большинству политических высказываний и экономических прогнозов.
Вряд ли мне необходимо подчеркивать глубокое значение этого предложения. Ничто не является более фундаментальным для нашего мышления, чем наша концепция истины. Мы привыкли думать о ситуациях, имеющих мыслящих участников, как и о естественных явлениях. Но если существует третья категория истинности, мы должны тщательно пересмотреть то, как мы представляем себе мир человеческой, т.е. общественной деятельности.
Мне бы хотелось привести здесь пример из области международных финансов. На Международный валютный фонд оказывается растущее давление с целью привнести в его работу больше прозрачности и раскрыть логику рассуждений и позиции Фонда по каждой отдельной стране. Эти требования игнорируют рефлексивный характер этих утверждений. Если бы Фонд раскрыл свою озабоченность ситуацией в конкретных странах, это действие повлияло бы на эти страны. Признавая это, представителям МВФ было бы запрещено высказывать свои подлинные позиции, а внутренние дебаты были бы подавлены. Если истина рефлексивна, то поиск истины иногда требует скрытности.
Интерактивное представление реальности
Отделение утверждения от фактов может быть оправдано, как и разделение наших мыслей и реальности, но мы должны признать, что это деление было введено нами же в попытках понять мир, в котором мы живем. Наше мышление принадлежит тому же миру, о котором мы думаем. Это делает задачу постижения реальности гораздо более сложной, чем она была бы, если бы мышление и реальность могли бы быть аккуратно отделены и помещены в водонепроницаемые контейнеры (как это можно сделать в естественных науках). Вместо отдельных категорий мы должны рассматривать мышление как часть реальности. Вследствие этого возникают многочисленные сложности, на одной из которых мне бы хотелось остановиться.
Невозможно сформировать картину мира, в котором мы живем, без искажения. В прямом смысле, когда мы формируем визуальный образ мира, у нас есть слепое пятно, где зрительный нерв присоединяется к нервному стволу. Образ, создаваемый в нашем сознании, достаточно точно отражает внешний мир, и, основываясь на общей картине, путем экстраполяции мы можем заполнить слепое пятно, хотя мы реально не видим, что находится в области, закрытой этим слепым пятном. Этот пример можно взять в качестве метафоры для сравнения с проблемой, с которой мы столкнулись. Но сам факт того, что я опираюсь на метафору для объяснения проблемы, является еще более мощной метафорой.
Мир, в котором мы живем, – чрезвычайно сложный. Для создания представления о мире, которое могло бы служить основой для принятия решений, мы должны прибегнуть к упрощению. Использование обобщений, метафор, аналогий, сравнений, дихотомий и других умственных построений способствует внедрению некоторого порядка в запутанный мир. Но каждое умственное построение искажает в определенной степени то, что оно представляет, и каждое искажение вносит вклад в мир, который нам надо постичь. Чем больше мы думаем, тем о большем нам надо думать [2].
Так получается потому, что реальность нам не дана. Она формируется в том же процессе, что и мышление участников: чем сложнее мышление, тем сложнее становится реальность. Мышление никогда не может догнать реальности: реальность всегда богаче, чем наше понимание. Реальность может удивлять мыслителя, а мышление этого мыслителя может создавать реальность.
Изложив это, я должен сказать, что не сочувствую тем, кто пытается разрушить реальность. Реальность уникальна и уникально важна. Она не может быть сведена или разбита на взгляды и убеждения участников, потому что существует недостаточность соответствия между тем, что люди думают, и тем, что на самом деле происходит. Эта недостаточность соответствия мешает сведению событий до представлений участников, поскольку она идет вразрез с предсказаниями событий на основании универсально действующих обобщений. Реальность существует, даже если она непредсказуема и необъяснима, Возможно, это трудно принять, но бесполезно и откровенно опасно это отрицать, что может подтвердить любой участник финансовых рынков. Рынки редко оправдывают субъективные ожидания людей, но их вердикт достаточно реален, чтобы вызвать гнев и убытки, при этом возможности апелляций вообще не существует. Реальность просто существует. Но тот факт, что реальность включает несовершенное по своей сути мышление человека, делает логически невозможным объяснение и предсказание этой реальности.
Тот же ход рассуждений может быть применен к ситуациям, имеющим мыслящих участников. Для понимания таких ситуаций нам необходимо построить модель, которая содержит взгляды всех участников. Эти взгляды также составляют модель, которая должна содержать взгляды всех участников. Итак, нам нужна модель построения моделей и так далее до бесконечности. Чем больше уровней модели признается, тем больше уровней существует, которые необходимо признать, – и если модели не признают этих моделей, как они должны сделать это рано или поздно, они перестают воспроизводить реальность. Если бы у меня были математические навыки Геделя, я бы мог доказать, опираясь на эти же модели доказательств, что представления участников не соответствуют реальности.
Уильям Ньютон-Смит указал мне на то, что мое толкование чисел Геделя отличается от толкования самого Геделя. Очевидно, Гедель рассматривал некую чистую генеральную совокупность, в которой его числа существовали до того, как он их открыл, в то время как я полагаю, что он изобрел эти числа, таким образом увеличив генеральную совокупность, которой он оперировал. Я полагаю, что мое толкование имеет больше смысла. Это, конечно, делает теорему Геделя более подходящей к затруднительному положению думающего участника.
Когда я был ребенком, я жил в доме с лифтом, в котором было два зеркала – одно напротив другого. Каждый день я смотрел в зеркала и видел свое отражение. Это напоминало бесконечность, но это не была сама бесконечность. Я надолго запомнил эти впечатления. Представление о мире, с которым сталкивается мыслящий участник, очень напоминает то, что я видел в тех зеркалах в лифте. Мыслящие участники должны накладывать некоторые пояснительные модели на то, что они видят. Рефлексивный процесс никогда бы не закончился, если бы участники не остановили его сознательно. Самый эффективный способ остановить этот процесс сознательно заключается в выборе модели и выделении ее до тех пор, пока реальная картина не исчезнет на заднем плане. Модель, которая при этом возникает, может быть очень далека от лежащего в ее основании чувственного восприятия, но она очень привлекательна, поскольку понятна и ясна. Именно поэтому религии и догматические политические идеологии оказываются столь привлекательными.
